Глава II (1/1)

Здравствуйте. Меня зовут Мери-Энн Ланкастер, мне двадцать лет. Я голубоглазая почти-платиновая блондинка, в своей наивности превзошедшая любую классическую блондинку из анекдотов. Ага, знаю об этом, признаю, а поделать ничего не могу. Вообще.Я вообще этакая ?деффачка?: люблю розовый, плету из бисера, рыдаю над мелодраммами: все как полагается. Большую часть жизни (читай: до конца школы) я провела в качестве такой вот малость мажористой девочки-припевочки из хорошей и обеспеченной семьи.Последние три школьных года за мной ухлестывал Робин, мой одноклассник. Правдолюб и правдобор. Наглядная демонстрация того, что добро должно быть с кулаками.В общем-то, ежу, не то что мне, было понятно, что так и будет. Я была классической доченькой богатеньких родителей, он был разудалый, дон`ельзя харизматичный, спортсмен, борец за справедливость и просто красав`ец. Будучи воспитанной на лучших образцах сопливых мелодрам, я и не сомневалась, что рано или поздно влюблюсь именно в него, не сомневалась я и в том, что он, этакий альфа-самец, не предпримет никаких попыток по завоеванию меня. Робин предпринял и еще как.Последний школьный год на меня посыпались пусть и ненавязчивые и робкие, но все же знаки внимания от Гилберта, школьного историка, бывшего старше меня всего на четыре года. Между ним и Робином возникла некая негласная борьба. А я… А мне как-то так получилось, что симпатичны примерно в равной мере были оба. Поэтому я просто молча наблюдала за ними, принимая ухаживания их обоих.С Робином мы встречались начиная с десятого класса и заканчивая двумя летними неделями после выпускного. Потом-то я уехала в свой колледж, он в свой.Отношения с Робином были похожи на прыжки в воду с вышки. С ним вместе я заныривала в реальность, и задыхаясь от восторга, упивалась свободой и счастьем. Мне казалось, он учит меня жизни, стягивает с меня мои розовые очки.Оказалось ― нет. Оказалось, только дает им треснуть в правильных местах. Оказалось, что гипотетическая вышка, с которой я прыгала была вовсе не высокая, что прыгала я только в ясные и солнечно-приветливые дни, фактически повиснув у него на руках.Колледж был похож на тюрьму. Нет, на каторгу. Когда я попала в него, мне, почти вовсе не умеющей плавать, пришлось в шторм сигануть с небоскреба в самый эпицентр какого-нибудь водоворота. Я должна была помереть еще в полете от разрыва сердца, в крайнем случае разбиться о воду, утонуть в бесконтрольной стихии, в конце-то концов! Но я вынырнула, отплевалась, откашлялась и, захлебываясь и пофыркивая, погребла по-собачьи навстречу страшенным волнам, поперек всем мыслимым и немыслимым течениям. И ведь выплыла, что самое смешное.Даже не верится…***Мери-Энн жила с Гилбертом по соседству уже целую неделю. Не сказать, чтобы они прямо уж очень привыкли друг к другу за это время, но Мери уже не пугали гилбертовы ношеные трусы на батарее в гостиной, а Гилберт смирился, что хлопья у него жили на полке с богомерзкой овсянкой.Мери-Энн умудрилась устроиться в школу в соседнем городе (всего-то полчаса езды на машинке) преподавателем-организатором, не смотря на свое так и незаконченную ?вышку?. Везучая.Пока что, работа у нее была схематичная, в середине августа ей даже в школу ездить было не больно-то обязательно, делать там было все равно нечего: школьники кайфовали на летних каникулах, а администрация больше бегала на перекуры, чем работала.Гилберт, который там же преподавал уже информатику, а заодно выполнял функцию системного администратора, этим похвастаться не мог: за время каникул эти гады, его коллеги, умудрились почти окончательно раздолбать несколько компьютеров, довели до цугундера школьную сеть и заразили не меньше половины всех машин вирусами.***Неделя прошла с тех пор, как Мери-Энн въехала в Ноттингем. За это время она подуспокоилась, выдохнула и вообще стала больше походить на живого человека. Гилберт смог взглянуть на нее совсем с другого ракурса, отпустить прилипчивый образ шестнадцатилетей смешливой очаровахи.И выяснилось, что Мери-Энн, даже взрослая, серьезная, опущенная с небес на землю, не растеряла своего внутреннего стержня, и оказалась очень даже красива. Просто теперь ее наполняла не свежая красота наивной девочки-подростка, а красота зрелой, уверенной в себе женщины. Пожалуй, она выглядела старше своих лет, даже немного старше Гилберта, но ее это не слишком портило, делало другой?— да, но не портило.***― Давай сыграем в игру, ― лукаво улыбаясь, предложила Мери как-то вечером, сидя на кухне с кружкой кофе в руках.― Какую? ― вяло спросил Гилберт, ковыряясь в гритсе. Мери-Энн это, с позволения сказать, блюдо боготворила и обожала, а Гилберт терпеть не мог, но сегодняшним вечером на готовку сил просто не оставалось, вот и пришлось жрать, что дали.― Ответ-вопрос. Я задаю вопрос, ты на него отвечаешь, и только после этого можешь задать вопрос мне. Это как ?Правда или действие?, только… без действия.― Валяй.На улице было темно и холодно: в Ноттингеме вообще климат, мягко говоря, не тропический, а уж дождливыми вечерами от холодищи хотелось повеситься. Стены дома от холода, если честно, спасали не сильно. Мери-Энн сидела, забравшись на кухонный табурет с ногами, завернувшись в шерстяной плед и периодически прикладываясь к здоровенной ― просто-таки нечеловечески огромной ― кофейной кружке. Гилберта вообще удивляло, как ее не трясет от такой дозы кофе ежедневно, Мери отшучивалась, что у нее к этому еще с развеселых времен учебы в колледже выработался иммунитет.― Твой любимый цвет?― Что?― Разве это не лучший способ узнать друг друга поближе?Гилберт смотрел прямо в ее глаза, синие-синие днем, сейчас, в свете тускленькой настольной лампы, они казались темного, винного оттенка. На ее глазах плясали блики, а зрачки казались бездонными и огромными ― огромными настолько, что непонятно было, где кончалась радужка, а где начинался зрачок. Улыбка, лукавая и слишком раскованная, казалась немного коварной, из-под пледа выглядывало обнаженное бархатистое плечико, ее голос шелестел, как листья на деревьях за окном, и тек, как мед. Странное дело, но чем дальше, тем интересней и привлекательней ему казалась новая Мери-Энн.― Так какой твой любимый цвет?― Синий… ― как загипнотизированный, проговорил Гилберт, вглядываясь в ее темные глаза и пытаясь в них отыскать искорки дневной синевы.***Утро первого рабоче-учебного дня выдалось премерзким: темно было, как ночью, лил ледяной дождь, да так, что из окна собственного забора видно не было. Гилберту пришлось отказаться от поездки на мотоцикле (какой еще мотоцикл, когда всю дорогу развезло, а ты на расстоянии вытянутой руки от себя не видишь?) и, подавив в себе зачатки мужицкой гордости, поехать на работу в розовеньком фордике Мери-Энн.Сам рабочий день тоже выдался, прямо скажем, не сахар: их пропесочили на утренней летучке за опоздание на оную (свернули разок не туда ― указатель не увидели), какой-то остряк-самоучка умудрился вырубить во всей школе электричество, а прилетело за это Гилберту, Мери-Энн нагрузили работой не по профилю, а в завершение всех бед, обоим устроили выговор за несоответствие дресс-коду, которого в школе отродясь не было.Хвала всему, что этот кошмар все же закончился!***― Прикинь! ― возмутилась Мери-Энн, во время приготовления ужина, замахнувшись на кого-то невидимого ножом, и едва не задевшая вызвавшегося помогать Гилберта. ― Оказывается, в обязанности педагога-организатора входят тренировки группы поддержки, организация сезонно-тематических вечеринок и дискотек, ну, там, на Хеллоуин, на Рождество, Пасху… Я-то думала, что мне надо будет только руководить школьными театральными постановками, ну, может быть, еще организовывать все эти праздники, но группа поддержки… Эти девицы ужасны! А как ужасны их матери..!― И чего?― Велела им посмотреть первоначальную версию выступления ?Утят? из ?Gimme an f?. Бож-ж-же, как же они меня достали!― Девчонки или родители?― И те, и другие, ― хмуро ответила Мери-Энн и повернулась лицом к Гилберту, неспешно нарезавшему крупный и глянцевитый болгарский перец.Гилберт был повернут к ней профилем, той его стороной, которая не была скрыта длинными волосами. Дома он вообще обычно собирал волосы в расхристанную косичку, которая болталась у правого плеча, но даже она немного прикрывала его лицо. Мери-Энн нравился его профиль. Нет, Гилберт и в фас был очень даже, но разглядывать его в профиль ей нравилось больше. Нравилось взглядом прочерчивать его силуэт. Ей даже пару раз пришла в голову шальная мысль: не нарисовать ли ей Гилберта? Но попросить его попозировать ей у Мери-Энн духу не хватало, а все рисунки по памяти выходили какими-то идеализированными и насквозь фальшивыми, настолько, что хотелось смять бумажку с рисунком к чертовой матери или сжечь, лишь бы больше не видеть этого убожества.Мери проводила взглядом контур прямого носа Гилберта, скользнула к острому выдающемуся вперед подбородку, от подбородка ― к высокому лбу.Было, ну, не то, чтобы прямо темно, но темновато: перегорела лампочка в люстре на кухне, а заменить ее было неимоверно лень: это ж надо достать стремянку, найти заначку с лампочками, перебрать с десяток перегоревших, оказавшихся в одной коробке с рабочими не то по случайности, не то из лени, не то по безалаберности… Да пропади оно пропадом! Уж насколько проще поставить в кухне махонькую настольную лампочку, с клетчатым, милым и уютным абажуром…Было темновато, но мягкого желтоватого света с лихвой хватало для того, чтобы рассмотреть высокие скулы и немного впалые щеки Гилберта, чтобы всматриваться в цвет его глаз, сине-зеленый, кажется, следить за тем, как с напряженным выражением удовольствия на лице, он режет на ровные полукольца красный, сладкий и сочный перец, как его губы изгибаются в полуулыбке…Думала ли она хоть когда-нибудь, насколько Гилберт красив? Ловила ли себя хоть раз на этой мысли?Мери-Энн зажмурилась и встряхнулась.Что это на нее вдруг нашло?***― Чем ты увлекаешься?― Фотографией. Ты сказала, ты завивала волосы, когда училась в школе, каждый день. Зачем?― Мне в детстве, да и немного позже, страшно хотелось быть принцессой. Или быть похожей на принцессу, раз уж с происхождением немного не повезло?— а у принцесс, как мне казалось, должны быть кудрявые волосы. Ты снимаешь обнаженную натуру?Странная все же эта игра в вопрос-ответ. Вот вы говорили о любимых блюдах друг друга, а вот ты стесняешься честно ответить на относительно невинный (ну, в самом-то деле, до виноватых вопросов еще, ой, как далеко) вопрос.― Снимаю, ― после секундной паузы выдавил Гилберт. ― А что?― В другой раз задай вопрос поинтереснее, ладно? У меня нет ни одной нюшной фотографии. Ты меня снимешь?Гилберт подавился. Он утверждал, что до виноватых вопросов еще далеко? Забудьте. Мери-Энн превзошла все его ожидания. И в плане вопросов, и в плане собственной реакции на них. Он, Гилберт, рослый детина двадцати четырех лет, краснеет и бледнеет, как нашкодившая школьница в кабинете гинеколога, а Мери-Энн, хрупкое эльфоподобное создание, сидит на своей табуретке, словно невзначай демонстрирует плечо, неприкрытое колючим пледом, улыбается, как сытая кошка, и смотрит на него со всем своим женским коварством.― Могу, ― откашлявшись, неуверенно проговорил он. ― Если ты хочешь. А как?― Ты фотограф, не я, ты и придумывай,?— легкомысленно отмахнулась Мери-Энн. —?Когда ты будешь к этому готов??Никогда,?— хотелось крикнуть во весь голос. —?Да никогда и ни за что я к этому готов не буду?. Однако вслух Гилберт ляпнул совсем другое:― Хоть сейчас.― Сейчас рано. Я не готова. Как насчет субботы?***Суббота наступила слишком быстро и слишком внезапно. Словно кто-то стукнул кувалдой по маковке. Вот был вторник, а вот уже утро субботы. Такое теплое и ясное, что прямо даже не верилось. Гилберт, когда проснулся, даже глаза протер: всю неделю было если и не дождливо, то, по крайней мере, пасмурно.Где и как они будут фотографироваться, так и не решили. Мери-Энн ― на всякий случай, не больше ― завила волосы в стервозно-раздолбайские кудряшки и соорудила на лице что-то вроде парадно-выходного макияжа, битый час малевалась и не пускала в ванную. Мотоцикл был забыт и сегодня: очень неудобно переть фотоаппаратуру на себе, а доверить ее Мери-Энн ― да будь Гилберт в нее хоть трижды влюблен! ― он не мог. Поэтому пришлось в очередной раз забить на собственную гордость, нервно сглотнуть при виде розовенького подраздолбанного фордика и, скорчив страдальческую мину, усесться на заднее сидение авто.Ехали куда глаза глядят, заехали, в итоге, в какой-то пригородный лесочек, кажется, он звался Шервудским, да и по лесу передвигались не особо раздумывая, как и куда они идут. Просто шли.― Смотри! ― воскликнула Мери-Энн, указывая пальцем куда-то вдаль. ― Смотри, какая дивная полянка! С цветами! Я хочу фотографироваться тут. И не спорь.Гилберт спорить и не собирался.Мери-Энн на фоне этих цветов и в стареньком заношенном домашнем свитере была хороша.― Отвернись, ― тихо попросила она, улыбнувшись.― Что, прости?― Отвернись, я собираюсь раздеться.― Ты собираешься мне позировать нагишом, но просишь, чтобы я отвернулся?― Процесс раздевания гораздо интимнее, чем сама нагота. Я готова предстать перед тобой без одежды, но я не готова ее при тебе снять. Отвернись.Гилберт повиновался.***День близился к своему завершению, солнце лениво уползало за горизонт, раскрашивая небо в фуксийно-розовый цвет.За день Гилберт сделал целую кучу фотографий: Мери-Энн в цветах, Мери-Энн с венком на голове, Мери-Энн с букетом в руках… Обнаженная и прекрасная, но немного… ненастоящая. За весь этот день Гилберт, с его нескромной точки зрения сделал всего одну стоящую фотографию: Мери-Энн в растянутом старом свитере и застиранных джинсах, с растрепанными волосами в лучах закатного солнца. Она не видела, как он ее снимал, не позировала на камеру, просто смотрела куда-то вдаль и улыбалась. Улыбалась своей настоящей, живой улыбкой, а не постановочно скалилась пластилиновыми губами.Она бы ему не простила этой фотографии, и почти наверняка бы очень злилась, что он сфотографировал ее втихаря, без ее согласия. Но Гилберт не смог удержаться. Не смог. И не жалел об этом.Это была его маленькая, сладкая тайна.Возможно, когда-нибудь, он признается Мери-Энн, что снял ее тогда втихаря.Дожить бы еще до этого ?когда-нибудь?…