Sentito (1/1)

Летела жизнь,Мелькали этажиНавстречу тем,Кто превратился в тень.Сплин, "Летела жизнь"В пятницу, полуживая после четверга и мучений у Александры Анатольевны, я ползла в сторону станции «Октябрьское поле». До назначенного времени оставалось еще полчаса, и я курила, зябко кутаясь в тонкий плащ.Ненавижу это время года, когда для ветровки и толстовки уже холодно, для пальто еще жарко, а твоя оставшаяся одежда вызывает отвращение.Около «Пятого Авеню», крупного торгового центра, толпились люди. Я оперлась на стену, затягиваясь сигаретой, и принялась терпеливо ждать. Накрапывал невеселый дождик, серые тучи, кажется, намеревались провести на небе все время до прихода весны. Погода навевала тоску, безумно хотелось спать, а вместо этого я торчала у торгового центра под аккомпанемент капель, падающих с крыши.Прикосновение к плечу заставило меня выронить сигарету. - Пунктуален, как всегда, и даже больше.Чеширов хмыкнул и обошел меня. Плотная толстовка в крупную клетку намокла, с капюшона на грудь стекала вода. - Пошли. Я промок и желаю наконец погреться и помыться.Не дожидаясь моего ответа, он повернулся и пошел вперед. Раньше я бы возмутилась, проворчала что-нибудь в духе того, что кормить, поить и в баньку водить принято вообще-то самих гостей. Но сегодня, шагая под противным мелким дождиком, который превратился в еле различимую морось, я не испытывала никакого желания ругаться. Ничего не хотелось, кроме, пожалуй, того, чтобы просто лечь и поспать.Чешир отошел от «Пятого Авеню», свернул к светофору, притормозил, выжидательно на меня поглядывая. Да, я тащилась еле-еле, почему-то дико болело правое колено, которое временами при подъемах по лестницам начинало ныть, а при спуске еле слышно похрустывало. - Ты там долго еще? Скоро зеленый! – недовольно пробормотал он, когда я подошла ближе. - Если торопишься – можешь меня понести, - вяло огрызнулась я.Загоревшийся зеленый свет спас меня от необходимости выслушивать чешировские колкости, и мы двинулись вперед. Ноги не слушались , я запнулась на ровном месте, и тут же чья-то рука дернула меня, протаскивая на метр дальше. - Ты что, вообще ослепла? – яростно зашипел Чешир.Я безразлично обернулась назад и вздрогнула – белая иномарка, секунду назад проскочившая на красный, могла меня сбить. - С-спасибо, - выдохнула я. Руки начали противно дрожать, до меня дошло, что я могла умереть. Так нелепо и так рано… - Эй, успокойся, - Чешир, не отпуская моей руки, довел меня до тротуара и остановился у низенького зеленого забора. Я присела на него, не обращая внимания на то, что он намок от дождя. Глубоко выдохнув, я попыталась успокоиться.Чеширов ничего не говорил больше, и я была ему благодарна. Он также не выпускал моей руки, и я судорожно сжимала его горячие пальцы, словно боясь, что если отпущу, то расплачусь. Постепенно внутри отпускало напряжение, я задышала чуть медленнее и спокойнее. - Все, идти можешь? – бесстрастно поинтересовался Леша, и я, очнувшись от своих странных мыслей насчет его рук и тепла, кивнула, не доверяя голосу. – Тогда пойдем.Он странно бережно поднял меня с забора и, убедившись, что я твердо стою на ногах, потянул в сторону узкой улицы. Я практически здесь не бывала, знала только, что где-то недалеко есть музыкальная школа, она же какая-то академия, кажется, имени Шнитке.

Однако Чеширов так далеко не пошел. Он свернул во дворы и подошел к первому подъезду небольшой пятиэтажки и расцепил наши руки, чтобы набрать код. Я с сожалением выпустила его пальцы.Гостеприимно распахнув железную дверь, Леша кивком головы предложил мне войти. Я проскользнула внутрь, он следом, поднимаясь вперед меня на второй этаж. Погремев ключом в замочной скважине, Чешир открыл дверь и отошел. - Проходи, - он кивнул в сторону темного проема.Я обошла его и двинулась вперед, остановившись в коридоре. Леша с негромким хлопком закрыл дверь и включил свет. Коридором это место язык назвать не поворачивался – скорее это была просторная комната, устланная темным ковром с каким-то узором. В углу стоял маленький диванчик, прямо напротив меня – гигантский платяной шкаф с зеркалом во весь рост. Я взглянула в свое отражение и невесело усмехнулась – на меня смотрела девушка с намокшими короткими волосами, русые пряди которых облепили лицо. В глазах было такое безразличие ко всему вокруг, что складывалось впечатление, что девушку в зеркале не беспокоит вообще ничего. Кожа была бледной, под глазами залегли круги. Всем своим видом я напоминала привидение. - Проходи.Чешир, оказывается, успел снять кеды и теперь стоял у стола, расположенного рядом с дверью, ведущей в следующую комнату. Замерзшими пальцами я кое-как расстегнула пуговицы плаща и осторожно повесила на крючок. Свои кеды я примостила рядом с обувью Чеширова.Следующая комната оказалась большой, примерно как три мои кухни, гостиной, с уютным раскладным бежевым диваном, светлым ковром, телевизором и значительным количеством шкафов. Место у большого окна занял длинный полированный стол, заваленный бумагами и книгами. На краю, лежащими на черной папке я увидела разрозненные листы нот. На противоположной стороне стола рядом со стулом, имевшим мягкое сиденье и спинку, задумчиво мигал экраном ноутбук.Чешир скинул сумку на диван, подошел к ноутбуку, сел на стул, помедлил, держа руки над клавиатурой, а потом начал быстро печатать. Я, по-прежнему стоя у двери, против воли залюбовалась плавными движениями его рук. Все-таки пианист – он во всем пианист. То, что у других выглядело бы небрежным дерганьем рук, у него даже при работе с ноутбуком проявлялось в мягкости и легких, еле заметных движениях кисти.Леша, углубившись в работу, словно бы и не замечал меня. Я кашлянула, он повернул голову, недовольно посмотрел на меня и снова продолжил печатать. - Мы разбирать дуэт-то будем? – раздраженно поинтересовалась я, неосознанно крепче сжимая ремень сумки. - Подожди, - столь же «добродушно» отозвался Чеширов. – Может пойти в ту комнату, посмотришь пока пианино.Я хотела было огрызнуться, но, заинтересовавшись инструментом, послушно прошла в сторону, указанную парнем. Толкнув деревянную дверь, в середине имевшую вставленное мутно-серое стекло, я очутилась в «проходной». Это была маленькая, не больше моей прихожей комнатка, где сбоку на стойке висела одежда в чехлах, а влево вела еще одна дверь. Повернув ручку, я заглянула внутрь и, тяжело вздохнув, закрыла дверь – это была ванная.Впереди была еще одна комната. Распахнув дверь, я очутилась в спальне. Большой шкаф, несколько комодов, роскошная, я бы сказала четырехспальная кровать… и пианино, стоящее у стены рядом с окном.Здесь царил полумрак, окна были закрыты полупрозрачными воздушными занавесками. Я с каким-то благоговением приблизилась к инструменту, вытаскивая ноты и сбрасывая сумку на пол. Опустившись на стул перед пианино, я провела пальцами по гладкой поверхности инструмента, которая имела темно-коричневые переливы, и откинула крышку. Внутри золотистыми затейливыми буквами было выведено название фирмы.Инструмент был идеален – выглядевший новым, будто его только что доставили из престижного и, безусловно, дорогого магазина. Мое пианино, доставшееся мне уже после кого-то, на каких-то клавишах имело еле заметные выбоинки, а нота соль первой октавы была почему-то вымазана желтовато-рыжим лаком с блестками. Этого же инструмента и касаться казалось кощунством.Я коснулась клавиши, пианино отозвалось задумчивым звуком. На ходу припоминая «Чакону», которую я исполняла на экзамене года два назад, я начала играть.Инструмент был шикарен, и настройка его оказалась выше всех похвал. Ни одна клавиша не отозвалась противным ржавым скрипом изнутри пианино, никакой звук не оказался смазанным и «лишним», как бывает, когда инструмент долго не настраиваешь. Играть на нем было одно удовольствие, и постепенно я вошла в раж, медленно и вдумчиво проигрывая тоскливо-серую, как затяжной дождь за окном, мелодию похоронной песни.Звуки рождались и таяли, застревая в воздушных занавесках, замирая под потолком. Почему-то накатывала неизбежная, глубокая печаль, словно бы я и вправду кого-то хоронила. Как сказала бы Александра Анатольевна – это значит, что я чувствовала музыку, сумела ощутить ее суть, замысел композитора.Отзвенело тревожно-скорбное вступление, я перешла к середине, где высокая тема правой руки переплеталась с низкой партией левой. Я даже не вспоминала ноты – «Чакона» удавалась мне удивительно хорошо, будто я только вчера разбирала ее дома, а теперь пришла на экзамен.И не было ни тревоги, ни волнения, свойственных мне, когда я играла не дома и был шанс, что кто-нибудь меня услышит. Я чувствовала, как из-за печально-трагичных переливов музыки во мне самой что-то плавилось, таяло, выпуская наружу все напряжение, скопившееся за последние дни. Я словно бы рождалась заново, и теперь я понимала Александру Анатольевну и ее слова, что музыка не может лгать, как не может лгать и человек, ее исполняющий. Если он действительно чувствует, осязает и переживает все то, что несет в себе мелодия, он пропускает эти ощущения через себя, и тогда обычная мелодия становится шедевром, сколь бы простой и невзрачной она ни была.Замедление, тревожное мгновение, полное замерших звуков, неуверенно-легкое касание клавиш – и я перешла к коде, повторяя немного измененное начало. Сердце судорожно билось в груди, пальцы дрожали, когда я играла последнюю строчку. Миг тишины – и разрешение, тоскливо повисший аккорд, медленно затихающий под потолком комнаты. - Я и не знал, что ты умеешь так играть.Я резко обернулась, опуская руки. Аккорд оборвался, оставив после себя незавершенность и пустоту. - Иногда умею, - неохотно выдохнула я. Все-таки не стоило здесь играть, но инструмент был слишком хорош, чтобы не попробовать. - Что же, - Чеширов стоял у двери, скрестив руки на груди, - перейдем к дуэту?Я кивнула, хотя совместное исполнение дуэта было последним, что я хотела. Леша подошел ко мне, поставил на подставку ноты, придвинул себе стул по правую сторону от меня и сел. Глубоко вздохнув, я попыталась успокоиться. - Ну что, поехали?Он начал первым, очень медленно и четко проигрывая мелодию, я же пока держала руки на коленях, готовясь вступить в нужный момент. - Раз, два, три… Давай! – скомандовал он.Но я, заглядевшись на неторопливо-плавные движения своего партнера, пропустила момент начала. Остановившись, Чеширов сердито посмотрел на меня и прошипел: - Я, конечно, понимаю, ты замечательная пианистка, но, может, все-таки начнем играть дуэтом?

Вспыхнув, я смолчала, поклявшись себе, что больше не ошибусь. Вздохнув, Леша начал заново. Теперь я следила по нотам за его игрой, внутренне напрягшись, словно натянутая струна. - Вступай.Я заиграла, вплетая в его высокую мелодию тяжелые звуки низких регистров.- Раз-и, два-и, три-ииии, раз-и, два…Чеширов считал за нас обоих, и я была ему благодарна – параллельно играть и считать, чтобы не ошибиться, мне было действительно сложно. Кое-как мы проиграли целых три строчки, когда у Леши закончилась мелодия. В отсутствии высоких звуков моя нижняя партия казалась будто оторванной от «тела» всего произведения.Он еле слышно отбивал ногой ритм, напряженно глядя в ноты. Я же играла, моля Бога не ошибиться и дойти хотя бы до конца своей темы. Чеширов, помедлив, точно попал в свое вступление, и я облегченно выдохнула – не сбилась, не подвела. Однако, расслабившись, тут же пропустила четвертную паузу и форшлаги в первой октаве, а когда потянулась исправить, Чеширов, уже играющий в первой октаве, снова остановился. - Так дело не пойдет. Нужно еще медленнее, - как можно спокойнее предложила я, хотя сердце отчаянно билось, изредка замирая, когда наши руки оказывались слишком близко.Я ожидала ругани, криков, упреков, но он лишь кивнул и произнес: - Ладно, давай еще чуть сбавим. С начала.***Через час мои нервы сдали. В очередной раз ошибившись, я видимо, израсходовала лимит чешировского терпения, и он взорвался: - Кентова, твою мать! Тут пауза стоит, па-у-за! Неужели так сложно на раз снять, а после первой вступить на начало гаммы?!Однако и у меня уже не хватало сил сносить все его нетерпеливые замечания, и в запале я выкрикнула: - Да ты сам как будто не ошибаешься! Думаешь, если взялся считать, так самый умный здесь?!Леша побледнел, а потом негромко сказал, будто выплюнул: - Кентова, тебе еще педаль брать. Как думаешь, если ты не можешь следовать ритму и посчитать до трех, тебе это удастся?Произнесено это было небрежно-презрительным тоном, и я, вспыхнув, вскочила со стула и выбежала из комнаты. Оказавшись в гостиной, я, задыхаясь от слез, застрявших где-то в горле, судорожно завертела головой по сторонам. Увидев дверь на балкон, я повернула ручку и пробралась внутрь.Открыв окно, я глотнула холодного сырого осеннего воздуха, мгновенно протрезвившего меня и относительно заставившего немного успокоиться. Прикрыв глаза, я с силой закусила губу, зная, что не могу расплакаться. Не здесь, только не здесь, дома, вот, где я смогу дать волю чувствам и, уткнувшись в подушку, еле слышно выть.Дверь дернулась еще раз, и холодный воздух ринулся в теплую комнату, словно голодный волк к зайцу. Чешир закрыл дверь и прислонился к подоконнику рядом со мной, прикуривая сигарету. Я вытащила свою пачку и закурила сама.Мы стояли молча, я не хотела разговаривать, а Леша, наверное, не знал, что сказать. А может, думал, как уговорить Александру Анатольевну отказаться от меня и поставить его в дуэте с кем-то другим, более способным. Такие мысли принесли с собой еще больше тоски, и я еле слышно выдохнула, боясь того, что они захлестнут меня с головой и истерика станет неизбежной. - Прости.Я не повернула головы, подавив желание вылупиться на Лешу во все глаза. Некстати в памяти всплыла сцена у «Шоколадницы», когда Чешир бережно обнимал и целовал ту красавицу. Так, как будто дороже у него никого нет… - Саша, ну среагируй на меня, - хмуро предложил он.Я торопливо затянулась, решив, что у меня начались слуховые галлюцинации. Чеширов, который просил у меня прощения. Чеширов, который почти умоляющим тоном сейчас разговаривает со мной. Чеширов, целующий девушку, Чеширов, чертов Чеширов, которого я ненавижу и почему-то так хочу сейчас обнять.Сил сдерживаться больше не было, я почувствовала, как в глазах противно жжет от слез, а поперек горла словно ком встал. Выкинув недокуренную сигарету, я рванула к двери в квартиру, но рука Чеширова легла поперек ручки, мешая повернуть ее. - Отпусти, - сдавленно прохрипела я, отчаянно надеясь все еще сбежать из этой квартиры, из-под пристального взгляда своего партнера, пока не началась истерика.Однако эта скотина только сжала руку крепче. Я тяжело дышала, чувствуя, как все больше теряю контроль над собой. Сдавленно всхлипнув, я сдалась, и слезы медленно потекли по щекам. Леша выкинул сигарету в окно, открыл дверь, крепко поддерживая меня за локоть, и потащил к дивану, осторожно укладывая на него.

Я ощущала себя бревном, ничтожной амебой. Чешир укрыл меня пледом, склонился надо мной. Я отвернулась, уткнувшись лицом в подушку.- Прости.Не отвечая, я продолжила поливать подушку слезами. Рука коснулась плеча, и Леша сердито пробормотал: - Да тебя всю трясет! Подожди, я сейчас.Рука исчезла, а спустя какое-то время послышался шум чайника и звон чашек. Через несколько минут Чешир вернулся, осторожно тронув меня за плечо. - Саш?Я покачала головой, щеки начало стягивать от слез, и больше всего я не желала, чтобы он видел меня такой. - Саша, если ты не повернешься, я волью этот чай в тебя сам, - пригрозил Чеширов.Я повернулась ровно настолько, чтобы взять у него чашку. Стукнувшись зубами об ее край, я отхлебнула обжигающего чая. - Прости меня, Саш. Я дурак. Прости…Так мы и сидели: я, заплаканная, сжимая в руках нелепую чашку с мишкой, и он, замерший рядом, легко поглаживая меня по спине. Я медленно и размеренно дышала, и больше всего на свете мне хотелось остановить это мгновение.Или хотя бы сохранить его в памяти, чтобы в холодные осенние ночи согревать себя призрачным ощущением его руки на своей спине.Sentito - (итал.) искренне, душевно