Глава 8 (2/2)
— Стал кулинаром, когда сюда попал. Пришлось учиться готовить самому. Да и многое, на самом деле, пришлось учиться делать, но это к лучшему. Теперь вот тебя могу радовать всякими вкусными блюдами. Хотя переплюнуть Нутеллу, мне, наверное, не удастся. — Да уж, Нутелла — вообще пища богов, — засмеялся Антонио, доедая последний кусочек омлета.
Закончив с едой, Амадей пересадил Тонио со своих колен на стул и принялся заваривать чай. Пристрастие к этому напитку Моцарт считал забавным. А вот что не было забавным, так это то, что Антонио так же пристрастился и к курению за время их разлуки. Понять это можно было — сигареты помогали Тонио успокоиться. Но сейчас с этим вполне успешно справлялся и Моцарт, так что вредная привычка теперь не имела смысла. Предложить, что ли, бросить её. Амадея слишком сильно раздражал запах сигаретного дыма, от него начинало тошнить, причём довольно сильно.
Поставив чашку чая перед возлюбленным, Моцарт всё же решился задать животрепещущий вопрос: — Ты не думаешь бросить курить? Я читал исследования о вреде табакокурения. Вызывает очень неприятные последствия, знаешь ли. А я хочу, чтобы ты был здоров.
Этот современный мир пристрастил Сальери ко многим зависимостям. Например, он стал обожать сладкое. Не съест хотя бы несколько плиточек молочного шоколада или пару ложек Нутеллы, все, день не удался. Изобилие всяких вкусностей в свободном доступе только усугубляло привычку. Итальянец не замечал за собой такой страсти в 18 веке, ему было как-то плевать, а сейчас — больше, больше, ещё больше сладкого. Как ребёнок, ей богу! Но самая главная и пагубная привычка, которую итальянец приобрёл в этом мире — это курение. Да, он читал на сигаретных пачках предупреждения о страшных болезнях и смертельном исходе, но уже чувствовал зависимость от никотина и ничего не мог с этим поделать.
— Я бы, может, и хотел избавиться от сигарет, — осторожно начал Антонио, — но пока не могу. Хотя попробовать стоило бы.
— Тогда давай договоримся: ты бросаешь курить, а я... ну, не знаю, готовлю только ту еду, что тебе нравится? Или ещё что-нибудь, выбери сам.
Только бы не было этого отвратительного запаха на коже и волосах его любимого. А то и так приходилось все время отправлять его в душ, прежде чем уложить в постель.
Сам Моцарт в этом времени полюбил чай с мёдом и восхитительные эклеры, которые продавались в маленькой кофейне недалеко от театра. Но это едва ли считалось вредной привычкой. Ходить за ними времени не было, поэтому разве что раз в несколько недель удавалось полакомиться любимыми пирожными. В любом случае, набрать вес из-за этого он точно не смог бы. Да и на здоровье это никак не влияло.
— Ну, так что, договорились?
Антонио не знал, что ему ответить. Очень сложно бороться с зависимостью. А бороться с зависимостью от курения, он подозревал, в сто крат сложнее. Сальери ощущал что-то похожее на ломку, если ему не удавалось выкурить хотя бы одну сигарету. То стресс от репетиций и нападок Дова, а то просто потребность организма. Очень трудно отказать себе в этом губительном удовольствии. Ведь вместе с ним приходило спокойствие и внутреннее равновесие. Но отказать любимому Сальери не мог. — Договорились, — обречённо кивнул он. — Я постараюсь бросить. Но ты, в свою очередь, будешь готовить мне самую вкусную итальянскую еду, кормить меня сладким и поить чаем. Пока ничего лучшего мне в голову не приходит. Огорчать Моцарта совсем не хотелось, поэтому пришлось ещё раз согласно кивнуть и улыбнуться. Он попробует, правда. Не факт, конечно, что ему удастся отказаться от сигарет полностью, но хотя бы нужно постараться. — Всё, что захочешь, любимый, — улыбнулся Моцарт в ответ. Ну, хоть с этим решено. Дальше по плану у них был фильм и возможность немного поиграть. Антонио, не знавший об одном очень интересном свойстве игрушки, что находилась в нём, скорее всего, очень удивится.
Амадей подал руку партнёру со словами:
— Какой фильм будем смотреть?
Антонио, задумавшись всего на мгновение, ответил: — Может быть, "Такси"?
— По-моему, отличный выбор. И Мерв мне его советовал. Говорил, что даже галимые итальянцы должны посмотреть его. А французы тем более.
Амадей включил ноутбук и поставил его на журнальном столике так, чтобы лёжа было удобно смотреть. Сходил в спальню за маленьким пультом управления от плага и, вернувшись обратно, лег на диван, поманив к себе Сальери.
Антонио как-то вовсе не спешил укладываться. Одно неверное движение и он почувствует всю прелесть этой милой игрушки в себе. Итальянцу отчего-то не хотелось показывать Моцарту, что ему неудобно или неприятно. Все хорошо, он стойко держит себя в руках и радуется жизни. И ничего, что он для этого неподходяще раздет и беззащитен.
В конце концов пришлось послушаться. Сальери с большой осторожностью лег на бок, а после откинулся на Амадея, почти удобно улёгшись на нем, ибо другого варианта на узком не разложенном диванчике не было. Потянувшись к клавиатуре ноутбука, он запустил воспроизведение видео и вернулся в прежнее положение.
— Ты уже видел его?
— Только пару отрывков, на самом деле. Он показался мне забавным.
Фильм был действительно хорошим, не зря же его рекомендовал Мерван, с переменным успехом жужжа о нем то Моцарту, то Сальери. Антонио наслаждался замечательно снятой кинолентой, качественным юмором, близостью Моцарта рядом, его бархатным полушёпотом и дразнящими прикосновениями. Амадей гладил его по волосам, спине и ягодицам, иногда касаясь пальцами места крепления плага, от чего Сальери забавно фыркал, словно был в действительности котом. Жаль, не мурчал только. Под самый конец фильма Амадей аккуратно вынул пульт, на котором лежал до этого момента, и включил вибрацию на среднюю мощность, ожидая реакции возлюбленного с хитрой улыбкой. Не ждущий подвоха, брюнет едва ли не подскочил от прошивающей все тело странной пульсации. Что за чертовщина? Итальянец помотал головой, оглядываясь себе за спину и пытаясь понять — ему кажется, что хвостик вибрирует, или игрушка и впрямь это делает. Осознав всю прелесть своего положения, Антонио завозился на месте, едва не упав с дивана. Было так хорошо, что аж плохо. Его швыряло со стороны в сторону волнами дразнящей вибрации. Он беспомощно дергал ногами, пытаясь хоть как-то облегчить свою участь, сводя колени вместе, но получалось только хуже. Господи, сгореть от стыда — самый лучший выход из этой ситуации.
— Выключи... пожал..п-пожалуйста, — из последних сил взмолился Антонио, уже смекнув, кто виной всем его мучениям.
Найти бы этот пульт, или что там включает эту игрушку, и выключить немедленно! Это же невозможно...
Амадей быстро сообразил и перевернул их так, чтобы Тонио не смог выбраться из-под его тела. Он взял запястья Сальери и, соединив их, поднял вверх, чтобы тот не сделал ничего лишнего.
— Зачем выключать? Это же почти то же самое, что мы хотели попробовать несколько дней назад. Только вместе с этим прекрасным хвостиком, который так идет тебе. Посмотри, как всё славно получилось, разве что зажимов под рукой у меня нет. Но это дело времени и желания. Антонио тут же запаниковал, отчаянно дёргаясь и стараясь выкарабкаться из-под накрывшего его почти полностью тела. Кажется, если Сальери не изменяла память, Моцарт обещал поиграть после фильма или во время него... Так вот, какие у него игры. И как он сразу не сообразил? Наивный беспечный итальянец. Он уже миллион раз пожалел, что не сдержался и всем свои видом показал то, что хотел такие игрушки. Ещё и зажимы. О, мой Бог!
— Все равно, выключи, — Антонио захныкал, пытаясь вырвать руки из захвата.
Брюнет так сильно извивался под ним, что, казалось, сейчас сбросит Моцарта с себя, но тот держал крепко. Одной рукой он сжимал запястья Тонио, а второй гладил его грудь, пощипывал соски. Каким же эмоциональным и до невозможности чувствительным был его Тонио. Просто сказка, а не любовник. А играть с ним вот так — чистое удовольствие. Итальянец был совсем не в состоянии держать себя в руках. Почти крики вырывались без его участия, будто сами собой, радуя Амадея и смущая Антонио. Приятно, черт возьми, очень приятно, но признавать своё поражение… нет, он совсем не хотел.
Чтобы заглушить ставшие слишком громкими стоны, Моцарт заткнул Сальери рот поцелуем, стараясь чуть успокоить. Но когда губы Амадея сомкнулись на его губах, Антонио, забывая прежде подумать, чем сделать, неосторожно укусил своего любимого мучителя. Но это ведь можно списать на безумие от слишком активной стимуляции? Итальянец забился в удерживающих руках пуще прежнего, старательно отвлекая Моцарта от своей маленькой шалости, едва не сбрасывая их обоих с дивана на пол. Вибрация била точно в цель, достигая самых чувствительных мест, выбивая уже потерявшегося в пространстве Сальери из колеи.
Моцарт, в отместку, чуть отстранился от мужчины и, взяв в руки пульт управления, поставил вибрацию на максимум, вырвав продолжительный громкий стон. — В наказание, мой сладкий. Не нужно меня кусать. Это ты у нас любитель острых ощущения, но не я. Ты бы видел себя: такой чувственный, такой горячий. Такой желанный котик, что просто глаз не оторвать, — Амадей начал целовать лицо возлюбленного, опускаясь ниже и целуя уже шею. Кусая, а потом зализывая следы укусов. Повторяя снова и снова эту сладкую пытку. — Никогда не смогу насытиться тобой. Ты моё всё. От слов Моцарта Сальери затрясло ещё сильнее. Таким возбуждающе низким голосом такие до неприличия пошлые фразы. Антонио показалось, что он сходил с ума. Нужно выдержать наказание за свою глупую неосторожность. Или это было просто желание отыграться хоть как-то за своё позорное смущение... Неважно. Надо постараться вытерпеть, очень постараться. Но едва любимый привёл свою угрозу в действие и включил самую мощную вибрацию, на которую только была способна игрушка, итальянец просто потерял себя. Он уже не понимал, кто он, где он, в каком неприглядном виде и положении его выгибает во все стороны и как это выглядит. Все мелочи были абсолютно не важны. В голове было поразительно пусто, абсолютно никаких мыслей. Удивительно, что только ветер не свистел.
Тело ломало в приятных судорогах, удовольствие жидким ядом растекалось по венам, отравляя кровь, дурманя и без того затуманенное желанием сознание. Даже каменная глыба не смогла бы сохранить спокойствие, а Сальери и подавно. Его чувствительность вновь играла с ним злую шутку, подводя к пику наслаждения, жаром отдаваясь внизу живота. Антонио надрывно застонал, сильно зажмурившись и, нереально выгнувшись, кончил, теряя силы, бессильно откидываясь на Моцарта и слабо реагируя на происходящее.
Но напряжение никуда не делось. Оно все нарастало и нарастало, с каждой секундой становясь все больше и больше, требуя освобождения. Сальери, ещё не до конца понимая, что с ним происходило, вновь заметался под Моцартом, с новой силой дёргаясь в конвульсиях очередного оргазма. Настолько ошеломляющего, что казалось, будто внутри взорвалась бомба. Мышцы бешено пульсировали, перед глазами вспыхивали звёздочки, а сам Антонио был где-то далеко от этой комнаты. Моцарт отключил игрушку, однако не вынул её. Опустив руки любимого, он сел на край дивана и принялся успокаивающе поглаживать Сальери по плечам и груди. Тот дышал загнанно, глаза были закрыты. Наклонившись, Вольфганг очень мягко и нежно поцеловал мужчину в губы. Не требуя ответа, но надеясь на него. Он, конечно, здорово переборщил, ставя вибрацию на максимум, и, видимо, заездил партнера весьма серьёзно.
Антонио слабо отреагировал на поцелуй, едва найдя в себе силы на это сложное, в его теперешнем состоянии, конечно, действие. Ему нужно было отдышаться. Воздух обжигал лёгкие и с трудом проталкивался внутрь, приходилось делать над собой огромное усилие, чтобы совсем не задохнуться. Итальянец вновь закрыл глаза и постарался дышать размеренно, контролируя каждый вздох. Его охватила лишающая воли слабость, он не мог лишний раз даже двинуться с места, так и оставаясь лежать в страшно неудобной позе.
— Тонио? Тонио, любимый, все хорошо? Прости, я перегнул палку с интенсивностью. Но ведь тебе же понравилось? Ты так громко и страстно стонал. И так выгибался. Самая прекрасная картина на целом свете, видеть тебя извивающимся подо мной. Стонущим, кричащим, пылающим от возбуждения. Я не смог себя пересилить.
Амадей уложил Антонио поудобнее и примостился рядом, поглаживая мужчину по волосам и целуя в висок.
— Дыши глубже, любимый. Сейчас станет лучше.
Сальери медленно, но верно приходил в себя. Дыхание понемногу восстанавливалось, соображать уже ничего не мешало, тело почти расслабилось и больше не тревожило сковывающим спазмом. Это было чертовски хорошо. Вряд ли он решится признаться в этом Моцарту, но хотя бы для себя Сальери сделал вывод. Он чокнутый извращенец, с запредельной чувствительностью и мешающим всему этому процессу смущением. Гремучая смесь. Едва ли не взаимоисключающая свои же компоненты. Славно. Но теперь-то он точно знал, что такое le bien qui fait mal. Испытал на себе все прелести страданий во имя наслаждения.
— Все хорошо, — ответил Антонио, не зная, как можно завуалировать то, что ему даже не пришлось заставлять себя, чтобы получить удовольствие. — Мне уже лучше.
Предпочтительнее совсем не отвечать на таящие в себе подвох вопросы, чем снова краснеть, как святая невинность.
Да, спрашивать, понравилось ли Тонио, действительно было бесполезно. Стеснительность не позволит ему ответить положительно. Но Моцарт ведь видел, как тот бился в наслаждении, а вовсе не в агонии. Ну да ладно, не с первого же раза Тонио станет раскрепощеннее. Амадей взял со столика полотенце, которое подготовил заранее, и вытер следы удовольствия с Сальери, бережно прошёлся по бёдрам и груди. Затем пошёл на кухню и налил в высокий стакан прохладной воды. Наверняка после таких игр у Антонио дикая жажда. Приподняв мужчину за плечи и напоив его, Амадей отставил стакан и решил уточнить: — Ты не обижаешься на меня? Всё в порядке? Ничего не болит? — не должно бы, конечно, но Тонио так извивался... — Я? Обижаюсь? Нет, — улыбнулся Антонио. — Шея только немного затекла, а так ничего, — жить можно. Даже с хвостиком внутри, как оказалось. Австриец подсел поближе, притягивая его к себе, тихо шепча на ушко: — Я очень люблю тебя, — он начал мягко массировать затёкшие мышцы и касаться губами выступающих позвонков. — И я тебя, — прошептал Антонио, обернувшись к Моцарту, обнимая за его талию и крепко прижимаясь к груди.
Телефон зазвонил очень вовремя, впрочем, как и всегда. Именно его, Амадея, телефон, чёрт побери!
— Подожди, дорогой, кажется, меня кто-то потерял.
Кто мог звонить ему в выходной? Друзей у него было не так уж и много, да и все они знали, что в этот день "Микеле" будет занят своим возлюбленным. Кое-кто даже похабно шутил на эту тему.
Моцарт скорчил недовольную рожицу, но на звонок ответил:
— Альбер, ты ведь сам дал нам всем выходной! Что уже случилось? В трубке послышался голос не только Коэна, но и Дова. О, вот и подмога подоспела.
"Микеле, тут такое дело, прослушали ещё раз вчерашний трек и..." — а дальше началось. Что-то господам продюсерам не понравилось, и Микеланджело, то есть, Амадей, должен был сейчас же приехать в студию и перезаписать неудавшийся отрывок заново.
— Если только ненадолго. Мы с Фло договорились сходить в бар, и, если я обломаю нам веселье, будет не хорошо. Договорились? Альбер был согласен на все условия, ведь у Амадея был выходной, законный и долгожданный. Закончив разговор, Моцарт развернулся к лежащему на диване Антонио и вздохнул. — Солнце, я вернусь через часа три, может, три с половиной, если будут пробки на дорогах. Не скучай, я постараюсь управиться поскорее. И ещё... не вздумай одеваться. Когда приду, сходу поймаю и буду любить там, где придётся. Понял меня? До встречи, милый.
С этими словами Амадей убежал. Вообще, он сказал так развлечения ради, а не чтобы лишний раз ткнуть Тонио носом в необходимые условия. Моцарт надеялся, что его возлюбленный и так помнил, что желание включало в себя весь день и что неважно, в квартире находился его инициатор или нет. Антонио — мальчик умный и понятливый, сомневаться в нем не приходилось.