Глава 9 (1/2)
Сначала Сальери расстроился. Звонок Альбера вообще никак не вписывался в их планы и только все портил. Разве совсем нельзя было потерпеть до понедельника, ничего ведь не рухнет и не развалится. Нет же, ему срочно понадобился его драгоценный Моцарт! Ещё и Дов подключился, чтобы уж совсем невозможно было отвертеться.
Возлюбленный ушёл, и итальянец сразу же загрустил, даже не представляя, что будет без него делать. Но потом Антонио вспомнил о своём замечательном состоянии и согласился с тем, что Коэн позвонил все-таки очень вовремя. Ему просто жизненно необходимо отдохнуть, набраться сил и прийти в себя, чтобы быть готовым к следующему раунду. Он ведь прекрасно знал, что Моцарт его так просто не отпустит. Это было бы слишком просто. Не сказать, что идеи любимого Сальери не устраивали, но он опять постесняется ему об этом сказать. Случайно.
Антонио решил наконец встать с дивана, чтобы хоть немного размяться. Мышцы ломило от долгого лежания и неудобных поз, а ноги и плечи затекли так, что брюнет их практически не чувствовал. Он с наслаждением потянулся, несколько раз понаклонялся, ощущая приятное покалывание. Была бы его воля, Сальери вообще бы в спортзал отправился, но вовремя подумал о том, что Моцарт ему этого не простит. Почему-то была чёткая уверенность в том, что из дома ни ногой, не то будут проблемы. Музыкант усмехнулся. Каким прилежным зайчиком он становился. В любое другое время Антонио наплевал бы на всякие запреты и сделал то, что ему хотелось, а сейчас без разрешения даже шагу ступить не мог. И он ещё не решил, нравился ему этот факт или нет. Сальери отправился бродить по квартире, размышляя, чем бы себя занять. Есть не хотелось, завтрак был сытным, читать недавно подаренную Солалем книгу — тоже, сочинять и петь песни... А это мысль. Антонио вошёл в свою домашнюю студию и подошёл к деревянной стойке, где хранилась его обожаемая коллекция гитар. Оказавшись в современном мире, он так полюбил этот инструмент, что теперь ни дня не мог прожить без прикосновений к тонким струнам и изящному грифу.
Брюнет взял свою самую любимую гитару и, даже не присев, стал наигрывать какой-то незамысловатый мотивчик. Взгляд невольно скользнул по зеркалу, висящему ровно напротив, и замер в одной точке. Собственная нагота показалась Сальери такой неуместной и стесняющей сейчас, что он нахмурился. Нет, ну это совсем ни в какие ворота. Играть на гитаре в таком виде? С этим пошлым хвостиком? Более глупого зрелища и представить нельзя. Пора избавиться от игрушки, да и одеться бы совсем не мешало. Его обнажённость никак не вязалась с игрой и музыкой.
То, что Моцарт запретил надевать на себя что либо, можно до поры до времени забыть. Он ведь все равно этого не увидит. И не узнает. А через часа два можно будет благополучно раздеться и спрятать вещи от греха подальше. Маленькая хитрость никому не повредит. Сальери отложил инструмент и побежал в спальню, придерживая пушистый хвостик рукой, чтобы тот не мешался ему под ногами. Ещё упасть тут для полного счастья не хватало. Антонио остановился у шкафа и вытащил оттуда спортивные брюки и белую футболку.
Он уже хотел было надеть штаны, но, чертыхнувшись, вспомнил об одной детали, которая ну никак не позволила бы этого сделать. Точно придётся вытаскивать. Главное, потом в спешке не забыть вернуть хвост на место, не то реакция Моцарта может быть совсем непредсказуемой. В последнее время Тони не мог даже предугадать, что скажет или сделает его возлюбленный в следующую секунду. Это было немного странно, но очень интригующе. Невозможно соскучиться.
Сальери отложил вещи на диван и, закусив губу, упёрся руками в его спинку, чтобы немного прогнуться и достать чёртов плаг. К счастью, никакого дискомфорта не почувствовалось, а вот облегчение от того, что больше ничего не мешает, было удивительно приятным. Быстро облачившись в приготовленный наряд, Антонио вернулся в гостиную, отбрасывая хвостик на стол, и сел прямо на пол, беря гитару в руки и начиная играть свою коронную L'assasymphonie. Совсем скоро мелодия перешла в какую-то красивую импровизацию, и Сальери обрадовался нагрянувшему вдохновению. Ему как раз не хватало нескольких кусочков, чтобы завершить начатую на днях новую песню. Вот проигрыш совсем не получался, а сейчас... Тонио с таким азартом принялся бить по струнам, что даже не заметил, как неосторожно порезался. Вот только этого не хватало! — Совсем с руками не дружишь, Мот, — со злости он даже назвал себя этой вымышленной фамилией, которую ему приходилось носить на публике. Итальянец зашипел, прикладывая пострадавшие пальцы к губам и слизывая кровь. Настроение было окончательно испорчено, а о продолжении сочинений не могло быть и речи. Музу спугнуло его бесконечное чертыхание. Насочинялся? Сальери негромко рыкнул и поднялся на ноги, осторожно откладывая гитару на отведённое персонально ей место. День сегодня хреновый что ли? С утра ведь беды почти ничего не предвещало... Не считая хвостика и внезапной вибрации в нем, конечно.
Горестно вздохнув, Антонио выбрался на балкон, без труда отыскивая свои сигареты в верхнем ящичке этажерки. Он помнил, что обещал держаться и не курить, но сейчас выполнить своё обещание было невозможным. Слишком много стрессов за один день, все к одному просто. Накипело. И только никотин сможет успокоить клокотавшую в груди ярость. Сальери с удовольствием затянулся, медленно выдыхая сизый дым через нос. Можно позволить себе даже несколько сигарет, все равно никто не узнает. Он потом быстренько сгоняет в душ и почистит зубы, чтобы никакого запаха. А одежду и так придётся снимать. Итальянец сделал ещё пару затяжек и улыбнулся. Все запретное настолько притягательно. Невозможно отказаться.
Понять, что Альберу и Дову конкретно не нравилось, было трудно. А потому Амадей злился и орал, хотя обычно ему это было не свойственно. Потратив совершенно бесполезно три часа в студии, Моцарт услышал, что Дов не доволен результатом. У "Микеле" Моцарт неправильный получался! У Моцарта, Моцарт неправильный. Да знали бы эти продюсеры!
Благо, пробок на пути домой не было. Пылая яростью, Вольфганг поднялся на нужный этаж пешком и остановился перед самой дверью, собираясь позвонить в квартиру, но вспомнил, что Тонио не сможет открыть ему обнаженным, просто постесняется. При воспоминании о том, как Сальери сегодня извивался под ним, Амадей улыбнулся. И хотя ярость всё ещё гуляла по крови, стало чуточку легче. Тихонько открыв двери, Моцарт вошёл в прихожую. Ему было интересно, чем же занимался его любовник, пока самого австрийца не было.
В гостиной Тонио не оказалось. Но вот что там точно было, так это плаг. Прямо на столе, словно злая усмешка. Моцарт попытался себя успокоить: возможно, Тонио в ванной, вот и оставил хвост здесь. Однако там никого не было, свет не горел, вода выключена. Моцарт зашел в свою студию, а через неё и в студию Антонио, но и там было пусто. Может, после его ухода Альбер позвонил и "Фло"? Да нет, он же знал, что тот занят, причем ещё и с самим "Микеле".
Оставалась только их спальня. Там тоже оказалось пусто, и Моцарт растерялся. Однако заметил, что, кажется, дверь на балкон открыта. И действительно... Подойдя ближе, Амадей наконец увидел свою пропажу. Антонио стоял на балконе и курил явно не первую сигарету. Стоял. Одетый. И курил. Как можно было замечтаться и проворонить Моцарта? Сальери ведь смотрел вниз, только изредка отвлекаясь от наблюдения. Меньше хлопать глазами нужно было! Вот теперь и получай. За все хорошее. Антонио даже не успел ничего сообразить, как его втянули в комнату буквально за шкирку, как нашкодившего котёнка, и швырнули на постель. Дело запахло жареным. Моцарт очень злой, вон, как глаза блестят от праведного гнева и ярости. Зря ты, Антонио свои шалости затеял, ой, зря.
— М-милый, как там на студии? Хорошо п-получилось? — надо говорить хоть что-то, а то совсем уж страшно. — Я ждал тебя, ждал... Потом проветриться з-захотел, свежим воздухом подышать... А раздетым ведь не пойдёшь на улицу, п-правда?
Наивные какие-то объяснения. Сальери изо всех сил старался отвлечь Моцарта, заговорить ему зубы, только чтобы не умирать от страха, глядя на то, как любовник медленно приближался к нему. Он таким его никогда не видел. На что способен безобидный Амадей в порыве злости? Антонио пугливо зажмурился и просто решил плыть по течению. Будь, что будет. Все равно ему никуда не деться. Слепая ярость застилала глаза Вольфгангу, и, подойдя, он прошипел: — Вот такие у нас, значит, уговоры.
С брюками пришлось попрощаться, похоже, что навсегда. Моцарт был очень неосторожен. Да и любимая футболочка тоже пала смертью храбрых, враз превратившись в лохмотья. Ну, не велика беда, одежду не так жалко, как себя. А что его ожидает, Сальери даже думать боялся. И не зря. Это было слишком неожиданно, чтобы подготовиться.
Вновь оставив Антонио обнаженным, Моцарт, не соображая, что делает, резким рывком перевернул его на живот и с силой шлёпнул по ягодицам, оставляя розоватый след. Потом ещё и ещё, так, что можно было сбиться со счёта. Не прекращая наносить удары, Амадей рычал: — Неужели у тебя нет выдержки, терпения, послушания, черт возьми? Сразу всё! Сигареты! Одежда! Даже этот грёбанный хвостик, который был моим желанием. А об одежде я вообще сказал перед самым своим уходом! Неужели. Всегда. Нужно. Мне. Перечить. Ты же сам просил контроля! Хлёсткие шлепки обжигали кожу, заставляя её пылать и краснеть так же, как и щеки Антонио, но не от ударов, а от стыда и необъяснимого возбуждения. Было больно. Один удар накладывался на другой, и пострадавшие места саднило так, что терпеть было просто невыносимо. Сальери метался по всей кровати, подставлял руки, чтобы хоть как-то защититься, сдавленно стонал, хныкал, стараясь вызвать жалость и сострадание. Только вот зря надеялся. Удары сыпались нескончаемым градом, а Моцарт что-то приговаривал, кажется, требуя ответа. Но Антонио ничего не слышал. Он чувствовал, как внизу живота становилось очень горячо и сладко. Господи, это безумие. Чистой воды безумие все то, что он находил в самых потаенных уголках своей души. Свои постыдные желания, о которых нельзя говорить даже шёпотом.
Уже невозможно было лежать навзничь, поэтому итальянец постарался незаметно приподнять бёдра, чтобы не касаться простыней, и громко, срываясь на крик, взмолился: — Хватит... пожал..пожалуйста!..
Последние несколько ударов были очень слабыми, скорее, по инерции. Как-то запоздало, как сквозь толщу воды, Амадей услышал крик возлюбленного с мольбой остановиться. О, боже. Что он натворил?! Чудовище! Какое же он чудовище! Поднял руку на самого любимого человека, на единственного, на того, ради которого готов отдать жизнь! Амадей снова опустил взгляд на всё ещё беспомощно лежащего мужчину.
— Тонио, прости, любимый, прости, мой хороший, прости меня. Мой маленький, как я только посмел, как смог поднять на тебя руку? Прости-прости-прости.
Амадей лёг рядом с Антонио, крепко обнимая, и уткнулся носом ему в волосы, шепча нежности и извинения. Похоже, за этот поступок ему придётся вымаливать прощение очень долго.