Белый почтовый кит (1/1)

Иногда страдать бессонницей?— это к лучшему. Можно передумать кучу мыслей, прийти к определённым выводам, разрушить их, попытаться переосмыслить ситуацию, а под утро возненавидеть всех и вся. Ротгеру эта палитра ощущений была недоступна. Вместо ночных терзаний он крепко проспал положенные пять часов и встал вместе с хмурым рассветом.Письмо лежало возле кровати, на стуле. Эмблема с белым китом едва виднелась из-под рукава рубашки, которую Вальдес накануне беспечно бросил сверху. Теперь, натягивая на себя холодную с ночи одежду, Ротгер напряжённо размышлял.Вчера, перечитав послание несколько раз и по старой привычке запомнив текст наизусть, он отложил все вопросы до утра. Он не чувствовал страха перед неведомым, только предвкушающий трепет, настолько знакомый, что это даже успокаивало. Как перед учениями. Или перед тем как прижать пальцами струны гитары.Итак, факты. В его комнате оказалось нечто, чему здесь быть не положено, и произошло всё, скорее всего, через окно. Это раз. Письмо с виду самое обычное, написанное на понятном Вальдесу языке, но его автор утверждает, что никогда о Талиге не слышал. Это два. Вальдес готов поверить, потому что белый кит?— редкое животное, и, размести его кто на своём гербе, Бешеный бы точно знал. Да и мельком обронённое упоминание ?Зеркала? наводит на определённые размышления. Это три. Гипотезу о возможном розыгрыше Вальдес отмёл сразу: над ним только небо и непролазные скалы, вокруг?— не блещущие интеллектом и образованием оболтусы, шутки которых дают чёткое представление о весьма посредственном воображении.По всему выходило, что письмо пришло из-за Грани. Непонятным, мистическим образом, но именно оттуда. Удивляло не только это. Вальдесу было интересно, как он сам умудрился переправить издевательски-ободряющее послание Лионеля на ту сторону. Выбрал материал для эксперимента. Обхохочешься. Хоть не черновики с матерными частушками, вот был бы конфуз. Почему-то Вальдесу казалось, что Олаф подобного творчества не оценит. Нового знакомого Ротгер мог бы описать в трёх словах: сдержанность, образованность, горечь. И горечи в синих строках было больше всего. Ротгер увидел ещё и тоску, но не ту, которой болел он сам, зелёную, трясинную, тоску бездействия, поднимающуюся из глубины души оттого, что крепкое тело и деятельный мозг оказались заперты в глуши. Тоска Олафа была застарелой, как уродливый шрам, разболевшийся в непогоду. Он сам писал о травмированном плече. Картечь, а значит, рана?— дрянь. Грязная, большая, отвратительно заживающая. Вальдес видел такие раны много раз, и иногда к горлу подкатывало даже у него.На столе нашёлся чистый лист бумаги, из числа тех, которые Ротгер отвёл под отчёты для Альмейды. Пожалуй, в следующий раз надо отнестись к ним серьёзнее, раз уж альмиранте щедро делится творчеством своих подчинённых со всеми подряд, включая Первого маршала, перед которым ударить в грязь лицом не хотелось совершенно. Вальдес подумает об этом днём, а сейчас?— время писать другое послание.Олаф, не знаю, какое сейчас на вашей стороне время суток, поэтому желать вам доброго утра или вечера не стану. Пусть будет добрым любой час, в который вы получите моё письмо. В прошлый раз всё вышло само собой, и я снова надеюсь на счастливую случайность. Говорят, именно благодаря случайности Ротгер Вальдес стал вице-адмиралом Талига. А ещё меня называют Бешеным. Можете обращаться ко мне как вам угодно. Странно, мы обсуждаем такие формальности на фоне абсолютной невозможности нашего знакомства. Вы ведь тоже поняли суть, верно? То, что вы называете Зеркалом, у нас зовут Гранью. Неведомо откуда взявшееся… нечто, другими словами не опишу. Стекло, или радуга, или материализовавшееся безумие. Теперь я соглашусь со скучными профессорами, вещающими, что Грань разделяет наш мир и некую параллельную реальность. Приятно осознавать себя нарушителем законов геометрии. Вы писали о станции, о железной дороге. В вашем мире тоже есть поезда? Паровые двигатели? Дирижабли? Впрочем, это не так важно, как корабли. В любом нормальном мире есть корабли, а деревянные они или железные, без разницы. Сейчас я бы с радостью вышел в море и на плоту, да кто мне позволит. Я почти что под домашним арестом, но вместо уютного дома с хорошей библиотекой и отличным винным погребом меня отправили на край обжитого мира в маленькую гарнизонную… хижину, не более того. Мой вам совет?— остерегайтесь дуэлей. И женщин, какими бы невинными они ни казались. И друзей, которые считают, что и без вас знают, как бы вы предпочли провести несколько месяцев своей жизни. Лучше бы я вообще со своей ?Астэры? не сходил. Вот теперь я точно увлёкся, прошу простить. Вам наверняка стало скучно. Напишите, о чём вам было бы интересно прочитать. Расскажите о своем мире. Кто вы? У меня есть несколько догадок. Военный? Прошли через трибунал? Может быть, не стоило спрашивать, но я такой человек. Иду напрямую. Далеко не все готовы с этим смириться. Получится ли это у вас, Олаф? Р.В.P.S. Забыл упомянуть?— да, в меня стреляли, много раз. Ещё никто не попал.Вальдес сворачивает письмо треугольником, как его научил кто-то из торкских. Потом на мгновение замирает, хмурится и разворачивает лист, чтобы сделать ласточку. Как в прошлый раз. Пока он не поймёт, как это работает, остаётся только слепое повторение какой-нибудь из удачных попыток. Вон Олаф тоже складывал птицу, а письмо пришло в почти не мятом конверте.За окном сыплет мелкий снег, ветер бросает белую крупу на стекло, прося впустить его в дом. Вальдес приглашающе распахивает створки, и снежинки берут комнату на абордаж, перелетая через подоконник на стол, на пол, на кровать. Бумажная ласточка теряется в белой пурге, но Ротгер ещё немного стоит у открытого окна, позволяя холоду пробрать тело до костей. Разум делается кристально чистым, и теперь собственное послание кажется несусветной глупостью. Даже если предположить, что Вальдесу действительно удалось наладить связь с человеком по ту сторону грани, ему вряд ли будет интересен Бешеный. Вальдес отдаёт себе полный отчёт в том, что наследственность матери проявляется в нём только в самых критических ситуациях, где бергерская осторожность не раз спасали жизнь и ему, и экипажу. Во всех остальных случаях кипящая марикьярская сущность делает из него отличного второго адмирала, незаменимого во время войны и в картографических экспедициях, но совершенно невыносимого во всё остальное время.И, если его предположения верны, Олаф это понял ещё со слов Лионеля. Интересно, смог ли он понять то, что Вальдесу известно?— бугрящийся рубцами шрам охватывает плечо Олафа не возле ключицы, а со стороны лопатки. Хороший адмирал, которому стреляли в спину.Следующие два дня кажутся двумя Кругами. Вальдес успевает несколько раз переделать донесение за тот день, когда обнаружил на полу комнаты письмо с белым китом. Окончательный вариант, который он планирует отправить Альмейде, сух и почти безэмоционален, чем выгодно отличается от первоначальной версии, набросанной сразу после отправки письма Олафу. В окно. Наверное, абсурдность ситуации накалила и без того горячий нрав Вальдеса, и вышла такая несусветная чушь, что вспоминать противно. Маяк стоит на прежнем месте, часовой механизм исправно работает, но Вальдес на всякий случай не жалеет масла и тщательно осматривает линзы. Делать-то всё равно нечего.Когда утром третьего дня облепленный снегом конверт прилетает Бешеному прямо в лицо, он начинает хохотать. Отсмеявшись и вытерев выступившие слезы одеялом, Ротгер стряхивает с письма снег, слегка размазывая силуэт белого кита по бумаге. Наверное, это такая эмблема почтовой службы, думает он, вылезая из кровати, чтобы закрыть и подпереть чем-нибудь окно, хлопающее створками, как лебедь?— крыльями. Не железнодорожников же, текут мысли дальше, пока Вальдес разворачивает письмо. Вот это было бы смешно: кит на рельсах.Синих строк на листе удручающе мало.Господин Вальдес, полагаю, нам стоит уравнять наши знания друг о друге. Так будет честно. Моя фамилия?— Кальдмеер. Я тоже был адмиралом. Когда-то. Давным-давно. Теперь это неважно, но иногда я тоскую по морю. Не будь вы тем, кто вы есть, я бы бросился в описания чаек, волн, ветра, тумана и солнца. Но вы понимаете и без этой поэзии, которая в моём исполнении потеряет всякое очарование. Я напишу полноценное письмо позже, когда один надутый павлин наконец-то соизволит закончить инспекцию. Олаф.Вальдес ходит по комнате из угла в угол, почти танцуя, оставляя на тающем снегу следы. Его мало волнует мокрый пол. Через минуту окно снова распахивается, и на этот раз от удара вылетают стёкла. Ротгер, вздыхая, с трудом натягивает на босые ноги сапоги и, наклонив голову, совершает ещё один круг по комнате, разыскивая очередное письмо. Похоже, в этот раз Грань что-то напутала со временем доставки.На этот раз в конверте целых два листа. Вальдес складывает их вчетверо и опускает в карман бекеши*, затем перекладывает все бумаги со стола на кровать и накрывает их одеялом. Вряд ли в этой глуши есть стекольщик, но комендант обязательно придумает что-нибудь временное. На крайний случай у Вальдеса есть вторая комната. И большие планы на это многострадальное окно.Маяк?— вот же скука?— никуда не пропал. Бегло осмотрев механизмы, Вальдес устраивается в дряхлом кресле, пахнущем пылью и немного плесенью. Здесь холодно, настолько, что изо рта идёт пар, но сейчас Ротгеру плевать. Он вчитывается в тёмно-синие буквы, и внутри теплеет. Вальдес объясняет это последней бутылкой ?крови?, припрятанной на маяке.Олаф извиняется за задержку с ответом. Называет своей родной страной кесарию Дриксен со столицей в Эйнрехте. Описывает станцию, за которую отвечает. Да, это действительно последняя станция на путях, пусть даже под боком у большого города. То, что в мире Олафа называют Зеркалом, змеится через ближайший лес. Само собой, там нет даже животных, не то что грибников. Пара забавных историй о повседневной жизни. Несколько вопросов о гарнизонной хижине, в которую поселили Вальдеса. Интерес к его библиотеке. Там только книги по инженерному и военному делу? Олаф в этом искренне сомневается, полагая, что в доме вице-адмирала есть литература на любой вкус. И под конец в письме наконец-то прорывается знакомая горечь, которую Вальдес ожидал с нетерпением и сочувствием.Я всё ещё чувствую кровь. Нёбом. Не знаю, из-за ранения, трибунала или ссылки. Красное вино вызывает отвращение.Ротгер косится на бутылку в руке. Нет, это совсем непорядок, чтобы мужчина так отзывался о божественном напитке. Жаль, исправить это недоразумение никак нельзя. Пока что. Но Вальдес обязательно что-нибудь придумает.Вечером он пишет ответ. Объясняет, что получил оба письма разом. Тщательно записывает самую искромётную из своих баек, опробованных на офицерах в Хексберг и на местном обществе. Задумывается над формулировками так крепко, что едва не ставит кляксу. Разозлившись на самого себя, Вальдес спрашивает без обиняков. Он требует имя гадёныша, подставившего Олафа. На всякий случай, чтобы?— чем Грань не шутит,?— скормить подлеца рыбам. Ротгер как раз в последней экспедиции познакомился с премерзейшими тварями, способными в один присест сожрать быка.Ласточка письма рвётся из пальцев, предвкушая путешествие в иной мир. Ротгер не препятствует, наблюдая, как ночная тьма одним глотком прячет в себе белый росчерк.