Глава 7 (1/2)

На следующее утро Амадей проснулся от ласкового поцелуя в губы и мягких прикосновений к волосам. Он приоткрыл глаза и улыбнулся, увидев перед собой Тонио, чуть взъерошенного, но зато с двумя чашками кофе в руках. День начался со счастья и продолжался так же.

Они, выпив кофе, побрели в ванную. Снова вдвоём, не желая даже на секунду расставаться. В душе Амадей засмотрелся на мужчину. Тот выглядел слишком сладко, и Моцарт не выдержал, воспользовался своим прямым правом любовника. Он брал Тонио у прозрачной стены душевой кабинки. Так нежно, как только мог. Наслаждался каждым мгновением, целовал каждый участок тела любимого, до которого только мог дотянуться.

В тот же день они опробовали подоконник, диван, кресло и, непосредственно, постель. Амадей всё никак не мог оторваться от Антонио. Потому что только в моменты близости он по-настоящему понимал, осознавал и верил, что Тонио теперь рядом. Настолько надолго, насколько это вообще возможно. Преград больше нет, а цепи, которые держали их, исчезли. И дышать было свободнее, и жить легче.

Импровизированный сексуальный марафон не прекратился и на второй день, и на третий. Амадей не мог прекратить заваливать Антонио на все удобные и неудобные поверхности. Он чувствовал себя живым. Он пытался напиться любимым, словно боялся, что тот исчезнет. И это продолжалось целую неделю, пока не произошло то, что заставило их обоих остановиться. В тот день после вкусного завтрака они, весело переговариваясь и целуясь, сгрузили посуду в машинку, и Моцарта снова перещёлкнуло. Он в очередной раз засмотрелся на шею Тонио, на его ключицы, выглядывающие в вырезе домашней футболки, на его руки, на запястья. Опять пропал. Такого дикого желания у него даже в подростковом возрасте не было, но вот сейчас... Амадей углубил поцелуй, притягивая к себе любимого, одной рукой обнимая его за талию, а вторую устраивая чуть ниже поясницы, с очень прозрачным намёком. В намерениях австрийца было в очередной раз завалить Антонио на кухонный диванчик и любить его долго и со вкусом, так, чтобы тот стонал без остановки. Итальянец, забывшись, начал было с не меньшей страстью отвечать на откровенные поползновения в свою сторону, но в последний момент опомнился. Мягко выпутался из крепких объятий и отстранился, отходя от Моцарта на несколько шагов. Он хотел Амадея, очень хотел. Насытиться любимым казалось невозможным, его нужно было ощущать рядом каждую минуту, отдаваться ему вновь и вновь, всегда, когда он захочет, но Антонио уже физически не был в состоянии этого сделать. Мышцы саднило, болело все, что пониже спины. Он едва заметно прихрамывал, но скрывал это так мастерски, что австрийцу даже в голову не пришло что-то заподозрить. А этот раз брюнет мог уже не выдержать. Боязнь того, что Моцарт его просто порвёт, притормаживала порывы тотчас же броситься любовнику на шею. У Вольфганга неприятно кольнуло в груди, когда Тонио медленно попятился назад. Неужели любимый больше не хочет его? Амадей... он больше не нужен? — Мне больно, — тихо пробормотал Антонио, нервно покусывая губу. — Что болит, родной? Моцарт потянулся к брюнету, чтобы обнять, и тот спокойно позволил. Он ласково гладил партнёра по спине, участливо заглядывая в глаза. — Что такое, мой хороший? В жизни бы Сальери не признался, что у него что-то не так, но сейчас, как никогда, остро ощущалась потребность поговорить начистоту. К дьяволу это чопорное старомодное чувство такта и собственного достоинства, они ведь не во дворце императора, в конце концов. С любимым нужно быть откровенным. Он доверчиво кутался в родные объятия и принял окончательное решение. Моральность и принципы подождут в сторонке до следующего удобного случая.

— Мышцы очень болят, — поморщился Антонио, глядя на мужчину исподлобья. — Наверное, ты со мной немного перестарался. Но я тоже хорош, сам позволял, никак не мог остановиться. Мне всегда всего мало. Амадей понял всё сразу и действительно осознал, что это его вина. Чёрт, как он мог даже не задумываться о том, как себя чувствует его возлюбленный? Что он за животное такое? И как он мог не заметить, что Антонио больно?

Австриец крепче обнял и стал ласково гладить его по волосам, нежно и мягко, поцеловал в висок. — Родной, прости. Прости, я не знаю, что со мной. Это просто наваждение. Один взгляд на тебя и я не могу держать себя в руках, словно подросток, словно животное в гон... Но я обещаю, я остановлюсь. Родной, мне жаль, что я причинял тебе боль, — Моцарт чуть отстранился, не выпуская, впрочем, Сальери из кольца своих рук, и поцеловал его в губы, извиняясь. — Люблю тебя, — после тихо промурчал Антонио, прижимаясь к его плечу. Он не держал зла на партнёра, не обижался ни секунды. Моцарту был необходим такой бешеный темп, чтобы прийти в себя, итальянец все понимал и ничему не препятствовал. Позволял делать с собой все, что угодно. — И я тебя, родной, — Амадей носом уткнулся в волосы Сальери, вздыхая сладкий запах цитрусовых, оставшийся от шампуня. Моцарт сам пообещал себе сбавить темп. Он слишком сильно любил Антонио и ни за что не хотел навредить ему. И своё обещание он сдержал. Всю следующую неделю Антонио приходил в чувство, много отдыхал, отлеживался и отсыпался под чутким руководством любимого. Тот больше не предпринимал никаких попыток взять его, трогательно заботился и баловал, будто маленького ребёнка. Любая прихоть, любой каприз тут же исполнялись, как по мановению волшебной палочки. Сальери ни в чем не знал отказа и каждый раз поражался тому, чем заслужил такую безграничную любовь. Получая нежность и ласку в непомерных количествах, он и сам не отставал, чувствуя потребность выражать свою необходимость в этом человеке, не стесняясь и не сдерживая себя более. Все запреты остались далеко в прошлом, сейчас они могли совсем не думать об этом и целиком и полностью сосредоточиться друг на друге. Чтобы хоть как-то восполнить нехватку секса, Амадей все чаще и чаще доставлял удовольствие горячими губами и языком, чем вызывал бурю эмоций в отвыкшем от таких откровенных ласк Антонио. Он будто заново учился жить, стараясь совладать с мыслью, что Моцарт рядом и это навсегда. И сам смелел с каждым днём, уже полностью уверенный в том, что именно ему нужно. По прошествии времени итальянец вел себя более расковано, осознанно провоцируя любовника на решительные действия. Все уже зажило и больше не болело, поэтому Сальери был настроен очень игриво, выгибаясь перед Моцартом в хорошо обтягивающих брюках. Амадей честно сдерживался неделю. Но сейчас... Тонио его провоцировал. Как мог, всеми способами. Ох, уж эта обтягивающая ткань, которая словно имитировала кожу. Кроткие взгляды из-под ресниц, движения. То, как Антонио старался выгнуться перед ним, так соблазнительно. Моцарт прекрасно понимал все эти намёки. Только вот почему бы партнёру самому не сказать, что время целибата окончено? Нет, он слишком стеснителен. Амадей присел на стол и жестом подозвал к себе Тонио, который через мгновение уже стоял рядом. Белая рубашка и чёрные брюки — убийственное сочетание. Он притянул любимого к себе за талию и мягко поцеловал в губы, пока что пробуя, не настаивая и не беря верх. Пока что. Антонио поддавался, был таким прекрасным.

— Солнце, ты позволишь мне сегодня? Ничего не болит? И самое главное, ты хочешь? — Амадей опустил руки чуть ниже, так, что теперь они лежали прямо на ягодицах Тонио. Так Моцарт мог едва ощутимо поглаживать любимого. Антонио хитро улыбнулся в ответ, стараясь прижаться поближе. — Я позволю тебе все и даже больше, — томно промурлыкал, чуть вильнув бедрами. — Мазь и забота действуют очень хорошо, мне совершенно не больно. И голова не болит, идеально, правда? — все эти намёки Моцарт должен понять как нельзя лучше. — Я хочу. Очень. Не зря ведь Сальери целый день кругами вокруг него ходил. Не зря облачился в такой шикарный наряд. Не зря дразнил провокационными движениями. Все в этом мире не просто так.

— Мой маленький, ты ведь намеренно меня провоцируешь, не так ли? — мурлыкнул Амадей между поцелуями. — Не отвечай, хороший мой. Я знаю, что да.

Моцарт хотел отлюбить Тонио прямо здесь и сейчас, но на месте не было парочки нужных вещей, да и для этого всего больше подходила мягкая широкая постель. Его мальчику должно быть комфортно.

— Тонио, нам нужно в спальню, — Амадей слез со стола и, взяв возлюбленного за руку, отвёл его в самую уютную комнату в этой квартире.

Они остановились у постели и не могли прекратить целоваться, держа друг друга в крепких объятьях. И тут, конечно, долгое воздержание заставило Моцарта ускориться. Он уже был достаточно сильно возбуждён и чувствовал такое же возбуждение партнёра. Тонио в его руках уже плыл и плавился. — Как ты хочешь, солнце? Что именно ты хочешь? — попытался выведать Амадей.

Очень важно было знать о его желаниях. Поза, темп, скорость... хоть что-нибудь. Да, Антонио был стеснительным мальчиком, однако Моцарт надеялся узнать хоть что-нибудь. Хоть намёк. Сальери не спешил с ответом, откровенно наслаждаясь моментом, нежась в руках любимого. Он соскучился. Всего неделя без интенсивных тренировок и итальянец напрочь терял голову от малейшего касания. От желанной близости, от предвкушения дальнейшего, от горячего дыхания Амадея у основания шеи. Антонио уже жалел, что позволил себе отлеживаться так долго. Хватило бы и пары дней, но вот только телу не прикажешь. Саднящие мышцы все равно бы не позволили прочувствовать удовольствие сполна, а если бы брюнет притворялся, Моцарт его быстро бы вычислил.

Но как бы там ни было, это время уже прошло, и сейчас Сальери был полон сил. Может быть, он даже решится намекнуть возлюбленному, чего бы ему больше всего хотелось. Нет, прямо Антонио не скажет, так, слегка напомнит о прошлом. — Хочу, как тогда, в 18 веке, — негромко прошептал австрийцу в губы, сразу же немного отстраняясь. — Помнишь? Роковой вечер, театр... Амадей получил даже больше того, что ожидал. Это не было намёком, это было прямое указание, которое он понял сразу.

Мужчина досконально помнил случай в театре. Это был тот день, который Моцарт не единожды прокручивал в голове. Тот день, который изменил их судьбы. Нет, Амадей ни за что и никогда не забудет. Как и то, чем они тогда занимались. Помнится, блондин тогда взял Тонио жёстко, без нормальной смазки и почти без подготовки. Это причинило Антонио боль, но ему понравилось. После он сам просил контроля, желал более жестокого обращения. И, конечно, Амадей дал ему это. И Сальери был счастлив.

Сейчас, очевидно, он просил чего-то такого. И тогда становилось понятно, что именно необходимо Антонио. Жёсткость, власть, подавление и щепотка острых ощущений. Разумеется, повторения того вечера не будет, потому как последствия потянули бы ещё на неделю выздоровления Тонио. К счастью, Амадей знал, что можно сделать, чтобы партнёр получил удовольствие и удовлетворение. Не желая терять времени, Моцарт быстро справился с одеждой, что была на любимом. — Становись на колени, на постель, Тонио, — мягко приказал он, замечая, как загорелись глаза у партнёра. Сальери сразу же повиновался, забираясь на кровать, принимая нужную позу и чуть разводя колени в стороны. Он был доволен собой и любимым, был готов исполнить любую прихоть, лишь бы поскорее ощутить то, за чем так соскучился. Ломаться и строить из себя невинную девочку в первую брачную ночь итальянец сейчас точно не собирался. Происходящее обещало быть очень интересным. Антонио с любопытством обернулся назад, провожая взглядом Амадея. Ждать невыносимо, он ненавидел ожидание, но сейчас это было скорее приятным предвкушением, что так будоражило кровь и возбуждало до предела.

Сальери действительно хотел подчиняться, хотел чувствовать контроль над собой, и австриец мог это все гарантировать. Амадей приблизился со спины и начал медленно водить руками по обнажённому телу, любуясь любовником и мучая его ожиданием. — Сладкий... Какой же ты сладкий, Тонио. Моцарт потянулся за смазкой, которую купил на днях специально для такого случая, и выдавил немного, пачкая пальцы. Ровно столько, чтобы облегчить скольжение и не навредить возлюбленному. Он надавил брюнету на поясницу, заставляя выгнуться, и протолкнул в него сразу два пальца, растягивая, но особо не нежничая. Ему должно быть горячо, ощутимо, но не слишком больно. Поэтому подготовка была сокращена до минимума, но прежде чем войти в Тонио, Моцарт вплел пальцы в его волосы и потянул на себя, застявляя откинуть голову назад, а сам целовал и кусал беззащитную шею, оставляя яркие следы и потрясающие засосы. Другой рукой он потянулся к соскам партнёра, пощипывая и оттягивая. Заставлял забыться и не думать о том, что вот-вот должно произойти. Антонио отзывчиво стонал, подставляясь, с каждым новым прикосновением прогибаясь ещё больше, едва не ломая позвоночник. Он так хотел этого. Обычный нежный секс не доставлял крышесносного безумного удовольствия, которого жаждало тело. Все слишком просто и обыденно, без взрыва, сметающего любые запреты, без остроты и пряности. Сальери давно понял, что больше всего ему нравится, и был на седьмом небе от осознания того, что Моцарт принимал и поддерживал его вкусы. Более того, сам получал наслаждение от процесса. В прошлом у них было достаточно подобных опытов, они испробовали все доступные тогда способы удовлетворения, и сейчас явно были не прочь повторить и разнообразить свою близость. Возможно, даже с помощью новых средств, что придумали люди за несколько веков. Итальянец мысленно пообещал себе подумать об этом основательнее, потом как-нибудь, на досуге. Сейчас же отвлекаться на мыслительные процессы совсем не хотелось. И возможности откровенно не было, ощущения затапливали с головой.

Амадей не мог больше сдерживаться, ведь Тонио в его руках слишком горячий. И такой послушный. Моцарт толкнулся внутрь партнёра, чутко следя за реакцией. Главное, не перегнуть палку с жёсткостью. Он двигался в достаточно быстром темпе, удерживая итальянца за руки, заведённые за спину. Не очень удобно, но шанса вырваться никакого. Вот тебе и контроль, Сальери. Ты же этого жаждал.

Моцарт старался контролировать себя, но всё же вбивался в любимого с силой, заставляя кричать, не то от неприятных ощущений, не то от удовольствия. Но зная Тонио... последний вариант вернее. Сальери сходил с ума от напора, от глубоких фрикций, каждый раз достигающих чувствительной железы внутри, от необходимой жесткостина грани жестокости. Запястья уже начинали ныть от крепкого захвата, ноги дрожали от напряжения, а пульс ускорился до самого предела, громко стуча в висках. Но прекратить Антонио никогда бы не попросил. Это то, чего ему отчаянно не хватало. И пускай Моцарт будет с ним таким почаще. Брюнет стонал практически непрерывно, забывая о том, что мог сорвать голос. Разве это так важно сейчас, когда Амадей настойчиво и целенаправленно доводил его до оргазма. И противиться долго этому невозможно. Мышцы сковало последней судорогой, и удовольствие, сосредоточившись в одной точке, взрывом разлетелось искрами по всему телу. Антонио на несколько долгих минут потерял ориентацию в пространстве, обмякая в руках возлюбленного, изредка все ещё крупно вздрагивая от испытанных ощущений. Амадей продолжил вбиваться в партнёра, пока сам не достиг одного из самых ярких оргазмов в своей жизни. Почувствовав, как расслабился Тонио, он отпустил и обнял его, утягивая за собой на постель. Начал растирать чуть покрасневшие запястья, а после вытирать себя и Антонио салфетками. Через несколько минут итальянец ещё изо всех сил старался отдышаться, а Амадей ласково гладил его по волосам. — Солнышко, я не навредил тебе? — он склонился так, чтобы увидеть лицо любимого. Едва придя в себя, Сальери крепко обнял Моцарта, прижимаясь к нему, вдыхая родной запах. В голове так поразительно пусто, а в теле приятная усталость и истома. Ещё неизвестно, как Антонио будет чувствовать себя тогда, когда встанет с кровати, но сейчас это было неважно.

— Совсем нет, — он уткнулся носом в грудь австрийца, блаженно жмуря глаза. — Это было.. Естественно, мужчина был слишком строгих правил, чтобы откровенно говорить о том, что испытал. К лицу прилила краска, заставляя смутиться и захотеть провалиться сквозь землю. Но ведь в приватном разговоре с любовью всей жизни можно переступить принципы? Антонио глубоко вдохнул и медленно выдохнул.

— Это было прекрасно. Амадей улыбнулся, целуя любимого в висок и крепче прижимая к себе. Ему и самому нравился такой секс. И подчиняющийся Тонио, зависящий, покорный. В этом тоже была своя доля удовольствия. Ну и, конечно, само ощущение партнёра в руках, то, как Антонио реагировал, как стонал. Моцарт обожал своего мальчика и, бесспорно, близость с ним. Не так важно, нежной она была или, как сейчас, жёсткой. Они ещё немного полежали под тёплым одеялом, поговорили ни о чём, обнимая друг друга. Много поцелуев и бездна нежности. Невозможно передать, как сильно Амадей любил Тонио. Такое только почувствовать под силу, и Моцарт надеялся, что партнёр действительно ощущал. В душ идти было слишком лениво сейчас, к тому же, они успели избавиться от следов, так что оставалось только переодеться в чистое. Амадей ласково коснулся губами лба Антонио и поднялся, подходя к шкафу. Замысловатая дверь открывалась лёгким нажимом на неё, что Моцарт и сделал. Он усмехнулся, глядя на ровные ряды аккуратно сложённых вещей. Сальери, порой, слишком педантичен. Но у Вольфганга прекрасно получалось разбавлять это своим вечным хаосом. Он выбрал бельё, футболку, спортивные брюки для Тонио и белую рубашку и бельё для себя. Партнёр не любил слишком сильно обнажаться вне спальни, а вот Амадею очень нравилось его дразнить. Рубашку он застёгивать не собирался, конечно. А где же носочки? Столь любимой Сальери составляющей гардероба не было видно, и Моцарт наклонился, шаря рукой по самой нижней полке. Носков там не было, но была какая-то коробка, которую мужчина незамедлительно вытянул на свет, чтобы разглядеть получше. Пару минут он просто молча смотрел на содержимое, не в состоянии поверить, что подобное вообще может находиться в квартире его стеснительного и слишком зажатого Антонио. Но потом... — Антонио, котёнок, ты ничего не хочешь мне рассказать? — с провокационной улыбкой почти промурлыкал Амадей и, взяв коробку и выбранные вещи, перенёс всё на постель, на которой расслаблялся его любимый итальянец. Брюнет приподнял голову, непонимающе глядя на мужчину. — Что ты имеешь в виду? Он с таким удобством раскинулся на мягкой кроватке, разнежился, даже хотел задремать, но вместо этого пришлось нервничать из-за компрометирующего вопроса. Хотя итальянец искренне не понимал, о чем речь, все равно внутренне напрягся, медленно садясь и облокачиваясь на подушки у изголовья. Амадей усмехнулся. Будем играть в недотрогу, словно этот ящичек в первый раз в жизни видим, да, Тонио? Моцарт открыл коробку и показательно достал оттуда кожаные оковы с цепочкой.

— Ты собирал игрушки, родной? Вот это действительно неожиданно! Неожиданно? Нет, Антонио просто в шоке. Он смотрел на наручники и представления не имел, как они вообще оказались в его шкафу. Ни малейшего. — Это... это не моё, честно, — начал оправдываться Сальери, все ещё ошалело оглядывая девайс и подозрительную коробку заодно.

Очень может быть, что в ней не только замечательные оковы, а ещё что-нибудь не менее провокационное. Но с помощью какой магии здесь оказались эти вещи? Предстояло всё выяснить. Главное, чтобы Моцарт ему поверил, не то совсем не улыбалось выглядеть в его глазах скрытым извращенцем. Амадей закатил глаза. Да, как же. По мановению волшебной палочки Гарри Поттера эти игрушки появились. Моцарт внимательно рассматривал наручники. Кожаные, чёрные, с красными вставками и мягкой отделкой изнутри. А ведь Тонио, помнится, однажды понравилось, когда Амадей привязал его к постели. Ох, как давно это было. И всё же. Это такой тонкий намёк со стороны любовника? Хотя Сальери действительно выглядел ошарашенно, Моцарт знал, что он замечательный актёр. На приёмах у императора Антонио это доказывал, и не раз.