Глава 8 (1/2)

Утро после очередной бурной ночи. Не слишком раннее, солнечное. Антонио, совершенно нагой, неприкрытый даже одеялом, выглядел, как произведение искусства. Моцарт не мог им налюбоваться. Такое совершенное тело, соблазнительные изгибы. Идеал, а не мужчина. Сегодняшние сутки они могли посвятить только себе. На репетицию идти не нужно, а Сальери должен Амадею кое-что. Желание. Возможно, Тонио сочтёт его... крайне интересным. А может, и несколько унизительным, однако Моцарт не был готов отказываться от своих планов. Было бы лучше, если бы их мнения на этот счёт совпали. Весь этот день его итальянец должен был провести обнаженным. Кроме того, найденные недавно в коробке ушки и потрясающий пушистый кошачий хвост станут прекрасным украшением для наготы любимого. Разглядывая в интернете разные картинки, Амадей не раз натыкался на фотографии людей с подобными игрушками, но он готов был поклясться, что Тонио с этим всем будет выглядеть ещё более сексуально. Антонио проснулся, но ещё не до конца отошёл ото сна, сонно щурясь и не понимая, почему Моцарт выглядел таким довольным и сияющим. Похотью. — Хочу тебя. Весь день. И чтобы никакой одежды, думать забудь. Ты сегодня мой котёнок, — Амадей кивнул на приготовленные аксессуары. — Будешь ходить только в этом, исключительно. Ты ведь проиграл мне вчера.

Ч-что?.. Брюнет в тот же миг проснулся окончательно и бесповоротно. Это утренний кошмар или любовник действительно хочет поиграть с ним таким вот, довольно необычным способом? Нет и ещё раз нет. Сальери медленно помотал головой, обезумевшим взором глядя на лежащие совсем рядом с ним ушки и пушистый хвостик. Это все должно быть на нем? Вернее, одна деталь уж точно не на нем, а в нем.

Итальянец залился алой краской по самую шею. Бесстыдство, распущенность. Ему не присуща такая раскрепощённость, которую требовал от него Амадей. Весь день без одежды. Только с этим... Нельзя было играть с ним в карты на желание! Он умоляюще захныкал, подымая взгляд на Моцарта, состроив самую милую мордочку:

— Пожалуйста, не надо. Я не хочу, я не могу вот так, — Сальери опять стыдливо отвёл глаза. — Я не надену это все, нет… не позволю... Воинственности в нем ровно столько же, сколько и смущения. Не будет же Моцарт заставлять его, в самом-то деле!

Амадей лишь улыбнулся. Сальери ещё не был пьян, когда они играли, так что отменить желание не в его силах. К тому же, он человек слова. И это сыграет ему на руку.

— Ты проиграл, мой хороший. А значит, сегодня ходишь без одежды, но с хвостиком. Желание нельзя отменить, нельзя поменять. Хочу, — Амадей ласково погладил любимого по щеке, очерчивая скулу. — Ты хоть на секунду можешь себе представить, насколько хорош без одежды? А эти маленькие аксессуары сделают тебя, мой ангел, ещё более прекрасным. Причин не выполнить мою просьбу нет. А твоя стеснительность... Что ж, придётся её отбросить. Увы. Я даже готов дать тебе стимул: если ты выполнишь моё желание, в следующий выходной мы исполняем твоё. Я помню, как ты отреагировал на зажимы и вибратор, так что...

Сам черт дёрнул Антонио согласиться на эту партию. Нельзя было идти на поводу у собственной самоуверенности и садиться играть с Моцартом. Жаль только, что он подумал об этом слишком поздно. Не везёт в картах, повезёт в любви, так, кажется? Сальери негромко хмыкнул. С любовью тоже как-то не шибко везёт. Точнее, с желанием этой самой любви всей его жизни. И где Моцарт только нашёл все эти вещицы? А, должно быть, в той самой коробке. Мисси удружила, так удружила, спасибо ей.

Итальянец молитвенно сложил руки на груди и запричитал с новой силой: — Я знаю, что проиграл, и признаю своё поражение, но… но не мог бы ты выбрать себе какое-нибудь другое желание? Это слишком… Я не готов, я… Я сгораю от стыда только от осознания того, что ты предлагаешь, и как это будет на мне выглядеть! И если уж я твой ангел, то может, логичнее было бы надеть крылья и прицепить нимб? — а хвостика у ангелов нет и быть не может. — Ах, Тонио. Мой нежный, мой стеснительный, мой прекрасный. Разве ты ещё не понял? Моё желание — вовсе не просьба, а прямое указание. А что касается нимба и крыльев... Я учту твое пожелание, и однажды, хотя ты также будешь обнажен, на тебе будут крылья. Довольно интересная идея, кстати. Но сейчас... нет, разумеется, ты можешь отказаться исполнять моё желание, которое обещал в трезвом состоянии и с ясным рассудком, но я буду очень разочарован. И расстроюсь, да так сильно, что мы ещё очень долго не будем играть вообще ни во что.

О, да, это шантаж. И Моцарту было нисколько не стыдно. Да, он пригрозил, пускай и завуалировано, лишением секса на долгий срок. Это слишком радикально, так как Амадей прекрасно знал, насколько зависим от него любимый, но выбора не было. Эта, когда-то невыносимо милая стеснительность Тонио, была сейчас лишней. Да он и не понимал, как она вообще могла до сих пор остаться. Моцарт принял решение избавиться от лишнего как можно скорее. Нужно немножко раскрепостить любимого и это "упражнение" будет как раз кстати. Все же, время, в котором они жили прежде, оставило на Сальери свой отпечаток. Он ещё не стал таким свободным и раскованным, каким можно быть в современном мире. И итальянец пока ещё не понимал — мешало это ему или, наоборот, помогало. — Но... — Антонио растерянно хлопал глазами, — это жестоко, ты не сможешь поступить со мной так.

Да он ведь с ума сойдёт без ласк любимого! Одному справляться совсем никакой радости, да и воспитание не позволяло. Другое дело — руки Моцарта. С тонкими запястьями, длинными музыкальными пальцами, обжигающими касаниями. Разве можно добровольно от них отказаться? Тем более, когда Сальери настолько истосковался по нему, что не мог ни секунды, не прикасаясь. Амадей знал об этом и нагло этими знаниями пользовался.

— Родной мой, просто расслабься и прими мои условия. Тут только мы с тобой и больше никого. Твоя природная зажатость или последствия воспитания в прошлом мешают тебе наслаждаться настоящим. Поверь мне, ты получишь море наслаждения от нашей игры. Уж я-то постараюсь. Вот сейчас, Сальери был уверен, скромность мешала ему жить. Он вроде бы и готов был сдаться и согласиться, все его естество не желало больше противиться воле возлюбленного, но внутренняя скованность, что проявлялась всегда не вовремя, не позволяла сделать последний шаг. Итальянец просто разрывался от противоречий, не зная, как ему лучше поступить. — Мне понравится? — он опять с некоторой опаской покосился на лежащие предметы. — Ты обещаешь?

Откуда Моцарт может знать, каково это — передвигаться, лежать и исполнять какие-то прихоти с этой штукой в себе? Он ведь никогда не пробовал. А уж поручиться за удовольствие от всего этого... На скользкую дорожку они ступили, как бы не потерять равновесие. Сальери вздохнул, перебирая пальцами мягкий мех. Вот ушки ещё ничего, мило будут смотреться. Но этот пошлый хвостик. Антонио закатил глаза. Нужно постараться не думать, как он будет выглядеть в этом, с позволения сказать, наряде. А там уже будь, что будет.

— Разумеется, я обещаю. Ты не пожалеешь, мой хороший. Эта идея какое-то время обдумывалась и проверялась, так что боли не будет, неудобств особых тоже, только удовольствие, клянусь.

Хочется верить. Особенно когда он так сладко целует до умопомрачения. А его голос… Господи, этот голос подходил самому изощрённому обольстителю. Такой тягучий, бархатистый, чуть с хрипотцой. Сальери слетал с катушек.

— Слушаюсь и повинуюсь, — робко улыбнулся он. — Или как там нужно говорить? — Насмотрелся фильмов... — Моцарт тихо засмеялся, притягивая брюнета к себе, — слушает он и повинуется. Да, как же. Ты очень своенравен, на самом деле, Антонио. Здесь, в этом времени это ещё более заметно. — Что-то неправильно? — Сальери смог немного побороть сковывающее напряжение, позволив себе расслабиться в объятиях любимого.

Вроде бы, все так и говорят. Хотя… Есть ещё одна интересная формулировочка, но ведь Амадей не вспомнил о ней, значит, она и не требуется. А своенравие у итальянца в крови, вряд ли когда-нибудь удастся избавиться от него полностью.

— Говори так, как тебе нравится, только не противься, мой дорогой. — Я и так знаю, что это бесполезно, — долго противостоять уговорам Моцарта Антонио никогда не умел, и они оба были прекрасно об этом осведомлены. — Я... я согласен. На все, что ты хочешь. На все, что скажешь.

— Обещаю, родной, все будет хорошо, — нежно промурлыкал Амадей, не скрывая своей радости. — Сначала душ, потом примерим игрушки, после пойдём на кухню. Я посажу тебя, такого красивого, совершенно без одежды, к себе на колени. Покормлю, напою твоим любимым чаем. Буду целовать, ласкать тебя. Потом переберемся на диван в гостиной, посмотрим какой-нибудь фильм. Возможно, поиграем. Ну, а дальше будет видно. Как тебе, солнце?

Сальери включил всю свою внимательность, чтобы выслушать, а самое главное, понять то, что говорил Моцарт. Получалось из рук вон плохо, потому что очень трудно было отвести взгляд от его губ, таких манящих и сладких, что голова шла кругом. Сложно сосредоточиться. Но тем не менее, Антонио каким-то чудом уловил необходимый перечень их планов и согласно, но медленно, будто ещё раздумывая, кивнул. — Хорошо, — он смахнул длинную чёлку с глаз слегка нервным движением, чувствуя, будто у него резко поднялась температура.

Если Сальери уже принял правила этой игры, то и отступать некуда. Он явственно представил себе, как полностью обнаженным заходит на кухню, как любимый сажает его к себе на колени и кормит с ложечки… Антонио стало невыносимо жарко. Он выбрался из-под одеяла, садясь на кровати и укрываясь только по пояс. Немного прохладнее, но несущественно. Мужчина лихорадочно облизнул губы, вновь украдкой поглядывая на хвостик и ушки. Они ведь не такие страшные, как показалось на первый взгляд, вполне терпимо. Но он не станет сам все это на себя надевать, он позволит... Амадей стянул одеяло с возлюбленного, оставив полностью обнаженным. Тот быстро попытался укрыться снова, но Моцарт не позволил, перехватив его запястья, удерживая и ласково целуя. — Теперь в душ или в тёплую ванну. Второе даже лучше — поможет тебе расслабиться. Захвати игрушки, мой милый. Жду тебя там, — с этими словами Амадей невесомо коснулся губами лба Антонио и, поднявшись, скрылся за дверью.

Включив воду, Моцарт стал рассматривать тюбики и коробочки на полках, после чего, выбрав соль для ванн и пену, растворил все это в воде. Она приобрела приятный голубоватый оттенок и высокую пенную шапку. Вольфганг вдруг подумал, что они с Сальери ещё ни разу со дня их встречи не отдыхали вот так, лениво валяясь в ванне, полной тёплой воды и ароматной пены. Это досадное упущение стоило исправить.

Тем временем Антонио встал с кровати, с долей сожаления оглядываясь на смятую постель и спасительное одеяло. Теперь одеться ему уже сегодня не светит. Но если так хочет Моцарт... Итальянец осторожно сжал в руке пушистый хвост и мягкие ушки, а другой взял лежащие на кресле полотенца и направился в ванную. Там тепло, даже жарко, как бы не расплавиться. Повесив полотенца на крючки, он замер на пороге, с детским восторгом глядя на высокую пену в белоснежной ванне. Ему нравилось, и он ничего не мог с этим поделать. Едва в ладоши не захлопал. Улыбнувшись, Сальери сделал несколько шагов и аккуратно примостил игрушки на небольшом столике.

— Попробуй, не слишком ли горячая для тебя вода. Если нет, залезай ко мне. Брюнет опустил руку в воду и, одобрительно кивнув, осторожно забрался в ванну, сразу же укладывая Моцарта спиной себе на грудь. — И как мы жили раньше без водопровода, канализации, электричества, связи и интернета? Без отопления, без всех этих машин? И, что самое страшное, как мы могли жить порознь, видясь иногда раз в несколько месяцев? Все это кажется сейчас таким кошмаром. Хорошо, что ты меня не послушал тогда и решил за двоих. Я так бы и умер там, не зная счастья свободы, — Амадей крепко сжал ладони Антонио в своих. — Спасибо. — Я не мог тебя там оставить, ты же знаешь. И умереть ни за что бы не позволил, — Сальери уткнулся носом в его макушку, ласково целуя. — А удобства, что придумали люди, очень облегчают жизнь. Я уже не представляю себя без всего этого. Современность действительно дала нам многое.

С ним было уютно и хорошо. Итальянец настолько расслабился, что и думать забыл обо всех неудобствах и стеснениях. Он просто наслаждался своим любимым и его присутствием в непосредственной близости. Его теплом и нежной кожей. Антонио стал зачерпывать воду руками и поливать ею плечи и грудь Амадея, не забывая ласково погладить и очертить плавные контуры.

— Например, свободу. Даже если мы поцелуемся посреди улицы, нас не осудят. Никто не сможет запретить нам жить вместе и любить друг друга. Здесь нет проблем со всякими архиепископами, которые могут вставлять палки в колёса, здесь можно заниматься всем, чем пожелаешь. В общем, 18 век сильно проигрывает, — Моцарт повернул голову и поймал губы Антонио своими. Так целоваться, конечно, было дико неудобно, но оно того стоило.

— Как же хорошо, что нам удалось сбежать. Одни преимущества, — когда стало нечем дышать, Сальери немного отстранился и начал покрывать легкими поцелуями шею и выступающие ключицы. — А самое главное преимущество — это ты рядом.

— Так же, как и моё — ты, — Амадей поплыл от ласк Тонио, настолько нежными и приятными они были. Но это было не единственное желание Вольфганга на сегодня. — Все хотел спросить, зачем тебе столько всяких баночек в ванной? Когда я искал пену, увидел на полке и в ящиках невероятное их количество.

— Ты удивишься, но я сам не знаю, что во всех этих банках-склянках. Просто потому что Мисси в последнее время явно издевается над нами: то коробка, теперь подозрительные баночки. И что там? Антонио несколько беспокойно оглянулся на изобилие всяких тюбиков и стеклянных сосудов. Если там обнаружится что-то не очень приятное, ему будет неловко. И совсем не факт, что оно все такое безобидное, как хотелось бы.

— Я видел соль, пену, массажное масло, целых пять видов смазки, все с разными запахами. Тебя нравятся малина, клубника, апельсин, шоколад и ваниль?

Сальери, едва заслышав, что сказал Моцарт, неосторожно поперхнулся, закашливаясь. Черт бы побрал колдунью, которая поставила его своими "подарками" в такое неудобное положение. Щеки Антонио предательски заалели, а сам он не смог вымолвить и слова. Ну, ведь не он все это себе покупал!

Амадей улыбнулся.

— Пожалуй, захватим масло. Хочу сделать тебе массаж. А потом как-нибудь проинспектируем остальные баночки. Сальери заметно успокоился, с облегчением выдыхая. Массаж — очень даже неплохо и совсем не страшно. Моцарт ещё никогда не делал ему массаж, и Антонио безумно хотелось ощутить, как музыкальные пальцы его личного маэстро будут разминать затёкшие мышцы, расслабляя и… о, да, несомненно, возбуждая. Мужчина был уверен, что не сможет сдержаться. Разве можно быть бесчувственным и отстранённым, когда Моцарт настолько близко? Амадей перевернулся и взял с края ванны шампунь и гель. Такой расслабленный и податливый Тонио нравился ему неимоверно, но пора было заканчивать. Вода поостыла, а пена практически вся исчезла. Слабо улыбнувшись, Сальери подвинулся чуть ближе, чтобы Моцарту было удобнее, и блаженно прикрыл глаза.

Австриец наслаждался. Пропускать отросшие тёмные пряди сквозь пальцы было очень приятно. Потом мужчина заскользил руками по шее и спине Тонио, лаская и омывая кожу. Перешёл на грудь, чуть оттягивая соски и улыбаясь тому, как быстро сбилось дыхание у партнёра. Антонио машинально ухватил Моцарта за запястья, удерживая его от слишком откровенных действий. Такими темпами они никогда из ванной не выйдут. Не надо провоцировать его и так едва скрываемое возбуждение.

Вольфганг наскоро вытерся и надел футболку и бельё, хитро поглядывая на возлюбленного.

— Теперь мы в комнату? — Антонио выбрался следом, потянувшись за полотенцем. — Или, может быть, на кухню? — Сначала оденем тебя, как подобает, и только потом на кухню. Я заварю твой любимый чай, пожарю омлет с беконом. Но сначала... Сальери охватила необъяснимая дрожь, когда он начал наблюдать за Моцартом. Вот он снова подцепил пальцами пушистый хвост, покрутил в руках, осматривая, а теперь красноречиво намекал, что игрушку нужно примерить и причем немедленно. Н-но… Антонио не думал, что это все будет так быстро. Он и сам не понимал, почему его так трясло от одного осознания того, что Амадей сейчас с ним будет делать. То ли вновь возобновившийся страх, то ли возбуждение. Но отступать все равно некуда. Итальянец лихорадочно облизнулся, на автомате повязывая полотенце на бёдрах. Так стало гораздо уютнее, но не настолько, чтобы прекратить охвативший все тело озноб. Блондин отложил плаг и посмотрел на ряд склянок на полочке, ища взглядом нужную. Клубника? Нет. Тогда ваниль? Нет, кажется, такой запах не нравился Антонио. Тогда шоколад. Он взял нужную баночку и положил её рядом с хвостиком, выжидающе глядя на партнёра.

— И чего же ты ждешь? — кажется, Сальери вовсе никуда не торопился. Его снова мучают сомнения? Может, он все же не хочет, или передумал? — Что я должен делать? — едва смог проговорить Антонио, изо всех сил стараясь стоять на месте, а не пугливо пятиться к стене. Нет единого верного решения. Приблизишься — и тебя заставят справляться с хвостиком, напоказ и самостоятельно, а если сделаешь хоть шаг за порог — нарвёшься на обиду или же ещё чего похуже. Антонио знал, что физически Моцарт ему вряд ли что-то сделает. На том сайте, который открылся как-то сам собой, было много вариантов того, что можно сделать за непослушание, но Амадей этого, к счастью, не знал. А вот если посмотреть с моральной точки зрения.. Они ведь договорились, Сальери на все согласился, сам, почти добровольно, а теперь опять включил задний ход. Злость возлюбленного была бы вполне обоснована. Но итальянец не хотел, чтобы он держал на него обиду. Разве Сальери виноват в том, что у него семь пятниц на неделе, если дело касается настолько волнующих экспериментов? То хочу, то не хочу. То давай хоть прям сейчас, а то — подожди, подожди, я же не готов так быстро. Антонио едва слышно хныкнул. Черт бы побрал его переменчивость со стеснительностью вместе! Ещё не до конца понимая почему, но Сальери втайне хотел, чтобы Моцарт решил за него. Чтобы даже не спрашивал о нежелании, а просто ставил перед фактом и обещал удовольствие.

Амадей с неприязнью покосился на тесно облегающее бёдра полотенце, и, шагнув вперёд, сдернул его с Тонио, бросая в корзину для белья. Почему Сальери дрожит, как осиновый лист, и напуганно смотрит, так, будто совершенно невинный мальчик перед первой ночью любви? Похоже, он боялся взять игрушки даже в руки, не то, чтобы воспользоваться ими. Моцарту придется сделать все самому. Он взял со столика ободок с ушками и надел его на голову Тонио. Превосходно. — Сейчас все покажу, — с этими словами австриец развернул партнера и толкнул лицом к стене. Такого напряжения и предвкушения одновременно Антонио ещё никогда не испытывал. Сопротивление было бесполезным, поэтому он безропотно прижался к прохладному кафелю, послушно прогибаясь под давлением руки на поясницу. Колени подкашивались, а к щекам намертво прилипла краска. Брюнет закусил губу, ожидая чего-то неприятного, но вопреки всему, почти ничего не почувствовал, когда Амадей, после короткой растяжки, плавным движением протолкнул в него обработанный смазкой плаг. Как Моцарт и ожидал, зрелище было просто великолепное. На его губах заиграла восхищенная и немного мечтательная улыбка. Амадей притянул Тонио к себе и обнял, поглаживая его по ещё влажной после купания спине. — Ну, как, сладкий, не больно? Вроде бы, не должно, он совсем маленький. Как себя чувствуешь? — Н-не больно, — тихо ответил Антонио, складывая ладони у Моцарта на груди. — Все в порядке. Если не считать новой волны дрожи во всем теле и приступа смущения. Но одно утешало. Сальери очень надеялся, что его вид стоил всех тех терзаний, что ему довелось пережить.

Он был поистине прекрасен. Вольфганг любовался им, не в силах отвести взгляд. Эти ушки, этот хвостик, который доставил так много хлопот. Тонио тяжело дышал, слегка покраснел, но боли, видимо, действительно не испытывал. — Теперь идём завтракать? Амадей выпустил мужчину из объятий, проведя напоследок рукой по мокрым волосам и поцеловав в уголок губ. Он надеялся, что после импровизированного "одевания" Антонио почувствует себя свободнее и раскованнее, но эту теорию ещё нужно было проверить.

— Пойдём, я ужасно голоден, — итальянец легко потянул Моцарта за руку.

Эти все события были настолько изматывающими, что Сальери чувствовал прямо-таки зверский аппетит. Но вот только была одна маленькая проблема: он не до конца понимал, как будет сидеть с этим милым хвостиком. Ходить он вроде бы не мешал, а вот что будет, когда Антонио решит присесть? Загадка века. Но она раскроется очень скоро, стоит им только дойти до кухни. В крайнем случае, он будет есть стоя. Но так не хотелось упускать возможность посидеть у Моцарта на коленях... — Можно надеть хотя бы футболку? — Антонио наивно захлопал глазами, надеясь разжалобить любимого.

— Зачем тебе футболка? Без неё ты великолепен, она только вид испортит.

Сальери хотел пожаловаться на то, что ему холодно, он замерзает и вообще, скоро превратится в ледышку, если в ту же секунду не оденется. Но черт. В их квартире очень тепло, даже слишком, Моцарта не проведёшь. Горестно вздохнув, Антонио пошел следом за Амадеем. Факир был пьян, и фокус не удался.

Итальянец замер перед столом, не зная, куда себя девать от сковывающего смущения. Моцарту хорошо, он был одет и не испытывал никаких неудобств, а вот сам Антонио — обнаженный и уязвимый, не мог даже толком прикрыться, чтобы чувствовать себя хоть чуточку уверенней. Сальери скрестил руки, не решаясь присесть, и стал наблюдать, с какой проворностью Моцарт готовил им завтрак. Даже обыкновенный омлет с беконом казался итальянцу райским лакомством, вершиной кулинарного искусства. Он облизнулся, голодным взглядом глядя на то, как любимый перекладывал приготовленное в одну тарелку на двоих.

Взяв только одну вилку, Моцарт присел на стул, выжидающе глядя на Тонио, который, кажется, не знал, как именно ему сесть, чтобы не почувствовать игрушку внутри себя более явно. Амадей притянул его за плечи и боком усадил к себе на колени, мягко поглаживая одной рукой спину, а второй бёдра возлюбленного.

— Нам нужно подкрепиться. Не понятно, когда мы снова выберемся на кухню.

Моцарт наколол на вилку кусочек омлета и поднес его к губам Антонио. — Пахнёт просто умопомрачительно, — зажмурился Сальери, с удовольствием съедая первый кусочек своего завтрака. — Очень вкусно. Ты прирождённый кулинар, дорогой. Удивительно, как в одном человеке сочетается столько талантов.