Глава 6 (2/2)

Антонио резко развернул Амадея лицом к стене и буквально вжался в него, лихорадочно стягивая с любовника джемпер. Он начал покрывать обнаженную, покрытую мурашками спину обжигающими поцелуями, пересчитывая губами острые позвонки, сжимая пальцами туго обтянутые джинсами бёдра. Безумие, которое каждый раз охватывало их обоих при близости, накатывало горячими волнами, полностью лишая способности ясно мыслить. Уже было все равно, где они находятся и что их могут услышать, им было чертовски не до этого.

Амадей словно сошёл с ума, каждой клеточкой тела чувствуя близость Тонио. Прикосновения заставляли кожу гореть, а его самого плавиться. Ему так не хватало этого. Тонио здесь, рядом, такой близкий и такой желанный. Моцарт отдавался ему до конца, чувствуя на себе страсть любовника, попеременно переходящую в грубость, но лишь потому, что они оба так неожиданно дорвались друг до друга. Амадей хотел всего, что Сальери мог ему предложить. Он стонал, совершенно не сдерживаясь, отпуская себя, потому что сил терпеть не было. И с этими стонами он выпускал всю боль, что накопилась за то время, что они не виделись и не прикасались друг у другу.

— Пожалуйста, пожалуйста, Тонио, — простонал Амадей, едва не плача. Он хотел почувствовать любимого ещё полнее, ещё больше. Сил терпеть не было.Сальери не мог, да и не хотел отказывать. Он уже сам едва удерживал себя на грани, словно балансируя на краю пропасти. Амадей в его руках такой отзывчивый, податливый, крышесносный. И о, да, господи, как же он стонет! Волшебные звуки, от которых итальянец всегда напрочь терял рассудок.

Антонио, забыв обо всяких церемониях и приличиях, сильно дёрнул пряжку ремня, буквально выдирая пояс из петель. Расстегнул пуговицу, ширинку и рывком стянул джинсы Амадея до самых щиколоток. Белье он тоже снял, начиная оглаживать и пощипывать нежную кожу ягодиц. Моцарт застонал ещё громче, так ярко и чувствительно реагируя на все, что бы не сделал Сальери. — Хороший мой, ты должен потерпеть, у нас с тобой нет смазки, — мурлыкал ему на ушко Антонио, целуя и покусывая беззащитно подставленную шею. — Но я постараюсь быть максимально нежным. Давай, золотой, помоги мне. Если бы Амадей соображал хоть немного, то они, может быть, и не начали всё здесь. Тем не менее, сейчас всё стало малозначительным. Неудобство, вероятность того, что их кто-то застукает, даже отсутствие смазки сейчас не играло никакой роли.

Амадей потянулся и перехватил запястье любовника, подтягивая его вверх. Несколько раз любовно поцеловал ладонь, так трепетно и нежно, а после втянул в рот сразу три пальца, облизывая их и увлажняя. Он отпустил руку Тонио и упёрся лбом в стену, стискивая зубы, прекрасно зная, что после столь длительного перерыва дискомфорт будет ужасным, однако ему было наплевать на это. Пусть будут повреждения, боль, но это только лишний раз докажет Моцарту, что Тонио снова рядом с ним. Сальери немного надавил на поясницу, вынуждая мужчину хорошо прогнуться в спине, и, на удивление, осторожно протолкнул в него один палец. Нетерпение и желание обладать возлюбленным были невыносимы, но итальянец не позволял себе сорваться с катушек окончательно. Он тщательно и аккуратно разрабатывал тугие мышцы, постепенно добавляя второй и третий палец, отвлекая Моцарта ласковыми поцелуями и тихим шёпотом. Движения медленные и неспешные, не шли ни в какое сравнение с безудержными порывами, с которых они начинали. Меньше всего Антонио хотел, чтобы Амадею было больно. Нащупав чувствительную точку, он ещё и ещё проходился по ней кончиками пальцев, заставляя партнёра забыть обо всем. Амадей выгибался, кусал губы и едва не кричал от взрывной смеси ощущений и остроты. Хотелось поскорее заполучить Антонио, слиться с ним, как раньше, как в далеком прошлом. Любовная лихорадка, напрочь сносящая мозги.

— Давай...

Едва слышный шёпот. Голос сорван стонами и криками. Ему не страшно, ведь он с Тонио, а тот никогда его больше не оставит. И плевать, что будет: ведь это единственная возможность наконец почувствовать себя живым и полноценным, почувствовать себя собой. Сальери никогда не нужно просить дважды. Подготовка была завершена со всей нежностью и заботой, и на промедление итальянца уже не хватало. Впрочем, так же, как и не хватало на то, чтобы раздеться самому. Брюнет с нескрываемым удовольствием ранее лишил одежды возлюбленного, но сам лишь немного приспустил брюки и белье, не теряя времени на то, чтобы полностью снять их. Драгоценные минуты он желал тратить исключительно на Моцарта. Антонио развернул любовника к себе и наступил на штанину, помогая Амадею выпутать из неё ногу. Он уже трижды пожалел, что они не дома и не могут позволить себе сейчас более комфортных условий и поз, но сразу же отмёл эти бесполезные мысли, как только взглянул в горящие глаза возлюбленного. Нет никакой разницы, как и где, главное, что вместе, рядом, на расстоянии вдоха.

Итальянец подхватил Моцарта под ягодицы, облокачивая спиной на стену, и едва слышно, одними губами прошептал: — Расслабься, родной мой, постарайся. Антонио знал, что так или иначе будет больно. Но он хотел приложить все усилия, чтобы боли было как можно меньше. Его бедный мальчик настрадался достаточно, слишком много для него одного. Ни за что нельзя допустить повторения. Сальери зацеловывал шею, плечи, тонкие ключицы, безостановочно шептал, что все будет хорошо, всеми силами отвлекая возлюбленного от предстоящего. Когда тот совсем забылся в крепких объятиях, Антонио сделал первый толчок, осторожно и неторопливо, чтобы не причинить вреда.

Амадей, как мог, пытался расслабиться, но первая же фрикция принесла жалящую боль, заставляя вскрикнуть. Моцарт вцепился пальцами в плечи Тонио сильнее, пережидая, и всё же стараясь насадиться на плоть любовника сильнее и глубже. От осознания того, что они с Антонио снова вместе, рядом, до невозможности близко, стиралось само понятие боли. Их близость была наполнена любовью и нежностью. Сбитое дыхание, мягкие стоны и вздохи, бесконечное "люблю" в каждом всхлипе. Такой была их близость, несмотря на все неудобства и болевые ощущения.

Амадей выстанывал имя любовника раз за разом, тянул его за волосы и пытался поцеловать. Очень быстро боль сменилась удовольствием, а потом и чистым экстазом больше на психологическом уровне, нежели на физическом. Моцарт наконец отпустил себя. Позволил себе действительно поверить во всё это и наслаждаться ощущениями, отдаваясь возлюбленному целиком и полностью. Не чувствуя больше сопротивления, Сальери начал двигаться быстрее, уже забывая обо всех предосторожностях. Не существовало ни этого помещения, ни людей, которые в любой момент могли их обнаружить, только они вдвоём, в своём желанном безумии и страсти.

Время остановилось. Замерло, отказываясь двигать стрелки и переставлять электронные светящиеся цифры, чтобы двое влюблённых смогли насладиться друг другом, так, как этого давно хотели. Целую вечность. Антонио растворялся в этих неземных ощущениях, отдавая всего себя взамен. Между ними невозможно по-другому. Сразу и без остатка, в омут с головой. Итальянец стонал с Амадеем в унисон, целовал, сжимал, царапал, гладил, покусывал и не мог насытиться, задыхаясь от того, как было хорошо. Лавиной подступающее удовольствие накрыло внезапно, отдаваясь в каждой клеточке скованного напряжением тела. Сальери задрожал, с оттяжкой делая несколько завершающих фрикций, и на несколько секунд отключился, сильно прижимая Моцарта к стене. Опомнившись, он ослабил хватку, боясь сделать больно, и прижался губами к беззащитно подставленной шее, чувствуя, как любимого трясёт от близости оргазма. Напряжение окутало, сжимая двоих в кокон с невероятной силой, а потом, наконец, отпустило, принося с собой блаженство и всплеск удовольствия, от силы которого у Амадея на глазах выступили слёзы. Моцарт чувствовал, как колотится его сердце, и буквально слышал, как колотится сердце Тонио. После такого мощного оргазма мужчину разом покинули силы, но любимый крепко держал его, не позволяя упасть. И это было так восхитительно правильно, так по-настоящему. Это заставило Моцарта действительно поверить в то, что у них с Тонио есть будущее. Общее и невероятно счастливое. То, что им обоим было нужно, и то, чего они добились только сейчас, спустя столько лет боли и тоски.

Тонио целовал его в шею, раз за разом, с небывалым трепетом и любовью, которая чувствовалась во всём.

Они могли бы стоять тут целую вечность. Но Моцарт не был пушинкой, держать его на весу было тяжело. Да и у самого Амадея здорово затекли руки и ноги. К тому же, слабая тупая боль в пояснице и внутри требовала немедленного лежачего положения. Сказать хоть что-то оказалось трудной задачей: Амадей стонал слишком громко и теперь вместо слов выдавал какие-то нечленораздельные хрипы. Но, видимо, Тонио и так его понял, осторожно опустив на пол, хоть и продолжая поддерживать за талию.

Моцарт хотел было поднять свои вещи, но тут заметил, что белая футболка Тонио довольно сильно испачкана его семенем, и, едва не захлебнувшись вдохом, сильно покраснел. — Ничего страшного, котенок, застираю, — беспечно отмахнулся Антонио, целуя Амадея в уголок губ. — Давай лучше тебя оденем. Итальянец помог ему натянуть обратно белье и джинсы, вдел в петельки ремень, аккуратно все застегнул и подал джемпер, до этого сиротливо валяющийся на полу. Брюнет быстро привёл в порядок и себя, а после вывел пошатывающегося любовника из кабинки, заботливо поддерживая за талию и крепко держа за руку. — Как ты, мой дорогой? Не сильно болит? — Сальери, убедившись, что Моцарт может самостоятельно стоять на ногах и не падает, подошёл к умывальнику и включил кран. Пятно было не такое уж большое, поэтому он надеялся, что вода поможет от него избавиться. Дома уже можно будет постирать нормально, а сейчас сойдет и так. Амадей улыбнулся на вопрос. Боже, какая малость. Что значит эта пульсирующая слабая боль по сравнению с тем, что они с Тонио наконец встретились.

— Всё в порядке, переживу, — всё ещё хриплым голосом пробормотал Моцарт, глядя на то, как любовник возится возле умывальника. Ему было немного стыдно за испачканную вещь, хоть Сальери и сказал, что это не важно.

Когда итальянец закончил и снова повернулся к нему, Амадей взволнованно заговорил, только сейчас вспомнив: — Куда... мы... ты... сейчас? — мужчина сглотнул комок в горле, будто действительно верил, что теперь Тонио оставит его, и сейчас он просто поедет к себе домой, а любимый к себе. — Сейчас мы ко мне домой. Нет, к нам домой, — ласково улыбнулся Антонио, приглаживая растрепанные волосы Амадея. Такой забавный, родной. Совсем не изменился, только если чуть-чуть. Внимательно рассмотрев лицо возлюбленного, Сальери наконец понял, почему его глаза казались такими темными. Он начал краситься, не жалея угольно-черного карандаша и подводки. Но это его ничуть не портило, наоборот, придавало какой-то изюминки. — Ты такой красивый, — брюнет просто стоял и любовался, не в силах насмотреться на любовь всей своей жизни. Амадей немного смутился. Слишком давно он не слышал комплиментов, слишком странным сейчас было чувствовать на себе блуждающий взгляд. Моцарт взял руки любимого в свои и поцеловал тыльные стороны ладоней Тонио.

— Не красивее, чем ты, — мягко улыбнулся Амадей.

Они, наконец, выбрались из уборной и побрели по пустынному коридору. Австриец всё ещё держал любимого за руку, будучи не в силах его отпустить. Прекратить касаться сейчас было безумством, невозможным для осуществления. Оказалось, что Антонио умеет водить машину, и у него даже есть своя. Сам Амадей на такие риски не шёл, предпочитая либо пешие походы, либо такси, либо, на худой конец, метро.

Когда они остановились у автомобиля, вопрос о необходимости отойти друг от друга встал острее, и Амадей почувствовал недостаток кислорода. Он не хотел отпускать Тонио даже на секунду. Не мог. Мужчина так сильно сжал ладонь Антонио в своей, что тот, не сдержавшись, тихо зашипел. Он и забыл, какая сила в этом хрупком теле. Очевидно, Моцарт боится его отпускать. По-прежнему считает Сальери плодом своего воображения и верит в то, что он сейчас растает в воздухе. — Солнышко, не волнуйся, — успокаивающе прошептал итальянец, целуя возлюбленного до умопомрачения медленно и сладко. — Садись рядом со мной и поедем, я никуда от тебя не денусь, даже не думай.

Он усадил Амадея на переднее сиденье и пристегнул ремнём безопасности. — Так вот вы где, Моцарт и Сальери, — оба мужчины вздрогнули и одновременно повернули головы в сторону говорившего. Неужели их рассекретили, — тревожной птицей билась единая мысль. Что делать и куда спрятать труп свидетеля? — Отчитывать вас за то, что вы так и не дошли до места общих сборов, думаю, бесполезно. Ваши бунтарские натуры я уже понял, поэтому на первый раз прощаю. Но только на первый, — перед ними стоял Дов и очень осуждающе глядел на обоих. — А я смотрю, вы подружились. Это хорошо, дай бог, будете вместе работать. Сальери выжал из себя милейшую улыбку и зачем-то кивнул. — Фло, где ты уже испачкался? — пытливый взгляд продюсера замечал любую мелочь. — И в кого ты такой неаккуратный? Запачкаешь так же сценические костюмы, сам отстирывать будешь, у нас нянек нет. Антонио стушевался, стараясь как можно незаметнее прикрыть пятно руками. Дьявол, неужели он так плохо застирал, что на футболке остался хотя бы какой-то след? — Ладно, опустим лирику, теперь о главном. 20 числа чтобы явились. Не придёте, убью обоих, — пригрозил Аттья, выразительно посмотрев на каждого будущего подопечного. — Все, езжайте, о месте и времени сообщу дополнительно. По телефону, дорогие мои Флоран и Микеле. Надеюсь, говорить, что с вами будет, если не возьмёте трубку или вздумаете отключить телефоны, не стоит. До встречи. — До свидания, — хором пролепетали Моцарт и Сальери, провожая взглядом стремительно удаляющегося Дова. Казалось, этот вездесущий мсье уже обо всем догадался. И если они не приедут нужного числа туда, куда он скажет, заложит их всем, кому только можно. — И как он меня постоянно находит? — пробормотал Антонио, наконец садясь за руль. — Значит, ты тоже проходил кастинг? На роль Моцарта, мой любимый Моцарт? — последние слова он промурчал Амадею в губы, вновь целуя его. Тот сперва ответил на поцелуй, а только потом на вопрос: — Конечно. А на кого ещё я мог? Розенберг? Да Понте? Император? Или может... — Амадей весело посмотрел на любимого и сделал театральную паузу, после чего перешёл на итальянский, — на роль придворного композитора Антонио Сальери? — они оба засмеялись. — Я не стал бы Моцартом, не будь ты Сальери.

Какая нелепая фраза всё-таки, учитывая, кто они есть.

Стало чуть-чуть полегче. Но выпускать Тонио из поля зрения и из рук всё равно не хотелось. Словно тот вот-вот исчезнет. — А я хотел отказаться. Но теперь, когда знаю, что главную роль будет играть настоящий Моцарт, ни за что. Мы будем работать вместе, — нежно улыбнулся Антонио, положив ладонь Амадея к себе на бедро. Моцарт немного расслабился и во время всего пути не отводил от Тонио взгляда. Ему было всё равно, куда они едут. Главное вместе.

Дорога заняла минут двадцать, да и в пробку они, к счастью, не попали. Подъехав к многоэтажке, Сальери выбрался из машины, и Моцарт поспешил за ним, тут же нагоняя и снова хватая за руку.

— Тонио, просто будь рядом, пожалуйста, — тихо попросил Амадей, когда они вошли в подъезд. — Я хочу тебя видеть, любимый, пожалуйста. — Ты теперь будешь видеть меня всегда, — Антонио крепко сжал его ладонь в своей. — Я тебя больше не потеряю. Он завёл Моцарта в лифт и нажал кнопочку с цифрой 3. Любимому должна понравиться его квартира, которая теперь должна стать их общей. Сальери решил, что им лучше жить здесь, все же, центр, добираться удобно. Но если вдруг австрийца что-то не устроит, он, не раздумывая, переедет туда, куда тот захочет. Лишь бы Амадею было хорошо.

Итальянец прижал мужчину к себе, обнимая и утыкаясь носом в макушку. Господи, какое же счастье наконец найти его. Амадей тоже обнял возлюбленного, прижимаясь как можно ближе. Родное тепло окутывало уютным коконом, и Моцарт чувствовал ничем не замутнённое счастье. Любимый Тонио рядом. Они оба живы и свободны. Они могут обниматься на улице. Они могут жить вместе. Они и будут. Как же это восхитительно, осознавать, что теперь никто не встанет между ним и его любимым человеком. Чёрт возьми, да они даже заключить брак могут! Они вышли из лифта и подошли к двери их будущего жилища, которую Антонио открыл ключами с милым брелком-гитарой, и впустил Моцарта внутрь.

— Здесь красиво, — похвалил Амадей убранство квартиры. Хотя сейчас ему не хотелось особо рассматривать окружающую обстановку. Только принять душ и лечь рядом с Тонио, устроиться в его объятьях и уснуть. — Лично я не привнёс в интерьер ничего, все так и было, когда Мисси поселила меня сюда. Но да, ты прав, здесь неплохо, — засмеялся Антонио, разуваясь, и ожидая, пока это сделает Амадей. — Солнышко, ты не голодный? Тот отрицательно мотнул головой. Нет, есть он не хотел, но очень хотел в душ. И в идеале вместе с возлюбленным. Но вот захочет ли этого Сальери?

— Тонио, — подал голос Амадей, оглядываясь в поисках ванной комнаты, — я... мне... нужно в душ, и я подумал, может, ты тоже хочешь. И мы могли бы вместе?.. — И ты ещё спрашиваешь? Солнце, конечно, пойдём, — Антонио потянул его за собой, останавливаясь только возле душевой кабинки. Итальянец начал медленно раздевать Моцарта, метко отбрасывая одежду в корзину для белья. Пока у Амадея здесь нет никаких вещей на смену, но это очень даже поправимо. У самого Сальери её просто завались, шкаф ломится. Он с радостью оденет любимого в свою рубашку и подарит все, что ему приглянется. После того, как Антонио тоже разделся, они встали под тёплую воду, обнимаясь и растирая по телам друг друга приятно пахнущий цитрусовыми гель. Амадей и подумать не мог, что совместное принятие душа окажется таким блаженством. Они так никогда ещё не делали. В 18 веке это было невозможно по техническим причинам, а в современности они встретились впервые и совсем случайно. Но мужчина был намерен испробовать всё интересное, что можно встретить в этом времени, вместе с Тонио. Они так трепетно и нежно касались друг друга. Скользили руками по телам... Моцарт даже пожалел, что из-за усталости у них нет сил, чтобы подольше понежиться под струями воды.

Когда они выбрались из кабинки, Антонио тут же накинул на Моцарта мягкое махровое полотенце и стал сам вытирать, точно ребёнка, бережно и аккуратно. Амадею это также приносило удовольствие, а потому спорить он не стал. — Теперь нужно обработать то, что я успел натворить. Кажется, в аптечке была заживляющая мазь. Антонио повязал на своих бёдрах обычное полотенце, а блондина укутал едва ли не с головой в большое банное. Найти чемоданчик с красным крестом не составило труда, он лежал на своём законном месте в ящике комода. Захватив его, мужчины отправились в спальню, где Сальери уложил Моцарта на огромную кровать. — А сейчас постарайся лежать смирно и получай удовольствие, — с улыбкой промурлыкал брюнет, помогая Амадею выбраться из-под полотенца. Сначала Моцарт даже не понял, что Тонио имел ввиду, но когда он произнёс последнюю фразу, всё как-то сразу стало понятно и логично. И, чего уж там, горячо и немного возбуждающе. Вот только нужно ли это Тонио? Он ведь понимает, что очередного марафона из-за этих вот повреждений не будет?Блондин, уже полностью обнаженный, развернулся и сел на постели, глядя в глаза любовнику.

— Может, я сам? — тихонечко протянул Амадей. — Нет, котик, не сам. Ложись, — мягко, но решительно ответил Антонио, наблюдая за тем, как австриец выполняет просьбу. Он несильно надавил на его поясницу, удерживая на месте, и потянулся за нужным средством. После тщательного нанесения крема на свои пальцы, Сальери медленно и осторожно протолкнул их внутрь Моцарта, поглаживая тугие мышцы, аккуратно смазывая все возможные повреждения. Это только необходимая лечебная процедура, но любовник стонал на каждое движение так громко и сладко, что у итальянца начало ныть внизу живота. Несмотря на то, что сегодня у них уже была близость, Амадей всё же готовился к боли и неприятным ощущениям. Однако боли не было. К тому же, при первых движениях Тонио попал по простате, а потом, очевидно, всё поняв, стал нажимать и гладить, вызывая у австрийца стоны и всхлипы и заставляя его беспокойно ерзать, желая глубже насадиться и получить больше удовольствия. Он даже согласен был сейчас на полноценный секс, лишь бы итальянец довёл его до оргазма, а не мучил. — Не получается у нас лечения, — тихо засмеялся Антонио, глядя на то, как остро реагирует на все происходящее его партнер. — Хотя кто сказал, что так я не излечу наши душевные раны от долгой разлуки? Правда, хороший мой? Ласковый полушёпот прервался новыми стонами и сбитым к чертям дыханием. Сальери сейчас было откровенно не лучше. Он едва сдерживался, чтобы не наброситься на Моцарта и не взять его во второй раз за день. Только совесть, что практически никогда не покидала итальянца, не позволяла ему поддаться тёмным желаниям. Проглотив стон, Антонио ещё и ещё толкался пальцами в послушное ему тело, припадая губами к шее, плечам, острым лопаткам, целуя каждый миллиметр горячей обнаженной кожи. От такой смеси ощущений и эмоций, даже не касаясь плоти, Амадей просто не выдержал. Оргазм накрыл тысячей иголочек удовольствия по всему телу. Сильно и резко, лишая способности вздохнуть. Амадей до боли прикусил губу, чтобы не закричать. Придя в себя, он глубоко вдохнул и перевернулся на спину, с любовью и благоговением глядя на Сальери. Тот тоже тяжело дышал от возбуждения и поправлял прядь волос, упавшую на глаза.

Да, любимому мальчику тоже нужно было помочь. Моцарт похлопал по постели рядом с собой и, когда Тонио прилёг рядом, поцеловал его в шею, шепча: — Сейчас я помогу тебе, сладкий, — Амадей положил руку на член любимого и начал водить вверх-вниз, поглаживая, иногда несильно сжимая, доставляя удовольствие своему прекрасному мужчине и доводя его до пика.

Много времени тому не понадобилось. Кончив, Антонио откинулся на подушки, блаженно улыбаясь. — Ты точно уже пришёл в себя, дорогой, — едва отдышавшись, проговорил брюнет. Он достал из ящичка салфетки и аккуратно стёр с их тел следы недавней страсти. В душ они, обессиленные и уставшие, ни за что бы не дошли, поэтому хотя бы так. После Антонио выдернул из-под Амадея испачканное покрывало и укрыл любимого теплым одеялом, устраиваясь рядом.

— Теперь нам не мешало бы поспать, да, мой родной?

— Угу, — сонно пробормотал Амадей, пододвигаясь к Сальери.

Уснуть вместе, как раньше... Это ли не счастье? Моцарт обнял Тонио и положил голову ему на грудь, вдыхая родной запах любимого тела. Закрыл глаза и провалился в сон. Лёгкий, счастливый. Сон, в котором впервые отражалась реальность, — они были вместе с Антонио, на сцене, оба с гитарами. В зале море народа, но они поют и играют только друг для друга.

Всегда.