Глава 7 (1/1)
Солнце медленно клонится к западу. Воздух постепенно наполняется той прохладой, которую способна подарить только необъятная в своем великолепии летняя ночь.
Уже четверть часа тело, свернувшееся на чужих коленях, не спит. Лелеет момент беспечности. Наслаждается запретной сладостью вседозволенности. Прямо над ним, кажется, совершенство. Чуть подернутая бронзой кожа, жгущая цветом огненная яркость волос, широкая линия темных бровей, словно точеная линия скул, едва заметная родинка на правом веке… Все это единым образом, детальным портретом высечено в памяти Гюна. Недостижимый. Неумолимый. Неприкосновенный. Сейчас сидит, склонившись прямо над ним, словно туман, словно сон, словно видение: глаза прикрой - рассеется.
И Чангюн, притихший, только и может, что смотреть на это великолепие. Не потому, что более нельзя, а лишь потому, что не способен на это ?более?. Шевельнуть пальцем? Страшно. Подняться? Запретно и непростительно.
Дрожью в руках отдается сбитое дыхание. Нервы – клубок дремлющих змей: тихи и спокойны, но лишь шорох – готовы обрушиться сотней обжигающих розовых языков, тысячью острейших ядовитых зубов. Но вся эта напряженность, все беспокойство и волнение, давящее на виски своей первобытной напористостью – ничто, в сравнении с сердцем, которое пропускает удар за ударом, заходясь в собственном, только ему понятном, неуемном ритме буйства. Немного нерешительно и как-то застенчиво Гюн проводит взглядом невидимые нити – от ключиц к запястьям, - которые сам же и разрывает, запутавши, разрезает секундным взмахом веера ресниц. И все это так странно, так неумело и так ?впервые?, что невольно кажется неким обрядом, исполнить который – обрести нирвану.
Вот он – пик наслаждения, когда созерцание сродни жесточайшей пытке, от которой, однако, сладко тянет скрученный внутри комок. Вот он – апогей атмосферы, когда воздух вокруг переполнен мнимого призыва и бездействие – непростительно. Вот он – пик самообладания, когда добровольно сдаться в плен – лучшее и, пожалуй, самое желанное из всех доступных решений.
Гюн приподнялся с чужих колен. В голове – давящае на виски решимость и отсутствие контроля над разумом. Только испепеляющие чувства. Сейчас Чангюн здесь, ощущает реальность, как никогда раньше. Живет и дышит лишь ею. Весь в этом моменте, мгновенье, в секунде. В этом тонком изгибе руки, словно выточенной и обтесанной мастером. В приятном покалывании от кончиков когтей в копне чужих огненных волос. В теплом прикосновении ладони к лицу. И во взгляде, трепетность которого не измерить ни мягкостью шелка, ни нежностью лепестка розы. Смущенный до потери пульса, кажется, вот-вот сгорит на месте от стыда, а рук не убирает, запоминая ими каждый миллиметр, каждую морщинку и шрамик вечно холодной кожи.
Дрогнула бровь. Снова. Еще раз.
Невыразимый спектр эмоций на чужом лице. И в миг перед наивными влюбленными глазами разворачивается бездна.
Гюн видит болезненную мнимую схватку, борьбу за несуществующую жизнь и неизбежную смерть, видит месть, исполненную и неисполнимую, свершившуюся и такую отчаянно-несовершенную. Видит миг боли, страдания и ярости в одном лице – лице напротив, в трепещущих ресницах, под которыми – ком неудержимой влаги слепо и наугад ищет выход. Пара мгновений. Тяжелое, сбитое ложной погоней дыхание. Открываются чужие глаза. А в них злоба и ярость. Всепоглощающая ненависть. Жар оживших видений ирреальности.Глухой удар затылком о землю, но словно не с ним, не с Гюном. Не здесь, не сейчас. Реальность отдается упущенной болью в груди, чувством, запятнанным страхом. И лезвием, что плотно прижато к самому горлу. Последними песчинками осыпается чистая и наивная иллюзия. Всё. Кончено. Пепел, уголья.
Наивный! Догорел и осыпался. Осколками бессилия распался под многотонной тяжестью взгляда – воплощением обжигающе-холодной ярости. - Убирайся отсюда. Сейчас же. Иначе живым тебя больше никто не увидит.
Где-то сверкнула молния. Ударил гром. И на прижатые уши упали первые свинцовые капли. Начался дождь.*** Сбитые о камни, израненные о сучья и ветки ноги. Из последних сил, под страхом смерти – вперед, оставляя следы на мокрой земле, пропитанные дурманящим запахом свежей крови. Никаких вопросов. Никаких ответов. ?Убирайся. Сейчас же?. Обернуться нельзя. Вернуться – невозможно. Мокрый, запуганный, Гюн бежит, путаясь в листве и паутине, с трудом огибая встающие на пути деревья, стирая стопы о непротоптанные дороги, выписывая узоры ссадинами и черня грязью колени. Невидимая преграда. Незаметная в темноте, упущенная из виду мелочь. И секундный полет, прошивающий тугими нитями боль по телу вкупе со слабостью умчавшегося мига свободного падения. Вниз по склону. Сжатым комком в грязь. Пачкаясь, мараясь и ставя нестираемые ни водой, ни временем пятна. Жив. Цел. Мягкий удар, не сулящий ничего хорошего… Топи. Болота. Тина, тянущая вниз. Не зыбучие пески – хуже. Трясина, где каждое движение – шаг на эшафот, глаза в глаза со смертью.
?Не выбраться…? Шанс один из тысячи.
И в неуловимое мгновение оглушающей тишины, пока не усилился дождь, пока не грянул гром, словно призрачным звоном тысячи невидимых колоколов, прозвенел крик – мольба о помощи борющегося один на один с неминуемой гибелью.
*** - Убирайся отсюда. Сейчас же. Иначе живым тебя больше никто не увидит. Перед ним – испуганное лицо, прижатые уши, полные немого ужаса глаза. В собственных руках – нож. А в воздухе – искаженная и спутанная реальность произнесенных слов. Еще сон, еще борьба, еще сладкое чувство мести!.. Нет. Уже реальность. Уже здесь и прямо сейчас. И страх в глазах напротив – не врага, а того, кто еще недавно спал, положив голову на чужие колени.
Со звоном выронив нож, Хон бессильно опустился на землю, закрыв глаза мокрыми от дождя ладонями, не видя, как быстро тает убегающий в ночь силуэт. Холодный дождь влажными пальцами забирается в потемневшие Хоновы волосы. Не так давно ярко-красные, ныне – тяжелого цвета бордо. Сейчас он – величайшее зло. Не вселенной, конечно, но целого мира внутри собственной души.
?Монстр. Монстр. Монстр!? Не сумел, не смог, не сдержался. Выпустил демонов, сам того не желая. Совершил ошибку, еще бы немного – и, возможно, фатальную. Сколько еще нужно выдержать подобных снов, чтобы вытеснить боль из реальности? Сколько еще раз нужно признать себя тварью и ничтожеством, чтобы перестать вспоминать прошлое и саморучно бросать его тень на настоящее? Хон поднял голову, подставил каплям. На ресницах осели туманом горечь и колкое чувство ничем не заглушаемой вины. В ушах отдается звон тысячи голосов, и все как один твердят: ?Монстр?.
Что делать, если все твое существо против тебя самого? Как поступить, если не видишь перед собой ничего, кроме вязкой, угольно-черной темноты? Как принять себя, если весь ты состоишь из того, что так ненавидишь?
С недостижимых вершин деревьев взметнулись стаи черных птиц, унося за собою отголоски чужого надрывного крика.
Узнал голос, вмиг поднял голову, напрягся, попытался встать на ноги. Сделал усилие, но… упал, не в силах и шага ступить.
Время стремительно неслось мимо. Его потоки, проплывая над Хоном не касались его, словно сторонясь и стараясь скорее миновать лежащее на земле тело. Имел ли он право подняться и, не жалея ног, бежать вперед? Мог ли позволить себе спасти кого-то?.. Все эти вопросы казались безмерно глупыми, а ответы на них – до боли очевидными!.. Но именно в эту секунду они имели для Хона особое значение.