Hesitant (1/1)
И в пролет не брошусь, и не выпью яда,
И курок не смогу над виском нажать.Надо мною, кроме твоего взгляда,
Не властно лезвие ни одного ножа.Сплин, "Маяк" (В. Маяковский, "Лиличке")Репетиция показалась мне адом – в компании Чеширова, при пересадке нагло занявшего стул прямо позади меня, я чувствовала себя крайне неуютно, постоянно ощущая жегший спину взгляд альта. Комаров, чей стул и оказался занят парнем, попытался качать права, но хватило пары тихих фраз, сказанных Лешкой, чтобы Паша замолчал и беспрекословно сел на другое место.Станислава Николаевна ничуть не изменилась за лето – все такая же суровая жесткая женщина. Во взглядах малышни, направленных на нее, я видела инстинктивный страх – такой, какой, наверное, испытывают кролики, глядя на спящего удава. Вроде как и сожрать прямо сейчас не сожрет, а все равно внутри все трясется, как желе.Словом, так хреново мне никогда не было. С одной стороны, первая репетиция после лета – сплошная лафа, половина времени уйдет на проверку голоса, да еще прибавить двадцатиминутный перерыв… А с другой, как нельзя лучше начинаешь понимать, что хор разваливается, что основной костяк давным-давно выпустился и теперь именно от тебя ждут, что ты будешь сворачивать горы. Вести за собой, как называли это здесь. А в моменты, когда кроме тебя и еще пары людей остается мелочь, не отличающая доминанту от тоники и субдоминанты, хочется повеситься.И не просто повеситься, но и предварительно расчленить тех, кто обузой висит на шее, мешая хотя бы петь чисто.Олег сосредоточенно листал толстую серую папку, отыскивая какие-то ноты. Маринка слева занималась тем же самым. Занятая своими переживаниями, забыв практически, где нахожусь, я шепотом спросила у друга: - Что поем-то? - Не спи, Кентова, - раздраженно прошипел в ответ парень. – Спросили, у всех ли есть «Трисвятое».Я удивилась ходу мыслей Станиславы Николаевны – «Трисвятое», православная молитва, являлось одним из самых сложных произведений. Хотя бы потому, что это пелось акапелло, то есть без сопровождения фортепиано. Понадеявшись, что она не станет разбирать эту партитуру сейчас, я потянула за резинки папки, углубляясь в разрозненные листы нот в поисках нужных.«Трисвятое», автора Чеснокова, нашлось почти в самом верху и было немного помятым от времени листом с кучей карандашных пометок и стрелок перехода партий.- У кого нет – поднимите руку.Вся малышня и несколько второгодок синхронно отреагировали на эти слова поднятием руки. - Кентова, раздай.Я послушно поднялась со своего места и, кинув папку на стул, выбралась к дирижеру. Приняв у нее из рук стопку листов, я пошла вдоль первого ряда, раздавая ноты.Меня удивило, что Лапина, когда я пробиралась к третьему ряду, дернула меня за рубашку и тихо произнесла: - Мне дай, пожалуйста, я потеряла где-то. Пока она не видит, возьму новую.Осторожно, чтобы, не дай бог, не разглядела Станислава Николаевна, я протянула подруге лист и повернулась к сидящим на третьем ряду.Галерка, она же третий ряд, была одним из самых привилегированных мест. Здесь, скрытые спинами впереди сидящих, особо наглые ученики могли беспрепятственно шептаться или играть в телефон. Ну и читать книжку, как одна из учениц два года назад. Правда, ее спалили, когда ноты, которыми она скрывала «Гарри Поттера», упали на пол. Вот крику-то было…Чеширов, сидевший на втором с краю стуле, мягко улыбался, но у меня дрожь по спине бежала от этой улыбки. Какой-то она была… недоброй. Нет, не так – предвкушающей, словно он предсказывал себе хорошенькое развлеченьице. - Все, всем ноты раздали?Все закивали, и я поплелась обратно, когда опять кто-то придержал меня за край рубашки. Тихий бархатный голос негромко произнес: - Саш, ты забыла дать мне ноты…От его звуков где-то на лопатках закопошились стайки мурашек, и я резко выдернула лежащий сверху лист и, не глядя, протянула Чеширову. Отдав наконец ноты Станиславе Николаевне, я села на стул и глубоко вздохнула. - Так, Чеснокова убрали, продолжим с «Dignare».Вообще я любила эту музыку – медленная, протяжная, ласкающая слух бархатными переливами и сплетениями двух голосов. Печальная тоскливая католическая молитва.Кто бы мог подумать, что больше всего я любила петь церковную музыку. - Так, кто из первых альтов достает?Подумав, мы вместе с Олегом подняли руки. Маринка благоразумно решила не ввязываться в это неблагодарное дело – мало того, что потом спрашивать будут, насколько хорошо у тебя получается петь высокое начало, так еще и люлей вывесить могут. - Кентова, берешь еще ре? – несколько удивленно протянула Станислава Николаевна. Я, помедлив, кивнула, мысленно проклиная себя – голову можно дать на отсечение, что сейчас поднимет и попросит спеть.
Но преподавательница лишь что-то пометила у себя в тетради и проглядела других. - Леша, ты тоже? - Нет, Станислава Николаевна. Ре уже не возьму, голос сильно сел за это время.«Курить надо меньше», - с какой-то злостью подумала я. Наверное, потому что меня всегда называли только по фамилии – пересчитать разы, когда ко мне обращались по имени, можно было по пальцам одной руки. - Все, кто сейчас в состоянии петь, начинает. Темп берем медленный. Ольга Сергеевна, пожалуйста, с начала.Концертмейстер кивнула и заиграла. Перед нашим вступлением было всего несколько тактов, которые даже в медленном темпе прошли очень быстро. - Digna-a-are. O, Domine…Единственным словом, которое я могла перевести из всей молитвы, было пресловутое Domine, то есть Господи.- Die isto si ne peccato. Die isto si ne peccato…Сзади раздался чей-то еле слышный тяжелый вздох – сейчас начнется расхождение на два голоса. Я вдохнула побольше воздуха и взяла октавой ниже, как год назад говорила Станислава Николаевна. - Miserere… Miserere… Miserere nostri, Domine.Медленная томительная музыка задевала какие-то струны в душе. Не зря же это все-таки была молитва.- Так, остановились. Сопрано, поем отдельно. Сольфеджио.Пока сопрано, которых в этом году оказалось как-то мало, медленно выводили высокие ноты, я украдкой вытащила из кармана телефон и посмотрела на время. Еще минут двадцать и должен быть перерыв.Олег, прикрывшись нотами, скорчил рожицу, и я подавила смех. Да уж, первые два месяца занятий – это кошмар. Пока малышня научится нормально петь сольфеджио, до первого концерта репетиции будут напоминать театр абсурда.На другом конце ряда Аня Смирнова, неплохая девчонка на год меня младше, поймала мой блуждающий взгляд и тяжело вздохнула. Ей можно было только посочувствовать – в своей партии, второе сопрано, только она и еще Машка Мельникова как-то могли тянуть свою партию. Дай им бог, чтобы подольше не пели четырехголосные вещи, иначе они там просто повесятся.До перерыва я тихо помирала от скуки, пока сопрано долго и муторно мурыжили простую мелодию. Да, мелочь, естественно, не могла с первого раза осилить всю партитуру и не фальшивить, но слушать это было просто убийственно. - Скажи, Кентова, - прошептали сзади. – У вас все репетиции так проходят?Я не ответила Чеширову. Сопрано, наконец дошли до конца, и Станислава Николаевна махнула рукой, поднимаясь со стула: - Перерыв.Все сразу же побросали ноты, вставая со стульев и разбредаясь кто куда. Я кивнула Маринке, и мы вышли, направляясь к кофейному автомату в соседней комнатке – спать хотелось просто невыносимо.***Домой в тот день я приползла уставшая, но в целом довольная – меня не спрашивали петь, а на вопросы относительно тональности, аккордов и прочих малоприятных вещей я все же ответила правильно.Четверг ознаменовал собой очередной школьный день и предстоящее занятие по фортепиано. Как всегда, в перерыве между вторником и четвергом я ничего не успевала сделать. Хвала богам, Александра Анатольевна прекрасно это понимала. Но рвать от этого меньше она не стала, наоборот, словно задалась целью выжать из меня все соки, которые не выжали еще Станислава Николаевна и другие наши преподаватели в среду.Так что, выйдя вечером в четверг от преподавательницы, нагруженная сумкой с нотами, курткой и зонтом – погода стремительно портилась, и весь день небо было затянуто тучами – я ощущала себя выжатой как лимон.Поэтому для полного и безоговорочного счастья мне не хватало только обнаружить во дворе, куда я забралась покурить, Алексея свет Чеширова. - Твое занятие уже давным-давно кончилось же, - пробурчала я, прикуривая сигарету. – Какого ты все еще здесь торчишь?Он усмехнулся, затягиваясь сигаретой, и негромко произнес: - Я надеюсь, ты не забыла, что мы завтра встречаемся? С твоей стороны было бы некультурно проигнорировать этот факт.Не отвечая, я только кивнула и повернулась, чтобы уйти. После Александры Анатольевны и Кюи, которые выносили мне мозг почти целый час, больше всего мне хотелось лечь на кровать и заснуть. Правда, существовала вероятность, что и во сне меня будут преследовать злостные черненькие закорючки и ноты. - И не опаздывай, Кентова, у меня и без тебя забот хватает…Господь милостивый, за что мне это? Как будто я с пеной у рта шипела в трубку несколько дней назад. Как будто это я звала в кафе не пойми зачем. - Чеширов, - я все-таки обернулась. Наверное, вид у меня и впрямь был задолбанный, потому что продолжавший вещать что-то парень замолчал. В глазах было какое-то непонятное чувство, смесь удивления и… жалости. Да черта с два он будет меня жалеть! - Я прекрасно понимаю с первого раза. Я буду в том кафе, но если ты опоздаешь больше, чем на пять минут, я сваливаю оттуда и плюю с высокой колокольни на все твои встречи, желания, дуэты, Александру Анатольевну, эти чертовы ноты и красный аттестат в проекте. Ты все понял? Тогда до встречи в пятницу.Несколько изумленный взгляд Чеширова стал мне лучшей наградой за этот хреновый день, который выжал из меня все силы. Я почти покинула в двор, когда услышала брошенное в спину: - А ты выросла, Кентова.Я вздрогнула, но не обернулась.***В пятницу, без пяти пять я влетела в «Шоколадницу» на Пушкинской, замерзшая, как собака. С волос капала вода – внезапно начавшийся дождь промочил меня до нитки.
Чешир уже был здесь – он сидел за одним из столиков в зале для курящих, в углу. Я повесила влажную куртку на крючок и, безотчетно сжимая сумку покрепче, двинулась к нему.Взгляд, которым он меня одарил, наверное, можно было бы назвать равнодушным, если бы где-то глубоко внутри там не плескалось волнами раздражение. - Даже пораньше притащилась… Молодец, солнышко, - оскалился он в улыбке.Ноты уже лежали перед ним, раскрытые где-то в середине. Пальцы его сжимали тонкую черную ручку. - Чего ты хотел? – угрюмо поинтересовалась я. Подошедшей официантке я негромко буркнула: - Карамельный латте.Девушка чиркнула в блокноте и уставилась на Чеширова. В отличие от меня он одарил ее ласковым взглядом и бархатным голосом произнес: - Лонг айленд, пожалуйста.Едва глупо улыбающаяся, околдованная чарами парня девушка свалила подальше, я прошипела: - Совсем сдурел? Он же алкогольный! - Ах да, малышка же у нас несовершеннолетняя…Желание врезать ему прямо в это красивое лицо возрастало с каждым его словом. Хотелось ударить как можно сильнее, чтобы дернулся этот синий лед в глазах, треснул, пролился живой теплой водой…Черт, что за дурость-то в голову лезет.Глубоко вздохнув, я полезла в сумку и вытащила ноты. Немного подмокшие листы размягчились по краям. - Что ты хотел обсудить?Девушка на удивление быстро справилась с заказом Чеширова, и он спокойно тянул свой Лонг Айленд, пока я, злая, мокрая и замерзшая, ждала свой латте. - Расписать постановку пальцев, просмотреть возможные изменения в нюансах и договориться о следующей встрече.Я неверяще подняла на него глаза: - Ты что, сдурел? Александра Анатольевна тебе на что тогда? Самым умным себя считаешь?Парень ласково улыбнулся мне, словно я была душевнобольной: - Если мы можем сделать это сами, зачем тратить ее время? Тем более, я думаю, она будет довольна проделанной нами работой.В попытках как-то еще ущемить его, я беспомощно застучала пальцами по столу. Официантка наконец притащила мне латте, и я сделала глоток, мгновенно обжигая небо и язык. - Тьфу, черт, кипяток… Как ты хочешь расписать пальцы, если нет инструмента? Или у тебя где-то рядом переносное пианино притаилось, а? – торжествовала я, наконец найдя повод, к чему придраться.Чеширов, не переставая улыбаться, полез в свою сумку и извлек оттуда айпад. Пару раз тыкнув в него, он повернул технику экраном ко мне. Почувствовав себя обведенной вокруг пальца, я уставилась на небольшую клавиатуру фортепиано. Здесь было всего три октавы, но нам и этого с лихвой бы хватило. - Бери свое барахло и пересаживайся ко мне – не буду же я через стол тянуться.Молча я поднялась с места и послушно присела рядом с ним на диванчик. Чеширов закурил, выпуская дым в потолок: - У тебя нижняя партия, у меня верхняя. Помня твою лень, начнем с тебя.Дальнейшие полтора часа мы как два дебила тыкали пальцами в аккуратненькую клавиатурку, пытаясь расписать нужные переходы. Ругань наша достигла апогея, когда мы спорили, как будет удобнее. - Кентова, ну не тупи, блин! Не видишь что ли, там дальше восходящая секвенция, со второго начинать надо! - Идиот, - шипела я, не собираясь сдаваться. – Глаза разуй, гамма заканчивается на соль, а следующий ряд начинать надо с ре! Третий и никак иначе.Он немного подумал, медленно проигрывая на айпаде указанную секвенцию, а потом кивнул и размашисто написал цифру три в моих нотах. - Да, ты права. Так, едем дальше, что у нас там? - Как их, блин, зовут… Вальсированная партия в левой руке. Сможешь сыграть? - С листа что ли?- Нет, блин, по памяти предыдущих жизней!Чеширов замолчал, осторожно и очень медленно начиная с баса и заканчивая двумя аккордами. - Нормально, здесь пойдет все так, как доктор… тьфу ты, автор прописал. Закончим на сегодня, я думаю.Я немедленно сгребла свои ноты в кучу и убрала подальше. Три пустые чашки кофе ютились с моего края стола, и два Лонг Айленда – с его. - А как же… твоя партия?Чешир уставился на меня с раздражением: - Знаешь, я как-нибудь сам разберусь, мне кажется. Все-таки больше тебя занимался… Нет, Саша, я не хотел тебя обидеть, - внезапно устало произнес он. – Просто мне сейчас не до этого. Мы разобрали твое, в следующую пятницу встретимся у меня дома и попробуем чуть проиграть. Ну и в скором времени нас ждет сведение. Прости, мне нужно идти.Он сложил свои ноты, выключил айпад и убрал его в сумку. Потом допил и поднялся на ноги.Я поежилась. Сидеть рядом с ним было тепло и как-то непривычно. Да, мы снова ссорились и ругались друг на друга, как будто и не было этих двух лет паузы, заметенной снегом улицы и невинного поцелуя в щеку. Не было тусклого света фонарей, низенького заборчика и поднесенной к сигарете зажигалки, никогда я не обнимала Чешира, цепляясь за него, словно боясь упасть.И было что-то новое – за этот год нам придется приложить все усилия, чтобы не убить друг друга, пока мы будем разучивать дуэт. И что-то во мне страстно мечтало о тех днях, когда самое основное будет пройдено и придется днями проводить вдвоем у фортепиано, заучивая, выгрывая звучную мелодию в пальцы… - Что же, Кентова, было приятно провести время. Надеюсь, ты примешь как данность то, что мы тут разобрали, и не станешь упрямствовать и изобретать что-то новое.Чеширов подхватил куртку и накинул ее на плечи – зонт болтался у него в руке. Кивнув мне и не дожидаясь прощания, он направился к выходу.Я сидела, почему-то мечтательно уставившись в чашку с кофе, когда вдруг увидела забытую им на столе пачку сигарет. Подхватившись с места, я залпом допила кофе и, сграбастав вещи, бросилась за ним: - Эй, подожди!Я выбежала из кафе как раз вовремя, чтобы увидеть, как Чеширов нежно улыбается красивой черноволосой девушке, моей ровеснице, и раскрывает над ней зонт. Уже разворачиваясь, я успела заметить, как он невесомо, легко целует ее в щеку, будто боясь повредить ей.Как будто она – самое ценное, что у него есть. Словно из хрусталя сделана…Забыв про чертовы сигареты, я повернулась в сторону и опрометью бросилась бежать, словно два года назад, не оборачиваясь и не останавливаясь, но кожей ощущая взгляд Чеширова.Жгло глаза, я до нитки вымокла под дождем, и поэтому, когда по лицу потекла вода, даже не стала думать – были ли это мои слезы, моя боль, или же просто капли дождя внезапно стали теплыми.И почему-то обрели вкус соли.Hesitant - (фр.) нерешительно, колеблясь