Глава 6 (1/2)

Сальери невероятно повезло. Не прошло и недели, как ему написал известный продюсер Дов Аттья и предложил прийти на прослушивание. Они со своим другом и компаньоном Альбером Коэном ставили новый мюзикл и проводили кастинг, который должен был начаться через несколько дней. Заинтересовавшись выложенными в сеть песнями Антонио и его голосом, Аттья, не теряя времени, твёрдо решил заполучить себе перспективного претендента на одну из главных ролей. Он использовал все возможные и невозможные доводы, чтобы убедить Сальери в том, что это его шанс. Сначала тот отказывался, говорил, что ему это все не нужно, но продюсер уже взял его в оборот,поэтому только удваивал силы и давил на мужчину ещё больше, пока тот окончательно не сдался. — Такой талант нельзя зарывать в землю, Флоран! Приходи, иначе никогда себе не простишь, — сказал на прощанье Дов, когда, выманив номер телефона, позвонил на следующий день после знакомства на майспейс.

Итальянцу оставалось только согласиться. Такого напора даже он не выдержал. Да и, в конце концов, почему бы и нет? Он застоялся, почти каждый день работая на износ и видя перед собой одну и ту же публику, ему просто необходима перемена обстановки и деятельности. Иначе Антонио просто себя угробит. И в первую очередь, мыслями о Моцарте. Сальери даже было плевать на то, о чем будет грядущая постановка и как она называется. Аттья, может быть, по рассеянности, так и не сказал об этом, а Тонио и не спрашивал. Будь, что будет. Эффект неожиданности привносит в жизнь определенную остроту.

Амадей долго думал над предложением Мисси. Исполнить роль себя самого? Это ли не жестокая ирония его судьбы? Вот это будет номер, если его не возьмут. Моцарт больше не чувствовал себя собой. Он словно стал тем человеком, личину которого на него нацепила Мисси. Амадей даже представлялся всем Микеле. Микеланджело. Он выступал под этим псевдонимом.

В конечном счёте, австриец свыкся, просто свыкся с тем, что он теперь Микеланджело. Гордое имя художника, как сказала однажды Мисси. Гордое... Гордости не осталось. Наверное, поэтому он всё же решился на то, чтобы пойти на этот чёртов кастинг. Потому что сидеть в четырёх стенах надоело. И жить, впрочем, тоже. Поэтому Амадей просто надеялся, что серые будни разбавит новая интересная работа. Глядишь, может, и вспомнит, каково это — быть Моцартом. В назначенный день он собрал себя в кучу и отправился на отбор, где, вот же шутка, Амадей хотел сыграть самого себя. Таким спокойным мужчина, кажется, ещё никогда не был. Если всё получится, будет здорово. А если нет... ну, не впервой ему проигрывать. Переживёт.

В зале, где сидели претенденты, было весело и шумно. Моцарт тихонько присел в уголочке и начал настраивать свою гитару. Рядом сидел Мерван Рим, постоянно подбадривая друга "Микеле", и бегала милая девушка, как её... Милена? Маэва? Довольно взрослый мужчина, Лоран, тратил своё время на то, чтобы распеться, хотя, боже мой, он мог просто выйти на сцену и уделать всех даже без подготовки.

Людей было полно. Не то чтобы Амадей сомневался в себе и своих силах, но было откровенно неуютно. Да и мужчину всё ещё обуревали мысли по поводу того, кто будет играть его обожаемого Антонио. Наверняка, этот человек даже не будет похож на возлюбленного. Впрочем, может, это и к лучшему. Если они будут похожи, Моцарт просто не сможет работать, а будет умирать на сцене каждый раз, вспоминая любимого. Впрочем, думать об этом сейчас не стоит, иначе у него не получится даже нормально выступить. В тот же день и в то же время Сальери подъехал к месту проведения прослушивания на своём Ауди. Он совершенно не переживал, просто не придавал кастингу большого значения и не ожидал ничего грандиозного. Зрителей и сцены итальянец уже давно не боялся, а спеть несколько песен для него никогда не было проблемой, впрочем, как и произнести проникновенную речь. Все чистейшей воды импровизация, без длительных домашних репетиций, навевающих ненужное волнение. Поэтому Антонио совсем не готовился. Настроил утром гитару, распелся и приехал. Он не хотел прыгать выше головы, чтобы кого-то поразить, и не собирался выгрызать роль зубами. Не подойдёт, ну и ладно. В первую очередь, Сальери нужно найти Амадея, а не на сцене кривляться.

Мужчина припарковал автомобиль и, захватив любимую гитару, направился ко входу в здание, у которого уже собралась приличная толпа. Все они громко переговаривались между собой, знакомясь, обнимаясь, смеясь в ответ на чью-то удачную шутку. Беззаботные, взволнованные, полны надежд и иллюзий. Антонио с удовольствием присоединился бы к ним, чтобы проникнуться всей этой атмосферой, чтобы хоть на время отвлечься от тягостных мыслей. Не дойдя несколько шагов до весело галдящих людей, он зажмурился от яркого солнца и прикрыл глаза рукой, чтобы рассмотреть большую афишу на кирпичной стене. Кастинг на какой мюзикл?

Брюнет застыл каменным изваянием, переваривая увиденную информацию. Зря он не спросил, на какую именно постановку его приглашают, ох, зря. "Моцарт". "Моцарт опера рок". Сальери едва не расхохотался на всю улицу. Аттья и Коэн хотят показать события восемнадцатого века. Жизнь Амадея! И его собственную жизнь. Все переврут, конечно, переломают под ими задуманную сюжетную линию. Но не это беспокоило Антонио. Если его, по логике вещей, тянули на роль себя же самого, то кто будет играть Моцарта? Кто, кроме его возлюбленного, сможет воплотить гениального композитора? Никто не достоин, никто не смеет!.. Если бы итальянцу было по силам отменить этот мюзикл, он без сожаления сделал бы это. Слишком больно, какая-то горькая насмешка. Сальери развернулся на сто восемьдесят градусов и поспешил обратно к стоянке. Он не будет во всем этом участвовать, ни за что, никогда. Пусть сами ставят свой фарс и лицедействуют. К черту! — Флоран! Куда тебя несёт? Регистрация возле входа, мальчик мой, там, где вывеска, — выскочивший из машины Дов активно тряс Антонио за плечи. — Пойдём, провожу тебя, а то ещё заблудишься.

Тот даже опомниться не успел, как продюсер буквально со скоростью света потащил его к зданию. — Не могу, Дов! Я не в голосе, у гитары струны лопнули, голова болит, слишком жарко, я голодный, много народу, мне плохо, помещение некрасивое, играть не умею, кроссовки натирают, забыл слова песен, утюг не выключил, не хочу, не буду, я домой, — скороговоркой выпалил итальянец, надеясь, что хотя бы одна из причин, названных им, прокатит.

— Можешь, Фло, ещё как можешь. Распоешься, голос будет прекрасным, гитару дадим, таблетками и чаем напоим, в зале жарко не будет, там кондиционер, накормим до отвала, народу станет намного меньше, как только я начну прослушивание, покажем тебя доктору, помещение украсим, играть научим, можно босиком, без кроссовок, на сцене чисто, тексты песен распечатаем, пожарных по твоему адресу вызовем, хочешь, будешь, никаких "домой", — Аттья непреклонен, как сам дьявол.

Сопротивление было бесполезным и опасным для жизни. Француз лично сопроводил его к столику регистрации, чтобы он никуда не смылся, проконтролировал, чтобы при заполнении анкеты Антонио часом не указал о себе липовых сведений, и втолкнул за кулисы, строго велев не дурить и готовиться к выступлению. Связался на свою голову. Куда ты влез, Сальери, и где твои вещи? Тяжко вздохнув, он примостился на стоявшем у стены стуле и, подогнув под себя ногу, закрыл глаза, стараясь расслабиться и осознать происходящее. Но долго рассиживаться ему не позволили. Миловидная ассистентка подошла и осторожно дотронулась до его плеча: — Извините, вы — Флоран Мот?

— Да, — неуверенно протянул мужчина, с трудом вспомнив, что его теперь так зовут. Как это он ещё с перепугу в анкете Антонио Сальери не назвался? Ах, да, Дов был бдителен, как сто чертей.

— Пора на сцену, ваш выход. Ни минуты покоя. Зачем его первым выталкивают? Лучше бы он был последним, чтобы до этого момента успеть улизнуть. Но похоже, за него слишком серьёзно взялись, пора смириться. Антонио расчехлил гитару и, нацепив улыбку, отправился вслед за девушкой. Он исполнил несколько известных песен, которые его частенько просили спеть в баре. Не особо старался, но и не лажал, чтобы не выставиться совсем уж бездарностью. Сыграл на фортепьяно, немного покривлялся и зачитал отрывок монолога из какой-то пьесы, предложенной продюсером.

— Прекрасно! — не мог нарадоваться Аттья. — Говорил, что не в голосе, и вообще, все плохо и хуже уже быть не может, а поешь так, что за душу берет. И играешь очень даже ничего. Вот скажи, Брюно? — Дов прав, вы хорошо нам подходите, — согласился мужчина, что-то черкая в своём блокноте. — На роль Сальери то, что надо. Флоран, вы этого не слышали, это пока тайна.

Да-да, Сальери не слышал, что его берут на роль Сальери. — Мне уже можно идти? — Да, Фло, но только за кулисы, а не домой, — как же Антонио скривился. — Мы ещё не определились с датой следующего этапа, поэтому придётся подождать. Наверное, где-то до пяти. Не вздумай уходить, я тебя из-под земли достану! — Хорошо-хорошо, — с милой улыбочкой откланялся Антонио, проклиная Дова за его дальновидность. Как будто знает, как он мечтает слинять отсюда под любым предлогом. Сальери решил отнести инструмент в машину и немного пройтись по окрестностям, раз уж уехать домой ему пока не светит. В этом районе Парижа он ещё никогда не был, чем не отличный повод восполнить этот пробел. Амадей спокойно дождался своей очереди, ведь он должен был выступать предпоследним. В назначенное время к нему подошла скромная брюнетка и уточнила имя, назвав его "МикелЕ", на французский манер ставя ударение на последний слог.

— МикЕле. А лучше Микеланджело, — поправил девушку Амадей и побрёл в указанном ею направлении.

Дверь вела за кулисы, а через них на сцену. Моцарт с детства выступал перед людьми и страха сцены у него не было, но сейчас стало как-то не по себе. Тёмное помещение с довольно маленькой сценой. Перед ним четверо человек, а сзади, как зрители, сидели многие из тех, кто пробуется на роль. Амадей потряс головой, трансформируя свою причёску из "художественного беспорядка" в "систематически не расчёсывается". Выдохнул и шагнул к микрофону.

Первая песня, довольно грустная, под гитару. Исполняя её, австриец вспоминал своё тяжёлое детство, миллион болезней и смерть матери. Вторая песня, не менее грустная, была пронизана воспоминаниями об Антонио. В перерывах и на монологе Моцарт отвлекал себя от тоски как мог, постоянно шутил и смеялся, был резвым до безобразия, словно ему снова семнадцать. Исполнив всё, Амадей шутливо поклонился, как делали это в восемнадцатом веке, и ухмыльнулся, глядя на вытянувшиеся лица его "зрителей". Участники отбора, сидящие в зале, бурно зааплодировали ему, а члены жюри уже понимали, что такого артиста они просто не имеют права упустить. — Микеланджело Локонте? — с восхищением переспросил Дов, оглядывая претендента с головы до ног. — Очень знакомое имя, я где-то недавно о вас слышал. Может, говорил кто... Но ладно, я и без этого могу сказать, что все, что вы исполнили, было великолепно. Гармонично, с искрой, по-бунтарски, я бы даже сказал. Моцарт, — продюсер подмигнул Бербересу, несколько раз подчеркивая фамилию Локонте в своих списках.

— Возразить нечего, — Брюно широко улыбнулся в ответ. — Ты его себе таким и представлял.

Амадей обрадовался похвале и аплодисментам. Было приятно, что ни говори. Он не видел выступлений остальных, но слышал их пение в комнате ожидания. Было неплохо, но... эти люди не были Моцартом. Только один парень по имени Нуно чуть напомнил ему самого себя. Но всё это не важно. Важно то, что он здорово устал и мечтал о том, чтобы поскорее уйти.

— Так я могу идти? Или вы хотите услышать ещё что-нибудь? — Идите, Микеле, но через полчаса мы ждём вас на объявлении даты следующего этапа отбора.

Амадей вздохнул спокойнее и очень быстро вышел, думая выбраться на свежий воздух. Может, на второй тур и идти не стоит? В конце концов, они возьмут кого-нибудь на роль Тонио. И что из этого выйдет? Он будет убиваться каждый день. Нет, оно того не стоит. Нужно домой. Не успел Моцарт выйти на улицу, как его тут же поймал какой-то парень с отчаянной просьбой взять интервью о кастинге и об ощущениях после. Он стоял с камерой и микрофоном. Худенький паренёк лет двадцати. Студент. Амадей согласился. Ну, а вдруг из-за его отказа парнишке бы попало. Он улыбался на камеру и отвечал на вопросы, которые задавал журналист. Что-то приходилось переснимать, потому что мальчик запинался, а порой и Амадей начинал нести какую-то несвязную чушь от нервов.

Когда они закончили и попрощались, до объявления результатов оставалось всего ничего и проще было уже дождаться, нежели уходить. Но до этого мужчина хотел умыться, чтобы освежить мысли. Кажется, где-то он видел уборную. Вот только где? Антонио вдоволь нагулялся, вдоль и поперёк исходив близлежащие улочки, и, почувствовав голод, зашёл в одно симпатичное кафе. Уютно и, главное, прохладно. На улице стояла неимоверная жара, буквально мозги плавились, а здесь Сальери снова почувствовал себя человеком. Он просидел в заведении довольно долго, прекрасно понимая, что из-за количества пришедших людей кастинг быстро не закончится. Стрелки часов двигались очень медленно, будто разленились под палящим солнцем, но в конце концов им пришлось приблизиться к пяти. Антонио вернулся обратно в здание, где проводился отбор, ненадолго задержавшись у входа, чтобы покурить в компании очень приятного мужчины по имени Солаль. Псевдоним, но довольно интересный, как и истории этого нового знакомого. Они мило разговорились, затягиваясь табачным дымом. Вредная привычка выработалась у Сальери за те месяцы, что он страдал по Моцарту. Пристрастился и уже никак не мог отказаться, даже зная, что сигареты очень пагубно сказываются на здоровье. Больше всего, конечно, Антонио переживал за голос. Но пока никаких изменений не наблюдалось, он не имел стимула постараться бросить курить. — Ну, где вы ходите, господа участники? — громко запричитала выглянувшая из-за стеклянной двери ассистентка. — Давайте скорее, оглашается важная информация! Сальери, Солаль и ещё несколько шумных компаний отправились следом за девушкой. Антонио немного отстал от идущих, чтобы завязать шнурок на кроссовке, а когда поднял голову, обнаружил, что они скрылись в неизвестном направлении.

Пустынный коридор радовал тишиной и покоем. Не так уж и плохо, если учитывать тот факт, что итальянец просто горел желанием отправиться к себе домой. Мужчина уже было развернулся, чтобы осуществить намеченное и выйти из помещения, но вдруг застыл на месте, не в силах пошевелиться. Это был он. Амадей медленно шёл по коридору, глядя по сторонам, стараясь отыскать нужную дверь. Объявили о срочном собрании, надо идти. Моцарт повернулся, решив пройти сразу в зал, но не сумел сделать и шага.

Он едва не задохнулся. В нескольких метрах от него стоял Антонио. Отросшие волосы, современная одежда, но Амадей не мог перепутать своего любовника с кем-то ещё. Всё. Это апофеоз. Он слетел с катушек, как и Тонио без него в восемнадцатом веке. Он читал об этом в интернете. Люди, горюя об умерших, видят галлюцинации. Ему нужно лечиться! Как страшно... Неужели он мало страдал из-за Тонио? Неужели этого было недостаточно? Нет, он так же, как и любовник, сошёл с ума, разве что, в отличие от Сальери, горло себе не резал. Впрочем, если такие галлюцинации будут преследовать его, то всё может быть. Амадей бросился к выходу, надеясь убежать и забыться. Прийти домой и наглотаться успокоительных, заснуть, лишь бы только не переживать это снова.

Антонио, не раздумывая, тут же кинулся следом за мужчиной. Тот, видимо, принял итальянца за призрака и испугался. Конечно, он ведь не знал, что Сальери все это время был здесь, в одном с ним городе и в одной реальности. Мисси постаралась, чтобы самый уязвимый из их пары страдал и мучился от того, что другой давно умер, так и оставшись в восемнадцатом веке. А перед этим сошёл с ума. Теперь брюнет всерьёз опасался, что с ума сойдёт сам Моцарт. — Солнышко, родной мой, хороший, — Антонио поймал его у самой двери, заключая в объятия и успокаивающе шепча нежности, — это я, это на самом деле я. Ты не бредишь, не спишь, с тобой все в порядке. Я здесь с самого начала, как только Мисси перенесла тебя в Париж. Она нарочно сказала неправду, наверное, это наша расплата за побег из прошлого.

За все есть своя цена, и они её заплатили. Отмучились, отстрадались, но выдержали. Тем ценнее долгожданная встреча. Тем желаннее и любимее человек, ради которого Антонио решился на самую большую авантюру в своей жизни. Теперь все будет по-другому. Сальери не отпустит Моцарта от себя ни на шаг. Никто больше не посмеет отобрать его у него, и так будет всегда. — Я должен был найти тебя, и я нашёл. В самом неожиданном месте, где даже подумать не мог, но нашёл. Как же я люблю тебя, — Антонио сорвался на лихорадочный шёпот, целуя Моцарта жадно и отчаянно, наконец в полной мере осознавая, что он его отыскал. Амадей вырывался, как мог, из лап своего персонального кошмара. Бился в истерике и конвульсиях, мысленно крича от ужаса и боли, однако с его губ не срывалось ни звука. Когда Моцарт понял, что, сколько бы не бился, не может вырваться, он даже немного расслабился и поднял взгляд вверх.

Этот глюк действительно выглядел как Тонио, его любимый, его душа, его муза. Шоколадные глаза, тёмные волосы, кожа, слегка тронутая загаром, аккуратная бородка, чуть более ровная, чем в восемнадцатом веке. И одежда... белая футболка и голубые рваные джинсы. Он был слишком сильно похож на обычного живого человека, а не на воспоминание или галлюцинацию. Это всё даже заставило Амадея вслушаться в то, что он говорил. Очень разумные вещи, которые, чисто теоретически, могли быть правдой. Это не более необычно или странно, как перемещение во времени, а уж это Моцарт испытал на себе. А ещё, ещё Антонио обнимал его, целовал, касался и это было слишком реально, чтобы быть просто миражом. Амадей поднял дрожащие руки и обнял Тонио, шаря ладонями по его спине. Он всё ещё не мог поверить в это. Моцарт вновь посмотрел на возлюбленного ошалелым взглядом, внимательно всматриваясь в родные черты. Он изменился. Но и этих доказательств было недостаточно, Амадею всегда мало. Он потянулся к губам, мечтая доказать самому себе, что всё это — не его поехавший бред, что Антонио действительно рядом и теперь никогда его не отпустит. Сальери тут же ответил на поцелуй, притягивая возлюбленного ближе, чтобы даже лишнего сантиметра между ними не осталось. Невероятный, притягательный, он снова рядом. Его вновь можно целовать, до него можно дотронуться, его можно обнимать и держать в своих объятиях столько, сколько захочется. А хотелось Антонио долго, до бесконечности. Он взял Амадея за руку и повёл в уборную, чтобы им никто не помешал. Совсем скоро участники кастинга двинутся на выход, поэтому маячить здесь было не самым лучшим решением. Их не должны видеть, а тем более, слышать, о чем они будут разговаривать. — Ты мне веришь, хороший мой? — Сальери усадил Моцарта на небольшую тумбочку возле умывальника и встал напротив, не выпуская его ладони из своих. — Больше не будешь от меня бегать? Амадей смотрел на возлюбленного, едва сдерживая слёзы.

— Я очень хочу верить, правда, очень. Я не убегу больше никуда, даже если всё это — игры моего воображения.

Моцарт нервно сжимал ладони любовника в своих, стремясь находиться ещё ближе, чувствовать его так сильно, как это только возможно. Такое шаткое, непредсказуемое и хрупкое тепло терять не хотелось, даже если это был всего лишь сон или бред. А уж если всё было действительно реально, так и вовсе отпускать от себя Тонио хотя бы на метр было бы ужасным кощунством.

— Как... как такое может быть? Я читал о тебе. Тридцать три года без меня, а потом попытка самоубийства и клиника для душевнобольных. Я думал, что это из-за меня. Однажды я был в Зальцбурге два месяца, а ты сходил с ума, тебе было так плохо, что мне пришлось взять тебя прямо в театре. Безумная ночь в театре и встреча с Мисси. И потом, всё так быстро, слишком быстро. Это всё было словно не со мной, словно в другой жизни, — Амадей прекратил говорить, замолкая. — Ангел мой, не переживай, все уже позади. Мы сделали это, теперь мы вместе, — мягко успокаивал Антонио, отпуская его руки, чтобы погладить любимого по волосам, нежно коснуться скул и обнять за шею. — Я не знаю, кто там за меня умер, ведь исчез за несколько минут до тебя. Ты был без сознания, больной и беззащитный. Я был в полнейшей уверенности, что Мисси перенесёт тебя ко мне, но она решила иначе. Эта женщина разбросала нас по разным районам Парижа и сказала, что я должен отыскать свою любовь, если она мне так дорога. И я искал. Тебе, по всей видимости, Мисси наврала, что оставила меня в прошлом по твоей вине. Мальчик мой, как ты выдержал все это?

Что ж, осознание того, что это не его Тонио резал себе горло, дарило некоторую толику покоя. По крайней мере, теперь Сальери в его руках и с ним ничего не случится. Или скорее он в руках Антонио? В любом случае, это успокаивало.

— Ей даже не пришлось врать мне. Я принял как данность то, что она перенесла меня одного. Я много раз просил её перенести и тебя тоже, умолял, а она всегда повторяла одно и то же: "Я не имею права менять историю". В один день я опустил руки. Просто прекратил просить. А она... она перенесла тебя раньше. Чёрт, я мог догадаться. Она же путешествует во времени постоянно. Тонио, — впервые с их встречи Амадей решился на то, чтобы назвать любимого по имени. Первый шаг, чтобы поверить в то, что всё будет хорошо. — Ты думаешь, я выдержал? Нет. Нет-нет-нет. Я умирал столько раз, что уже и не помню. Я стал совсем другим человеком. Этим мальчиком со сладким именем Микеле. Талантливым... искусственным. Я безвозвратно умер там, в восемнадцатом веке. Мне жаль, Тонио, мне очень жаль, — Амадей опустил взгляд и закусил губу. — Солнышко моё, — Антонио порывисто обнял любимого, прижимая его к своей груди и гладя по напряжённой спине, — ты у меня очень сильный, я горжусь тобой. Все мои переживания, по сравнению с твоими, меркнут. Я бы взял их на себя, если бы мог, если бы только мне досталась участь не знать, что ты здесь. Но теперь уже все позади. Все будет хорошо, обещаю. Ты изменился, я, наверное, тоже, но я люблю тебя по-прежнему, любым. Микеле, так Микеле. Я вот теперь Флоран, но это не мешает мне оставаться твоим Антонио, тем, кого ты знаешь и любишь. Амадей сам обнял Тонио и уткнулся лицом в его шею. Родной запах тела, смешанный с лёгким запахом нового парфюма, успокаивал и расслаблял.

— Я люблю тебя. Больше всего на свете я люблю тебя, Тонио. Пожалуйста, не оставляй меня больше. Пожалуйста. Я люблю тебя. Люблю. Люблю, — слова превратились в лихорадочный шёпот, состоящий всего из одного слова. Но это была главная мысль. Единственное, что было важно. Дальнейшие разговоры были уже совсем лишними. Сальери втянул Амадея в долгий нежный поцелуй, осторожно помогая ему спрыгнуть со столика. Не отпуская партнёра ни на секунду, итальянец завёл его в одну из кабинок и, заперев дверь, вжал в стену. Как же долго он этого хотел. Как мечтал ночами, как видел во снах, как с ума сходил без близости с любимым. Даже сейчас все казалось нереальным. Ещё утром Антонио, ничего не подозревая, оставив надежды найти Моцарта в ближайшем будущем, ехал сюда, чтобы принять участие в кастинге на неизвестный ему мюзикл, а сейчас он уже держал Амадея в своих руках, чувствовал его тепло, касался его кожи, слышал сбитые вздохи. О таком Антонио и мечтать не мог. Амадей позволял любимому всё. С удовольствием отвечал на глубокие поцелуи, гладил, шарил руками по телу Тонио, стараясь почувствовать его полностью. Сейчас, как и в их самый первый раз, Амадей очень хотел почувствовать Антонио, ощутить его в себе. Чтобы просто поверить в то, что он не спятил, что они снова вместе и что это уже не изменится.

Они целовались, как безумцы, прикусывая губы друг друга и стараясь прижаться ещё теснее. Страсть застилала разум, и Амадей просто вплёл свои пальцы в тёмные волосы Сальери, лаская и позволяя Тонио касаться руками кожи под своим джемпером. После долгой разлуки они не могли оторваться друг от друга. Соскучившись по такому желанному телу, Антонио совершенно перестал себя контролировать. Трогал, кусал, гладил везде, куда мог дотянуться. И ему было безумно, катастрофически мало. Поцелуи становились все настойчивее, даже грубее, когда Сальери забывался и смыкал зубы сильнее, чем нужно. Но вряд ли кто-то из них сейчас был в состоянии воспротивиться этому. Все, что не делалось, было необходимым и единственно правильным.