Глава 10 (1/2)

У Амадея не было времени подумать как следует над новыми правилами в их отношениях, однако он решил всё тщательно обдумать позже, когда они оба полностью прийдут в себя. Также нужно будет обсудить с партнёром все важные нюансы. Например, наказания, уровень боли, какие-то общие каноны. Но это потом. Сейчас необходимо хоть как-то поднять настроение Антонио. Да и своё собственное. Был один способ, вот только подходил ли он сейчас? Спрашивать у любимого Амадей не стал. Как он решил, так и будет. — Закрой дверь на балкон и ложись на кровать, на живот. Я обещал тебе массаж — он будет очень кстати.

Сальери с готовностью кивнул. Он бы сейчас исполнил все, что угодно, что бы только Моцарт ни пожелал. Антонио поднялся с кровати, стараясь не выдать своего смущения от собственной наготы, и быстро подскочил к двери, закрывая и поворачивая ручку. С первым заданием он справился. Теперь очередь за вторым. Итальянец улыбнулся, словив на себе жадный взгляд Моцарта, и игриво облизнул губы, специально провоцируя. Он не он будет, если немного не поиграет с любимым. И пусть ему этого, вроде как, в его теперешнем положении не очень-то и позволено, но соблазн был так велик, что удержаться было просто невозможно. Амадей сходил в ванную и быстро вернулся, держа в руке бутылочку с массажным маслом. — Так какой запах смазки тебе нравится? — Моцарт просто мастер компрометирующих вопросов.

Антонио лег на постель, сразу же устраиваясь на животе и, чуть помедлив, ответил: — Я не разбираюсь во всех этих штуках, но... Если пойти по запахам, мне нравятся шоколад, апельсин, вишня и тропические фрукты. А зачем тебе этот.. как его... лубрикант?

Да, он уже успел прочесть на оставленном на тумбочке флаконе, как этот гель правильно называется. Но Моцарт ведь собрался делать ему массаж, все остальное в этом процессе фигурировать вроде бы не должно. — Ты знаешь, солнце. Амадей вылил немного масла на спину Тонио и принялся сначала осторожно и мягко, а потом и более настойчиво массировать мышцы. Он старался размять всё максимально хорошо, насколько мог. Буквально до того состояния, чтобы любимый под ним превратился в безропотное облачко чистого удовольствия. И судя по тому, как разнежился итальянец, это полностью удалось. Брюнет довольно урчал, полностью оправдывая свой сегодняшний образ котика.

Закончив массаж, Моцарт поднялся и подошёл к шкафу, доставая оттуда небезызвестную коробку и ставя её на постель рядом с Антонио.

— Одну игрушку выбираешь ты, другую я. Не стесняйся. Что тебе нравится? Мне, например, кожаные браслеты с цепочкой. А тебе? Антонио перевернулся на бок и с облегчением выдохнул, разглядывая оковы, которые однажды уже доводилось видеть. Очень даже хорошенькие, их-то итальянец совсем не боялся.

Теперь его очередь выбирать. Сальери не ожидал такой щедрости, но не подал и виду, с лёгкой улыбкой вытаскивая шелковый предмет и показывая его Моцарту.

— Хочу вот эту маску для глаз. Говорят, что, когда лишаешься зрения, все остальные чувства обостряются.

Маска была замечательным вариантом, лучше не придумаешь. И самым безопасным. Как для физической, так и для моральной сохранности Сальери. С его тонкой душевной организацией и впечатлительностью нужно быть крайне осторожным. И Моцарт должен об этом знать. Предложив Антонио выбор, он знатно подсобил стеснительному мальчику. И как же можно было забыть поблагодарить одну славную женщину! Спасибо, о, великодушная Мисси, что положила настолько безобидный аксессуар в эту совсем небезобидную коробку. Амадей надеялся, что Тонио выберет что-нибудь более экстравагантное, но и этот аксессуар был очень неплох. Моцарт вновь уложил любимого на живот, завязал на затылке ленты от маски, стараясь не задеть ободок от ушек, а после обернул запястья кожаными браслетами, крепя их цепочкой к специальным прорезям на спинке кровати. Когда всё было сделано, блондин встал, любуясь открывшейся картиной. Антонио потрясающе прекрасен. Моцарт лёг прямо на возлюбленного, вжимая его в постель и кусая за загривок. Жесткими поцелуями-укусами прошёлся по плечам, рёбрам и спустился к ягодицам. Кусать и без того поврежденную кожу он поостерёгся, но зато языком прошёлся несколько раз.

— Пока я буду тебя растягивать, ты будешь говорить, что чувствуешь. Когда в тебе один палец, два, три. Когда в тебе я. И это не просьба.

Сальери ощутимо вздрогнул, закусывая губу, чтобы не застонать слишком рано. Но ему это не удалось. От того, что приказал ему Моцарт, по позвоночнику вниз пробежала дрожь предвкушения, а щеки предательски заалели, выдавая мужчину с головой. Хорошо, что Амадей ничего не заметил, Антонио быстро спрятал лицо в подушках. Моцарт это специально. Знает ведь, что он со своим смущением не дружит, и нарочно заставляет говорить такие вещи. Это чертовски сложно, как же любовник не понимает!.. Но оспаривать приказы не в силах итальянца. Взяв смазку, Амадей выдавил немного на пальцы. Технически растяжка им не особенно-то и нужна, но так было интереснее. Протолкнув один палец, он хитро спросил:

— Какие ощущения, любимый? — Я... Я испытываю чувство наполненности и... и это безумно п-приятно... — мурлыкнул Антонио, стараясь не думать о том, насколько это пошло.

— Умничка. Амадей добавил второй палец. Мягко помассировал железу, с восторгом глядя на то, как выгибался в его руках любимый. И упрямо молчал, хотя должен говорить. Так и не услышав ничего, Амадей протолкнул внутрь третий палец. Стал быстро двигать ими, то погружая до костяшек, то почти полностью вынимая, чтобы услышать тихое хныканье. О, это было не просто приятно. До сумасшествия приятно. До дрожи, до приглушённых стонов сквозь крепко стиснутые зубы, до ярких пятен перед глазами. Моцарт с удивительной точностью находил самое чувствительное, что было в Сальери, и того просто уносило куда-то на седьмое небо от удовольствия.

— Что же ты молчишь, Тонио? Нужно говорить, — в наказание Моцарт наклонился и сильно укусил мужчину за его печально пострадавшую сегодня филейную часть.

Антонио вскрикнул, сразу же пожалев о том, что был слишком невнимателен, и едва слышно пробормотал:

— Ещё, ещё, пожалуйста... Так хорошо...

Игнорировать эти слова было невозможно. Амадей, чуть пройдясь пальцами по своей плоти, смазывая её, направил себя внутрь любимого. Входил медленно, мучая итальянца, пытая удовольствием.

— Стони, кричи, пой мне — что угодно, лишь бы я слышал твой голос.

Противиться совсем не хотелось, да и сил на это банально не было. Все тело превратилось в мягкий послушный пластилин, лепи все, что хочешь, делай все, что пожелаешь. И так сладко было отдаваться в эти сильные и властные руки, которые с такой настойчивостью и нежностью изводили и дарили всепоглощающее наслаждение. Антонио застонал, даже не услышав очередного приказа, приподнимая бёдра, чтобы Моцарт вошёл в него сразу и на всю длину. Нежностей и медлительности совсем не требовалось, Сальери и так слишком хорошо разработан, чтобы с ним церемониться.

— Не останавливайся, пожалуйста, — захныкал брюнет, комкая пальцами простыни, едва сдерживаясь от откровенных всхлипов.

Амадей сходу задал такой жестокий темп, что временами ему самому приходилось останавливаться, чтобы не кончить раньше времени. Он двигался быстро и жёстко, стараясь каждый раз попадать партнёру по простате, чем и мучил его, время от времени замедляясь. Стонал и кричал Тонио действительно громко, не сдерживаясь, от души. А Моцарт наслаждался этими звуками, как никогда не наслаждался пением скрипки или фортепьяно.

Остановившись в очередной раз, так и не доведя ни себя, ни Сальери до оргазма, Амадей отстегнул цепочку от наручников и перевернул любовника так, что тот оказался сидящим на его бёдрах. Вольфганг прошёлся ладонями по груди возлюбленного и ухватил его за талию, поддерживая.

— Ты ведь учился верховой езде, не так ли? Значит, знаешь, что делать, — Амадей улыбнулся тому, как быстро он вошёл в роль руководящего, как быстро ему удалось взять контроль в свои руки. Словно он всегда хотел этого, словно для этого был и создан. Безжалостный австриец требовал невозможного. Вспомнить свои навыки верховой езды при таких обстоятельствах? Жар прилил к лицу Антонио, пачкая щеки алым. Моцарт так любил провоцировать и смущать его до неприличия. У него нет совести, но это ведь совсем не значит, что она отсутствует и у Сальери. Вот она его очень часто беспокоит и не позволяет отпустить себя, поддавшись искушению. А что, если... Что будет, если Антонио ослушается? Вдруг очень захотелось проверить, хоть и терпеть собственное возбуждение было практически невыносимо. Но кто сказал, что его извращённая натура не получит удовольствия от предполагаемого наказания?..

То, что Тонио не двигался уже несколько минут, хотя Амадей достаточно отчётливо произнёс свой приказ, выводило из себя. Не хочет? Чудно. Вот только он сам говорил, что нуждается в особом обращении, что же сейчас не так? Видимо, к подчинению его ещё нужно подталкивать. Амадей приподнялся на руках и, приблизившись к ушку возлюбленного, начал шептать своим хриплым, возбуждающим голосом:

— Ты ведь хотел такого, котёнок, не так ли? Поэтому если в ближайшее время ты не начнёшь делать то, что велено, я обещаю, ты сильно об этом пожалеешь. Я сброшу тебя обратно на кровать, пристегну наручниками и оставлю вот так. Возбуждённого, пылающего, невидящего. Схожу в ванную, займусь там самоудовлетворением, представляя тебя, такого красивого, такого нежного и сладкого мальчика. А ты останешься здесь, в одиночестве, пока я, уже одевшись и выпив кофе, не приду сюда. А здесь я буду рассматривать все игрушки, что найду, и буду говорить, как именно ими пользоваться. Как я могу сделать это с тобой. И когда ты снова возбудишься, я надену на тебя замечательное колечко, с которым ты не сможешь получить оргазм. Буду целовать твою шею, ласкать бёдра, но к плоти так и не прикоснусь. И так будет продолжаться очень, очень долго, пока ты не начнёшь умолять меня взять тебя в абсолютно любой позе. Не факт, конечно, что и тогда я позволю тебе кончить... Так вот, подумай, хочешь ли ты этого, или будешь послушным мальчиком и начнёшь двигаться, так, чтобы мы оба получили удовольствие как можно быстрее.

Господи, разве можно слушать все то, что говорил Моцарт, и оставаться при своём мнении? Даже если бы он убеждал Сальери пойти и сделать что-то незаконное, итальянец не посмел бы перечить. Слова горячим мёдом стекали вниз по шее, щекоча кожу и нервы. Это было самым изощрённым наказанием. Моцарт прекрасно знал, что Сальери не мог с собой справляться, едва он переходил на томный сладкий полушёпот. Вкрадчивый, опасный, дразнящий. Антонио сходил с ума от его голоса. А сейчас этим самым голосом произносились такие пугающие и одновременно бесстыдные вещи... Сальери сдался. Сдался в ту же секунду, как только услышал все то, что ему наобещал Моцарт в случае непослушания, невольно представляя все это в самом живописном виде. Нет-нет-нет, он не сможет выдержать такой пытки, не сможет терпеть, если его станут так безжалостно провоцировать и выводить из себя.

Все сомнения и даже смущение отошли на второй план, и Антонио кротко кивнул, осторожно сжимая плечи Амадея, чтобы в случае чего, иметь хоть какую-то опору. Думать было нельзя, да и не шибко получалось. Мысленно уничтожать себя правилами морали тоже. Сальери больше ничто не останавливало. Он медленно привстал, почти полностью выпуская плоть Моцарта из себя, а потом так же медленно опустился, тихо застонав. То, что не было необходимости смотреть в глаза, Антонио знатно спасало. Он ещё раз про себя порадовался своему выбору аксессуара для их сегодняшних игр, и стал постепенно наращивать темп, постанывая на каждое своё движение.

— Вот и хороший мальчик... такой сладкий... мой... любимый... прекрасный... такой желанный... — шептал Амадей, сходя с ума от удовольствия.

Совсем немного времени понадобилось, чтобы Тонио довёл их обоих до конца. Амадей опустил его на постель, снял кожаные оковы и маску.

— Я горжусь тобой, любимый.

Близость — энергоёмкий процесс, и Моцарт видел, как сильно устал его партнёр. Оно и понятно. Амадей стёр лежавшими на тумбочке салфетками все следы удовольствия с их тел и прилёг на подушки, крепко прижимая к себе любовника, обнимая, целуя в висок. Антонио тяжело дышал, кутаясь в объятия Амадея, будто в плед. Ему было до дрожи хорошо, но он был обессилен и вымотан их марафоном. Сальери ещё немного подрагивал, щурясь на свет.

— Ты меня все равно любишь? Даже с моими врождёнными смущением и упрямством?

— Я полюбил тебя таким, смущающимся, нежным, но прячущимся за свою ледяную маску презрения. Тогда ещё придворного капельмейстера его высочества, с виду такого жёсткого, но безмерно податливого, на самом деле. Люблю твои противоречия, твою бесполезную мораль, твоё упрямство. Люблю всего тебя: от макушки до кончиков пальцев. Потому что ты мой. И ради тебя я готов на всё.

Амадей что тогда, что сейчас был очарован этим человеком и был просто в восторге от того, что когда-то, так же мучимый сомнениями и противоречиями, Антонио Сальери сказал ему "да" на предложение о тайных встречах и повторениях ночей любви. Ему было страшно, но влюбившись единожды, он понял, что отпустить любимого не сможет, как бы ни пытался.

От слов Моцарта стало так спокойно. Уютно и хорошо рядом с этим человеком. Он улыбнулся, потянувшись к Моцарту, чтобы поцеловать. Нежно-нежно, до умопомрачения.

— Кажется, что-то похожее на то, что ты хочешь, я уже видел, читал в интернете. Не уверен, конечно, но может, стоит попробовать поискать? — предложил австриец, как только оторвался от искусанных губ. — Во всемирной паутине можно найти все, что угодно. Амадей встал с кровати и пошёл за ноутбуком. Тот стоял на столе в гостиной, ещё с того времени, как они смотрели фильм. А рядом с ним лежал тот самый хвостик, с которого всё и началось. Взяв под мышку ноут, а в руку аксессуар, Моцарт вернулся в комнату, снова ложась на кровать, и, как ни в чём не бывало, снова вставил игрушку в ничего не подозревающего Антонио. Да, вот о хвостике он благополучно забыл. Но блондин заставил его о нем вспомнить. Итальянец негромко зафырчал, но ничего не сказал, не выказывая своего возмущения. Это его крест на сегодня.

— День не закончился, поэтому моё желание всё ещё в силе, — пожал плечами Вольфганг, улыбаясь.

Он приобнял Тонио, снова укладывая его на себя, и открыл ноутбук, быстро вводя в строку запросов нужную комбинацию букв.