Глухая ночь (1/1)

Эта зима его доконает. Если не сама зима, так полное бездействие. Если не оно, так тупые морды подчинённых, которых он поначалу гонял по брусчатке внутреннего двора с помощью возмущённых воплей и шпаги. Не спасает тайком привезённая в эту глушь ?кровь? и ежедневный моцион с бегом вдоль скал к маяку. Он сам взял на себя обязанность настраивать линзы, следить за сохранностью зелёного* стекла и уровнем керосина в лампе, но через несколько дней надоел и полосатый маяк.Скучно. Кошки закатные, как же Ротгеру Вальдесу скучно. Просто невыносимо. Хотелось выть и проклинать Манриков. Всех до единого. А ещё маршала Леворукого?— за компанию.Ну кто его дёрнул ввязаться в ту дуэль с сомнительными основаниями? Подозрения вызывали как сами дуэлянты?— Леонард Манрик и Лионель Савиньяк, никогда не проявлявшие друг к другу бурных чувств,?— так и предмет вызова на поединок. Какая-то нежная фиалка из свиты Её Величества, без приданого и родословной, на которую, по здравому рассуждению, даже самому Ротгеру зазорно было бы глаз положить. Но Вальдес отправил интуицию лесом и попёр на рожон. Результат?— гауптвахта. Да не где-нибудь, а в самой заднице мира. Выпендрился, молодец. Теперь на море следующие несколько месяцев можно только смотреть.С берега.Говорила же тетушка, не лезь своим любопытным носом куда не следует. Особенно в столице. Пожалуй, в тот единственный раз её стоило послушать. Тогда Вальдесу не надо было бы мёрзнуть в этой маленькой крепости, которую даже пограничным постом не назовешь. Никакого риска появления врага в обозримом будущем. Просто уединённый полуостров, на который недобрый великан щедро насыпал скал, не оставив места для земли и какой-никакой растительности.Здесь всё было не по-человечески. Море скалилось утесами, которые оставляли редким судам очень мало пространства для маневра. Гарнизон состоял наполовину из проштрафившихся военных, наполовину из местных добровольцев, в чью ?добрую волю? у Вальдеса не было никакой веры. ?Кровь? от этих ребят приходилось прятать с особенной тщательностью. И да, граница всё же была. Не граница даже. Грань.Вальдес за время своих морских путешествий мир посмотреть успел. И никогда раньше не отказывался от рискованных предприятий, если они обещали увести куда-то в неведомые дали. Особенно вице-адмирала интересовало всё необычное, противоречащее законам природы и логики. Как тот холм около Хексберг, где творилась всякая чертовщина. Но забираться в такую глушь на несколько месяцев только для того, чтобы увидеть легендарную Грань, превратившуюся для Талига скорее в страшную сказку, чем в достопримечательность… В общем, игра не стоила свеч.Опальному вице-адмиралу казалось, что Грань должна быть красивой. Тетушка рассказывала, что она похожа на радужные струны, натянутые между камнями. Откуда Юлианне Вейзель, в жизни не выезжавшей из родной провинции, было это знать? Жаль, Ротгер задался этим вопросом только при виде этой самой Грани.Не самое приятное ощущение. Грань ухитрялась искажать свет и отражать предметы, словно была сделана из стекла очень пьяным стеклодувом. Трепещущая, постоянно смешивающая цвета, она поднималась от камней и уходила куда-то в небо, рассыпая солнце над головой тысячами серпантинов, от которых болели глаза и чесался нос. А ещё казалось, что смотришь на мир через подзорную трубу, только наоборот. Вальдес тысячу раз проклял собственную наивность. А ему говорили, что будет весело!Даже сейчас, временно отстранённый от военной службы, но не потерявший доверия адмирала, Ротгер отвечал за проклятую крепость, тупиц из гарнизона и сдуревшую реальность возле Грани. Рассказывали всякое. В основном истории про исчезновения, потерю памяти и прыжки со скал в море. Последнее автоматически засчитывалась как самоубийство. Но Ротгер, как и следовало Бешеному, смеялся в лицо рассказчикам и принимался травить собственные байки. Когда врагов в очередной раз скармливали рыбам, слушатели разражались громовым хохотом и не замечали исчезновения Вальдеса.Он поднимался наверх, в две небольшие комнаты, отведённые ему комендантом. Целых две, повторил тот несколько раз, пока Вальдес рассеянно оглядывал более чем скромную обстановку, только на следующий день додумавшись, что сам комендант наверняка занимал только одну. Так что по меркам местных Ротгер устроился с королевским шиком.Было ещё одно, что бесило его невероятно. Бумажки. Бумажки, бумажки, бумажки, отчёты о каждом проведённом дне, которые приказал писать альмиранте, а Ротгер на свою беду был предан Альмейде до глубины души. Что бы там ни говорили о том, что у Бешеного этой самой души в помине нет. Вальдес страдал, скрипел зубами, ругался?— но писал. Получалось не с первого раза и не всегда, благо что почту здесь забирали раз в две недели. Иногда Вальдесу казалось, что худшее наказание?— это вот эти бесполезные донесения. Вряд ли Альмейда тратит на них не то что своё время или время кого-то из адъютантов. Ротгер справедливо сомневался, должны ли отчёты вообще доходить до адресата. Исправительные канцелярские работы, мать их. Но альмиранте сказал?— Вальдес сделал.Раз в две недели и всё скопом?— но сделал.До крайнего срока ещё остаётся неделя, так что можно расслабиться. Удобно устроиться на скрипучем стуле не получится даже с учётом шерстяного одеяла, но Вальдесу приходилось жить и в более экстремальных условиях. Рука сама тянется к почте, не разобранной с прошлого появления в крепости курьера, ноготь указательного пальца скребёт по бумаге, задевая край, выворачивая сургучную печать с рогатой закатной тварью.?Вице-адмирал??— начинает письмо Лионель Савиньяк. Почерк стремительный, летящий, наклонённый влево. Вальдес слишком уважает мать этого Леворукого, и только это удерживает от трехэтажной брани в ответ на такое обращение. Лионель лучше всех остальных осведомлён, что Вальдес временно не является вице-адмиралом Талига. Даже на службе не состоит. Ротгер медленно выдыхает через нос, затем открывает глаза и решает покончить с этим эпистолярным сарказмом в одно прочтение.Вице-адмирал, я рад поздравить вас с возвращением на службу Талигу. Как человек, знакомый не понаслышке с потребностью защищать родную страну и её прекрасных дам, понимаю ваше стремление быть на своём месте. Надеюсь, ваша кровь так же горяча, как и в столице или на борту вашего флагмана, но на всякий случай вскоре пришлю средство для поддержания хорошего расположения духа. Хотя Альмейда уверяет, что с вами всё отлично, и Рокэ того же мнения. По утверждению последнего, в уединении вы открыли в себе недюжинный писательский талант. Надо ли инспектировать типографии к вашему возвращению в Олларию? Зная вашу тетушку, я взял на себя смелость поговорить с Куртом по поводу произошедшего. Девица Арамона со свойственной ей деликатностью передаёт вам свою признательность и благодарность. Если вы опасаетесь, что по возвращении на материк окажетесь вовлечены в матримониальные сети, заботливо раскинутые Юлианной, я развею вашу тревогу. Селина Арамона через месяц станет Селиной Савиньяк. Вы вольны делать что вам вздумается при большой вероятности моего одобрения.P.S. Единственная неутешительная новость: Леонард поправляется быстрее, чем хотелось бы.Вальдес приложил ладонь с письмом ко лбу. Нет, голова вроде на месте. Письмо тоже реально. Со старшим Савиньяком всегда так. Недоброжелатели говорили, что с Ротгером иметь дело?— что воду в ступе толочь. Под артиллерийским обстрелом. И опасно, и бессмысленно, и в какой-то момент задаешься вопросом: а на кой мне это сдалось? Лично познакомившись с Лионелем, с которым гнуть свою линию нереально в принципе, Ротгер немного понимал, что имелось в виду. Легче от этого, правда, не становилось, маршала Ли хотелось одновременно пристрелить и хлопнуть по спине. И то, и то?— искренне, от всей души.Листок письма в пальцах Вальдеса в считанные секунды превращается в бумажную ласточку, пока опальный вице-адмирал напевает себе под нос ?На Грани всё спокойно, спокойно, спокойно, на Грани всё спокойно…?, а затем одним движением отправляет рукотворную птичку в окно. Пусть хоть кто-то насладится свободой.Когда-нибудь одержимые движением люди найдут способ, как превратить неуклюжие утки-дирижабли в юрких ласточек. И тогда мир покатится в Закат. Когда небо откроется нараспашку, гостеприимное, лазурное, безопасное, никто не станет толпиться на пирсе, ожидая погрузки в железное брюхо корабля. Флот отойдёт в прошлое. Вальдес думал о будущих временах с тоской, радуясь лишь одному: сам он этого безобразия уже не застанет. Пока на смену аэростатам и цеппелинам придёт что-то более манёвренное, пройдет век или больше того. Прогресс не помешает Бешеному продолжать измерять простор морскими милями.Тонкий листок ловко планирует в воздухе, медленно снижаясь. Солнце, на мгновение выглянувшее в просвет облаков, обрушивает на мир поток золотистого света, в котором кружок, с которого Вальдес тщательно соскоблил сургуч, просвечивает насквозь.Всё начинается этим же вечером, когда Ротгер, надувшись на целый свет, запирается в комнате и достаёт початую ещё вчера бутылку ?крови?. Ни о каких кубках и бокалах речи не идёт, Бешеный обходится металлической кружкой, придающей благородному напитку привкус железа и долгого дневного перехода. Вяленое мясо, разложенное на пергаменте, служит Вальдесу ужином. Привалившись спиной к каменной кладке камина, он лениво потягивает вино, между глотками закрывая глаза и впадая в полудрёму. Резкий хлопок оконных створок, распахнувшихся под порывом ветра, заставляет Вальдеса вздрогнуть, отбросить кружку прочь и спешно перекатиться поближе к стене, под защиту деревянного стола. Через несколько мгновений Ротгер выбирается из-под столешницы, стукнувшись об неё затылком, ругаясь на чём свет стоит. А всё из-за хлипких задвижек и комендантской халатности. И Манриков. И Лионеля. Ну и собственной глупости, конечно же.Поток витиеватой брани внезапно затихает на полуслове. Вальдес замирает, рассматривая конверт, которого не было в числе разобранных с утра писем. Конверт, которого здесь быть попросту не должно. И символ, отпечатанный в его уголке, Ротгеру не знаком, ведь ни на одном из известных ему гербов стран или фамилий нет белого кита.С вполне понятной опаской Вальдес поднимает конверт с пола, держа его двумя пальцами, осмелев, вертит в руках. Письмо не запечатано, без опознавательных знаков, если не считать таковым пресловутого белого кита. Треугольный клапан, не призванный сургучом к молчанию, приглашающе открывается, и Вальдес вытаскивает письмо. Любопытство сгубило кошку и отправило Ротгера на край мира, но отказаться от своей самой пагубной и самой лучшей привычки Вальдес не в силах.Плотная бумага исписана с двух сторон аккуратными, иногда наползающими друг на друга буквами. Вальдес крутит лист в руках, оценивая бумагу (не из дорогих) и чернила (густого тёмно-синего цвета). И по мере прочтения письма, волоски на его руках становятся дыбом.Один из моих бывших подчинённых наверняка назвал бы это безумием. И был бы прав. В прошлой жизни я не сделал бы ничего подобного, но никогда раньше на меня с пустого потолка не падали письма, адресованные не мне. Сплошные ?не?. Поэтому?— наверное, со скуки,?— я решил ответить. Итак, я напишу письмо и сложу из него ласточку, а затем выпущу в окно. Пусть летит. Дойдёт ли это послание до таинственного вице-адмирала страны, о которой я никогда не слышал? Если дойдёт, передавайте моё почтение вашей тетушке. Судя по всему, от этой женщины бесполезно бежать даже на край света. Кстати, есть ли у вашего мира край? У нашего?— есть, и я пребываю на самой его кромке. Конечная станция всех железнодорожных путей и перспектив. Говорят, я заслужил. Иногда добавляют, что мне повезло. Вас же могли повесить,?— восклицают сочувствующие, которым не довелось вытолкнуть из-под моих ног колоду. Теперь это неважно, но плечо иногда болит. Наверное, Канмахеру всё же не удалось полностью вычистить картечь из раны. Вице-адмирал, а в вас стреляли? Глупый вопрос, конечно же стреляли, в хороших адмиралов всегда стреляют. Чаще в спину, правда. Как вы оказались… там, где оказались? Наверное, на случай, если это шутки Зеркала (мне кажется, письма из ниоткуда связаны с этим стеклянно-радужным недоразумением), стоит спросить, как мне следует к вам обращаться. Вдруг безумие окажется чем-то, что поддается логике. Просто мы до этой логики ещё не доросли: ни в техническом, ни в нравственном отношении. Кто вы, вице-адмирал? Почему я рассказываю вам то, что подступает к горлу только безлунными ночами, когда неумолчный железный гул станции на время затихает? Бумага кончается, а начинающийся день требует меня в своё полное распоряжение. Даже не знаю, надеюсь ли на ответ.P.S. Леонарду здравствовать не желаю, вы наверняка придерживаетесь того же мнения. Олаф.