Часть 4 (1/1)

Небо плакало, обильно поливая землю, гулко и глухо стуча по лужам крупными каплями. Говорят, если на похороны льёт дождь, то небо приняло душу покойного, но так ли это у жнецов? Группа в чёрных одеждах стояла у заколоченного гроба, опустив глаза. Всем было неловко и печально. Если Грелль был в нем двигателем, который заводил в отделе жизнь, то Алан был солнышком, которое поддерживало её, перенося даже боль с улыбкой. Греллю вдруг вспомнилось, как он в тот злополучный вечер обернулся, когда уводил с собой Эрика назад, на лежащего на боку Алана. Он и правда будто спал, улыбаясь... облегчению своего бремени? Смерти? Прекращению мучений и боли? Счастью? Грелль не знал, но этот образ сейчас всплыл в памяти и не хотел уходить. Та тишина, редкий вой ветра, керосиновый фонарь, лужа крови, запах железа и какой-то тухлятины из рядом стоящего двора и тело, оставшееся в этом больном желтоватом свете.Рабочие медленно спускали гроб в яму на прочных верёвках под хитрый взгляд Гробовщика. Все молчали, смотря на погружающийся в свежую могилу гроб. Наконец дно неслышно из-за дождя коснулось земли. Канаты вытащили. Некоторые жнецы переглянулись. По традиции, первую горсть земли должен бросить родственник или близкий друг покойного. Алан ни с кем не враждовал, скорее соблюдал дистанцию, но его настоящего, самого близкого друга тут не было. Грелль положил на пуф в прихожей ключи, не смог иначе, но Эрик не пришёл. Он вообще с вечера не выходил из гостиной, заперев дверь.Никто не решался бросить землю. Уильям, подняв на лакированную крышку суровый взгляд, вышел вперёд, но неожиданно для всех Сатклифф будто опомнился, подскочил и бросил землю первый. Горсть сырой земли стукнула о мокрую крышку, растекаясь по ней чёрной лепёшкой. Из-за шума дождя только некоторые смогли разобрать слова Грелля: "Прости, Алан, это от Эрика." За ним неслышно вышел Рональд, взял в руки землю, и помедлив, с размаху кинул её вниз. Все как-то сжались, кидая небольшие комки. Каждый из них изо дня в день видел смерть других, но мало кто присутствовал в мирный для жнецов восемнадцатый век на похоронах своих коллег. Вскоре рабочие отогнали жнецов, закапывая могилу лопатами с двух сторон....Когда уже гроб закидали свежей землёй и сформировали холм, закрепив дубовый крест, жнецы робко стали расходится по своим делам. Кто-то незаметно положил на могилу небольшой букет вереска, перевязанный зелёной атласной лентой. Грелль медленно шёл в толпе коллег, периодически протирая очки. Было свежо и зябко, а ещё тоскливо. Заданий у него на сегодня больше не было, но домой идти не хотелось. Пугала неизвестность. Вздрогнув и поведя плечами, Грелль сунул холодные руки в карман и остановился на пару секунд. В глубоком кармане любимого алого плаща был свёрток с чем-то. Что-то железное билось о стекло. Грелль ускорил шаг и сморгнул, пытаясь на ощупь понять, что это, когда он почувствовал указательным пальцем выемку от чёрного глаза блестящей заколки для галстука, а подушечкой большого пальца - дужку от очков.Достав запасную сниску, Грелль открыл дверь. Сегодня вряд ли ему откроют. Озябшие пальцы отказывались попадать ключом в замочную скважину, чиркая рядом с ней. После нескольких неудачных попыток, наконец удалось открыть дверь. В квартире снова стояла тишина. Жнец прошмыгнул внутрь, закрываясь. Ключи на пуфе были не тронуты. Похоже, Эрик так и не выходил ещё из гостиной. Когда Грелль снимал плащ, вешая на плечики, то из кармана на пол упал узелок. Брошь и двое очков, завязанные в белый платок. Знак? Грелль поднял свёрток, на ходу разуваясь. Он сильно сжал холодными, мокрыми от воды пальцами ткань, и решительно подойдя к двери, замер. Тихо. Грелль взялся за ручку и медленно отворил дверь.Эрик пластом лежал на животе на диване, смотря на маленькое черно-белое фото. На нём с неким веселым задором другой Эрик обнимал Алана. Он тогда только получил свою косу смерти. Всё, что осталось у него от его лучшего друга, который, кажется, принял бы и его любовь. Он слышал, как замок тихо щелкнул, выходя из своего паза, и дверь открылась. Ему было всё равно. Внутри всё выгорело с осознанием факта, который он не хотел воспринимать - Алан мёртв. Он хотел пойти проститься и не мог. Там не его Алан. Он не мог его убить и выжить сам, чтобы так мучаться одному, снова, в глухом одиночестве вечной жизни. Он не может больше смотреть на лица жертв, полные осуждения. На их израненные осколками, обугленные от пожаров, синие от верёвок тела, напоминающие о его преступлениях из сна в сон. Ему от них не сбежать, они знают это, зажимают в круг, смеются в лицо, терзая и мучая. Дети, девушки, мужчины. Невинные души с суровой хладностью следили, как Эрик пятится, пытает убежать, но все выходы закрыты. Пути назад нет. Придумать что-то, чтобы не сойти с ума, что Алан... уехал в командировку, его скрывают от него в больнице, что угодно, только не видеть мёртвое тело, украшенное цветами.На подлокотник дивана тонкие очертания руки опустили что-то завёрнутое в белую тряпку. Нахмурившись, Эрик прищурился и вздрогнул. Платок. Тот платок, который Алан постелил, чтобы сложить на него очки, когда они решили бежать. Подхватив его дрожащими пальцами, Эрик спешно потянул за кончики, развязывая его. Внутри были очки - его, с тонированными стёклами, и Алана, в более тонкой оправе, а ещё заколка, которой Алан обычно затягивал шнур вместо привычного галстука. Все мышцы напряглись и застыли, затвердев. Зрачки расширились, и он, не моргая, уставился на то, что лежало на его сжатых вместе ладонях. Платок, очки, заколка. Глаза наполнились слезами; застонав от боли, жнец уткнулся в них и заплакал, облегчая душу.