Глава 2 (1/1)

Ночь опустилась на улочки Вены, окутывая их темным бархатом, скрывая от посторонних глаз все то, что случилось за день. Было довольно поздно, но Антонио Сальери было не до сна. Только-только закончился их семейный званый ужин, где они с Терезией делали вид, что по-прежнему любят друг друга. Это было до того утомительно, что к концу вечера Сальери чувствовал себя выжатым, словно лимон. Он вежливо откланялся и под благовидным предлогом отправился к себе. Нет, вовсе не записать пришедшую на ум мелодию, как он сказал жене. Антонио направлялся туда затем, чтобы поскорее выбраться из дома.? Итальянец вошёл в просторное помещение и предусмотрительно запер за собой дверь, чтобы никто не посмел его потревожить или же обнаружить его отсутствие раньше времени. Терезия могла наведаться к нему, но если Антонио не отзовётся, она подумает, что он спит, и не станет его беспокоить. Все было готово с самого утра. На небольшом диванчике уже лежала приготовленная чёрная накидка с глубоким капюшоном, которую Сальери надел на себя, больше не рискуя быть узнанным. Лицо почти полностью скрыто. Он удовлетворенно улыбнулся своему отражению в большом зеркале и, осторожно открыв двери, ведущие на небольшую веранду, вышел на улицу, с наслаждением вдыхая свежий прохладный воздух. Лучше идти пешком. Времени дожидаться экипаж у него нет, а брать свой — рисковать репутацией примерного семьянина. Благо, до дома Моцарта не очень далеко, прогулка совсем не повредит. Сальери быстро зашагал по аллее, прочь от своего жилища, усмехнувшись мысли о том, что он просто сбегает, как узник, нашедший выход из темницы. Уже почти одиннадцать, а Сальери всё нет. Моцарт начал волноваться: а не перестарался ли он вчера? Может ли такое быть, что он настолько серьёзно поранил Антонио, что тот сегодня не смог встать с постели или просто прийти к нему? Бутылка того самого вина, привезённого из Зальцбурга, уже стояла на рояле, как и два бокала. А Сальери всё не было. Но мысли Вольфганга занимали и иные думы.

Вчерашняя встреча с Мисси, полубезумной женщиной, что пообещала перенести их в другое время. Страшные мысли — бросить всё и согласиться — витали в голове Амадея. Ему так хотелось почувствовать столь желанную свободу, что он чуть было не позабыл об обязательствах. О железных оковах брака и отцовства. Действительно страшно. В ту самую секунду, как Мисси произнесла свою речь, Вольфганг готов был бросить всё и всех, позабыть об ответственности ради собственного счастья и счастья своего любимого. Однако позже, после долгих раздумий он понял кое-что. Он не сможет. Не сможет бросить детей, Констанс, это самое время. И, Вольфганг был уверен, Антонио тоже не позволит себе подобного. Цепи вечны. А бегство — это трусость и подлость. Осознавать возможность счастья и, в то же время, отказываться от него, было невыносимо, но иначе никак нельзя. Тем временем Сальери едва не бежал, не переставая удивляться своей резвости. Ещё вчера он практически не мог стоять на ногах, а сегодня не чувствовал ничего, кроме легкого головокружения. Болеутоляющий бальзам, которым его напоила Терезия, прекрасно действовал. Антонио даже не хотел знать, что там было намешано, лишь бы он мог свободно передвигаться и не чувствовать себя немощным. Иначе бы пришлось отказать Моцарту во встрече, а этого итальянец допустить не мог. Потребность видеть его каждый день заполонила все мысли, не оставляя сомнений в том, что если рандеву не произойдёт, он погибнет.? Сальери легко взбежал по ступенькам, приближаясь к входной двери обители его возлюбленного, и дёрнул ручку на себя, зная, что она поддастся. Моцарт держал дом открытым, когда он к нему приходил. Незачем создавать лишний шум, можно просто не запирать двери. Антонио тенью скользнул в объятую мраком прихожую и тихо повернул защелку, закрывая замок. Глаза уже привыкли к темноте, поэтому капельмейстер уверенно прошёл вглубь коридора, неслышно входя в гостиную, где обычно его дожидался Амадей. Он подкрался к стоящему возле окна австрийцу и ласково обвил руками талию, сразу же прижимая его спиной к себе. — Вы ждали меня, мой милый? — промурлыкал Сальери, легко кусая Моцарта в изгиб шеи. Едва услышав знакомый голос, Моцарт расслабился в обнимавших его руках.? — Конечно, дорогой. Однако, вы долго. Я уж начал волноваться, что вы и вовсе не придёте. Как ваше самочувствие?

— Как же я мог не прийти, если обещал? Не в моих правилах давать обещание, а потом его не выполнять, — Антонио улыбнулся, прижимаясь губами к затылку Моцарта и легко целуя. — Я чувствую себя намного лучше вчерашнего, жена дала мне чудесное болеутоляющее. Не стоит беспокоиться, мой ангел. И... простите меня за опоздание. Я задержался за ужином, не мог прийти раньше, не вызвав подозрений. — Терезия видела ваши повреждения? Насколько близко? — Вольфганг повернулся в руках капельмейстера и тоже обнял его. — Я не должен был так, но не сдержался. Будто зверь во мне приказал телу заклеймить вас своими следами. Но не волнуйтесь, я так более не поступлю. — Она видела меня ночью, когда я попытался очень тихо войти в дом. Естественно, тихо не получилось, я едва не падал уже у порога... — наверное, не стоило говорить об этом Моцарту, но Сальери подумал об этом слишком поздно. — Она вышла на шум, увидела меня в таком состоянии и помогла лечь в постель. Я сказал ей, что на меня напали бродяги, избили и отобрали деньги, но она, скорее всего, не поверила. Но ничего лучше я придумать не мог. Любые объяснения в такой ситуации неправдоподобны и нелепы. А сегодня, когда я еле спустился вниз, чтобы позавтракать, жена заставила меня принять лекарство, не в силах смотреть на мои бесполезные попытки передвигаться без посторонней помощи.? Антонио отвел глаза. Зачем он пугает любимого? Лучше было сказать, что все в порядке, ему совсем не было больно, но ведь Моцарт сам видел его мучения. Глупо обманывать, австриец слишком проницателен. — Не стоит терзать себя, я ни в чем не виню вас, мой дорогой. — Если мои действия имели такие серьёзные последствия, то как вы вообще могли прийти ко мне? Я... дьявол! Я ни на секунду не задумался о вашем удовольствии! Подумать только! Избили и ограбили? И от того вы, стало быть, не могли ходить и были похожи на... простите, мой дорогой, но на девку из подворотни, после ночи с десятком мужчин? — Моцарт отстранился от Антонио и, нетвердыми шагами подойдя к роялю, налил себе полный бокал вина, который сразу же залпом и осушил. Накидка полетела в сторону, отброшенная одним быстрым движением.? — О, да, вы дьявол. Мой дьявол, — Сальери лихорадочно облизнул губы, собираясь с духом. — Мне нужно чувствовать вашу силу надо мной. И пусть я потом едва держусь на ногах, но мне это необходимо.? Антонио с трудом сглотнул, дыша тяжело и прерывисто. И пусть он об этом пожалеет, но... — Как я могу просить вашего прощения за то, что осмелился сегодня прийти? — итальянец медленно подошёл к Моцарту и опустился перед ним на колени, покорно склоняя голову. До Амадея далеко не сразу дошёл смысл слов и действий Сальери. Поначалу он бездумно смотрел сквозь мужчину, но когда тот подошёл и встал на колени перед ним... Ему, выходит, понравилось? Понравилась эта жёсткость на грани жестокости, сильная хватка вплоть до синяков, бешеный ритм и грубость? Сложно было осознать подобное. А представить, что делать дальше, ещё труднее. Амадею нравилось так жёстко брать Тонио, почти без подготовки, чувствуя его узость и слыша его крики и стоны. Но он запретил себе об этом думать и даже поклялся больше никогда не повторять такого, но одна только мысль, что Антонио так же сильно этого желает, как и он сам, заставляла посмотреть на всё совершенно под иным углом. Моцарт знал, что доверие в их паре было абсолютным. Они могли говорить друг другу даже о самых своих непристойных желаниях, горьких сожалениях и страшных ошибках. Обо всём, что происходит или происходило, о своих чувствах, какими бы они ни были. Но это уже было не совсем доверие. Скорее, зависимость. И если эта сила так нужна Антонио, он её получит. Ведь кто, если не Моцарт, удовлетворит самые потаённые потребности Тонио. Амадей присел на корточки рядом с Сальери и, обхватив ладонями лицо мужчины, поднял его, заставив Антонио смотреть ему в глаза. Господи, неужели он это сказал? То, о чем Сальери боялся признаться даже себе, вырвалось наружу, не давая время на обдумывание этого рискованного шага. А стоило бы подумать. В каком свете он выставил себя перед любимым? Зависимый от боли и удовольствия сумасшедший — прекрасная внутренняя сущность. Именно таким его теперь видит Амадей. Это ненормально, неправильно, так не должно быть! Сальери никогда такого не чувствовал и только сейчас поймал себя на столь постыдных желаниях. Стало быть, это ему нужно навестить лекаря и вылечить дурную голову, которая телу покоя не даёт, а не той вчерашней колдунье. По сравнению с ним, она ещё здоровее всех здоровых. Сальери тихо хмыкнул, невольно заводя руки за спину и скрещивая запястья. Откуда в нем все это? Какого дьявола вообще происходит?! И самый главный вопрос: что о нем подумает Моцарт? Испугается, оттолкнёт, и будет прав. Это слишком странная любовь, чтобы так просто на неё согласится. Вряд ли австрийцу нужны такие проблемы. Антонио едва заметно усмехнулся. Свихнувшийся любовник, вот же радость. Но, увы, сказанного назад не воротишь, как бы уже не хотелось. А вот желание... оно ведь никуда не делось, только немного притупилось под контролем уничтожающих мыслей. Но долго противиться рассудку не удастся, чувства намного сильнее голоса разума. Он нерешительно поднял глаза на Амадея, так боясь увидеть в них презрение и холодность, но, к своему облегчению, прочёл там лишь понимание и заботу. В это было трудно поверить. Загнано бьющееся сердце быстро-быстро отсчитывало удары, и даже на миг почудилось, что его биение будто невзначай складывается в слово "доверься". Сальери мотнул головой, прогоняя наваждение, целиком и полностью превращаясь в слух. От слов Моцарта зависела его жизнь. — Выпейте бокал вина, — шёпотом начал Вольфганг, вглядываясь в тёмные, подернутые дымкой глаза мужчины, — а затем отправляйтесь в мою комнату и располагайтесь на постели. Обнажённым.

Моцарт провёл кончиками пальцев по скулам музыканта, а потом встал и вышел из комнаты, отправляясь искать кое-какие вещи, которые им, возможно, сегодня понадобятся. У итальянца перехватило дыхание, как только он услышал приказ. Возлюбленный принял правила?.. На дальнейшие размышления не осталось ни сил, ни возможностей. Антонио несколько раз согласно кивнул, провожая зачарованным взглядом покидающего гостиную Моцарта. Не в его положении сейчас спрашивать, куда он направляется, поэтому капельмейстер благоразумно промолчал, наливая себе вина. Жажда мучила просто неимоверно, эти несколько глотков казались ничтожными каплями, но больше пить было не велено, да и не хотел композитор сейчас напиваться, повод совсем не подходящий.

Где спальня у четы Моцартов, Сальери помнил прекрасно. Почти на ощупь он поднялся по лестнице, сразу же сворачивая налево и толкая первую дверь. Прикрыв её, скорее для собственного успокоения, нежели для того, чтобы соблюсти приличия, брюнет подошёл к застеленной белоснежным покрывалом кровати и почувствовал, как его охватывает необъяснимая дрожь. Предвкушение и доля страха сливались воедино, будоража кровь, накрывая с головой лавиной запретного возбуждения. Ставало трудно соображать. Отбросив бесполезные попытки, Сальери послал всё и всех к черту и стал раздеваться, не осмелившись перечить указаниям его... Обладателя? Да, пожалуй, лучше и не скажешь. Сначала камзол, легко соскользнувший на пол, потом жилет, рубашка, туфли, затем уже труднее — кюлоты и белье... Оставшись совсем без одежды, Антонио зябко передернул плечами и быстро лёг в постель, укрывшись по пояс. Почти не дыша, чутко прислушиваясь к шагам в коридоре. Человек ощущает себя наиболее беззащитным и беспомощным не тогда, когда его осыпают колкостями, поливают ядом или оскорбляют грубой бранью. Только в одном случае — когда он раздет. В это время Амадей нашёл где-то в ящиках бельевую верёвку и проверил её прочность. Есть вероятность, что останутся следы, но рукава всё скроют. В гостиной на столе стояло персиковое масло. Констанс говорила что-то о его заживляющих свойствах. Поможет ли? Амадей на это надеялся. Сегодня придётся немного сменить позицию, потому что продолжать гробить здоровье Сальери не выход. Даже если самому капельмейстеру хочется боли, Моцарт больше не допустит сильных повреждений. Антонио отдал себя в его власть и Вольфганг должен оправдать ожидания любимого. Но здоровье — не то, с чем шутят. Вечно болеющий Амадей знал это даже слишком хорошо.? Моцарт оставил свой камзол на кушетке у рояля и отправился в спальню. Дверь была прикрыта, что очень удивило Моцарта. Он вошёл медленно, почти беззвучно. Сальери лежал на кровати, прикрытый одеялом, и смотрел в потолок. На его лице отражался страх напополам с волнением. Конечно, Вольфганг понимал: признание далось капельмейстеру нелегко. Любой другой на месте Моцарта не понял бы потребностей Антонио, но Вольфганг чувствовал композитора как самого себя, и даже такие нужды Сальери его не растревожили. Он давно знал, что их любовь безумна и беспощадна. Что ж, наслаждение от боли у любимого — только капля в море их общего безумия.? Сальери вздрогнул и пугливо вскинулся, глядя на приближающегося к нему Моцарта. Куда он уходил и зачем — эти вопросы до сих пор не давали покоя капельмейстеру, заставляя рисовать в своём богатом воображении наихудшие варианты. Но ведь он пришел, он вернулся, а это значит, Антонио ему нужен. — Вы боитесь, Тонио? Не бойтесь: одно ваше слово и всё прекратиться. К тому же, у меня есть кое-что, что поможет заживлению ваших повреждений.? Моцарт положил верёвку и баночку с маслом на пол, а сам сел на постель, касаясь тёмный волос любимого рукой. — Я... я не боюсь, — голос Сальери предательски задрожал, — и не попрошу прекратить.? Итальянец подался навстречу неожиданной ласке, но все ещё настороженно поглядывал на то принесенное, что скрывалось от его взора. Смирительная рубашка, чтобы сразу же отправить его в сумасшедший дом? Да, кажется, в руках Моцарта мелькало что-то белое. Сальери мог бы спросить, что там на самом деле, но не посмел, принимая свою роль целиком и полностью. Не стоит. Всему своё время. Даже если это приглашение в лечебницу. Даже если это яд, он выпьет его, не задумываясь. Тонио смотрел на Вольфганга испуганными глазами, хотя и страх свой отрицал. Зачем? Амадей же всё и так прекрасно видел. В такие моменты, моменты полной открытости Сальери Моцарту казалось, что это он старший в их тандеме, хоть всё и было иначе.? Пока Антонио боится, ничего хорошего явно не будет. Нужно как-то успокоить его, заставить почувствовать себя в безопасности. Амадей наклонился и стал нежно целовать лежащего мужчину в чуть приоткрытые губы. То нежно, то страстно. Всеми силами стараясь внушить Сальери спокойствие. Моцарт гладил обнажённые плечи мужчины, касался незащищённой шеи, с которой ещё не сошли вчерашние отметины, ласкал грудь. Мягко, без резких движений и грубых действий. Только бы привести своего партнёра в чувство.? — Не лгите мне, никогда. Антонио, не надо. Мне вы можете сказать что угодно и когда угодно. Я всегда вас поддержу, всегда помогу. Я люблю вас. Сальери доверчиво приоткрыл губы, позволяя себя целовать и отвечая на поцелуй с не меньшей страстью, чувствуя, как сковывающее внутренности напряжение начинает отступать. Моцарт не сделает ему ничего плохого, не причинит ему вреда. Как Антонио вообще в голову пришло, что любимый может воткнуть ему нож в спину? Это после всего того, что они вместе пережили, как любили друг друга, как отдавали себя без остатка? Нет ему прощения за эти мысли. Итальянец готов был согласиться на все, что угодно, лишь бы не чувствовать этого всепоглощающего чувства вины. Он больше не боится. Не смеет бояться, когда рядом с ним его возлюбленный, человек, которому можно доверить все. Даже себя. — Простите меня, простите... — Антонио сорвался на лихорадочный шёпот, поддаваясь умелым ласкам, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло. — Я больше никогда не посмею. Я тоже люблю вас, больше жизни...? Слова сплетались в какой-то единый клубок, перемешиваясь, суетливо сплетаясь в узлы. Невольно пронеслась мысль, понимает ли Моцарт то, что он говорит, но Сальери это уже не волновало. Есть только он и его возлюбленный. Совсем одни. В пустом доме. Вольфганг слышал, что говорил его партнёр. Он ещё раз поцеловал губы Сальери и чуть отстранился, пытаясь нащупать бутылочку с маслом. Когда ему это удалось, он окончательно отстранился от возлюбленного и, чуть серьёзнее взглянув на него, тихо произнёс: — Перевернитесь на живот. Я обработаю повреждения. Всё в порядке — это персиковое масло. Оно способствует заживлению.? Так хотелось слушаться его беспрекословно. Вот чтобы ни звука, ни движения без приказа. Сальери готов был подчиняться, он хотел этого и уже почти смирился со своим сумасшествием. Если Моцарт не считает его таковым, а принимает как есть, не вытягивая объяснений и не осуждая, значит, можно довериться. Антонио хочет довериться и сможет это сделать.? — Перевернуться? — зачем-то переспросил итальянец, будто не слышав того, что ему сказали. От жара, что подымался снизу вверх, к голове, он и правда услышал только начало фразы. Теперь силился вспомнить и гадал, зачем его попросили, нет, приказали, поменять положение. Большого успеха это не принесло, только ещё сильнее раздразнило, и Сальери прекратил терзаться, не спеша откидывая одеяло, чтобы исполнить то, что требуется. Он ведь верит Моцарту, а это значит, не станет перечить.? Антонио так смотрел на него. Этот взгляд, чуть испуганный и жаждущий. У Амадея перехватило дыхание.?Мужчина всё думал, стоит ли использовать верёвку или это будет слишком, но Антонио был так открыт, так податлив. Что ж, он остановится, если Тонио не понравится. Он хозяин своего слова. С этими мыслями Вольфганг поднял с пола верёвку и бросил её на кровать, наблюдая за реакцией Антонио. Едва уловимое движение заставило брюнета замереть на полпути и сосредоточиться на том, что теперь лежало рядом с ним на постели. Он с трудом сглотнул, рассматривая белоснежные волокна. Все внутри сжалось в предвкушении, а сердце запрыгало, наверное, уже где-то в горле, так трудно в один момент стало дышать. Верёвка. Обычная бельевая верёвка, а он так на неё реагирует! Господи, это безумие... — Сальери, — голос Моцарта прозвучал чуть более грозно, чем было задумано.

Зверь был рядом, совсем близко, вот-вот готов перехватить власть над телом. Амадей не стал дожидаться, пока Антонио послушает его. Он встал с постели и принялся методично снимать с себя одежду, пока не остался совсем без неё. Сальери всё это время смотрел на него, что ещё больше раззадорило Вольфганга. Он приблизился к любимому, оперся коленом на кровать и уже самостоятельно перевернул мужчину на живот.

Терпеливостью Моцарт не отличался, а сейчас, в состоянии лёгкого возбуждения вообще не готов был терпеть ни секунды. Взяв верёвку в руки и ещё раз проверив на прочность, Амадей закрепил её на балке кровати, а потом, чуть помедлив, притянул руки Сальери и закрепил и на них верёвку. Моцарт старался туго не затягивать, однако даже если бы Антонио очень захотел, то освободиться бы не смог.

Вольфганг навис над музыкантом, вдыхая запах волос, опускаясь ниже, целуя шею, спину, ягодицы. Руками исследуя тело, которое он и так уже знал наизусть. Нащупав бутылочку с маслом, Амадей открыл её и вылил небольшое количество содержимого на поясницу Сальери, сразу же пальцами собирая масло. Мужчина потянулся вверх, снова начиная целовать плечи и спину возлюбленного, однако пальцы Моцарта бесцеремонно нырнули вниз, растягивая капельмейстера, смазывая внутри заживляющим маслом. Неведомо что там себе надумал Антонио, однако доводить до конца дело Моцарт не собирался. Кончиками пальцев коснувшись чувствительной железы, Вольфганг начал её массировать, слушая приглушённые стоны и какие-то невнятные фразы Сальери. Итальянец забыл обо всем. Сознание просто отключилось, терзавшие мысли выветрились, тело беззаветно отдалось ласкающим рукам, выгибаясь на каждое новое движение, чувствительно реагируя и будто пульсируя от бешеного возбуждения. Антонио несколько раз дёрнул руками, словно проверяя верёвку на прочность, и вцепился в спинку кровати, чтобы иметь хоть какую-нибудь опору. Колени дрожали и подкашивались, касания Моцарта были везде, где только можно и нельзя. Брюнета бросало из стороны в сторону, он извивался так, что в первые же минуты стёр свои запястья до багровых рубцов. Но ему было так безразлично, что становилось жутко. Чертов сумасшедший, в самых унизительных позах, не сдерживая стонов и практически улетая от удовольствия. Как низко же ты пал, Сальери. Ниже только ад, где его будет ожидать его персональный дьявол. Заметив, как мечется Антонио, Амадей переместился чуть выше, коленом надавливая на поясницу Сальери, практически обездвижив его. Такими темпами капельмейстер вполне мог разодрать себе запястья, а ведь он — музыкант! Собственное возбуждение уже порядком мешало Моцарту, да и его возлюбленный находился на грани. Вольфганг протянулся к балке и отвязал руки Антонио от постели, оставив их, впрочем, связанными между собой. Снова перевернул мужчину и подарил тому несколько поцелуев в губы, почти облизал искусанную прошлой ночью шею и несколько раз прикусил соски, вынудив Сальери почти закричать. Снова взяв масло, он смазал им свои пальцы и, заведя руку за спину и закрыв глаза, принялся себя растягивать. Моцарт не слишком сильно любил так делать, но сейчас это был единственный способ слиться с Тонио воедино. Не потратив много времени на подготовку, Моцарт с осторожностью опустился на естество Сальери, пытаясь угадать его мысли и чувства. Едва ли ему хоть сколько-нибудь это удавалось в таком положении. Словно заводная игрушка, Вольфганг поднимался и опускался на любимого, пока тот, не выдержав напряжения, не излился в него. Это было такое долгожданное облегчение, что Сальери на несколько минут потерял ориентацию в пространстве. Он прикрыл глаза, перед которыми ещё вспыхивали искры, и с наслаждением откинулся на подушки, стараясь отдышаться. Так волшебно и так неожиданно. Антонио не допускал даже мысли о том, что Моцарт может настолько пожалеть его и собственноручно подставиться. Он почти никогда так не делал, только в редких случаях, а сейчас... Сальери лучше бы сам все вытерпел, лишь бы не видеть морщащегося от боли лица Амадея. И все равно, что после вчерашнего раза итальянцу было совсем не сладко. — Как... как я могу вам помочь? — голос ещё хрипел от громких стонов, Антонио говорил тихо, чуть покашливая.? Он подозревал, что австриец может его не услышать. Для верности, капельмейстер опустил связанные руки и осторожно, будто хрустальной вазы, коснулся бёдра Моцарта кончиками пальцев. Моцарт всё это время пытался удовлетворить любовника, да так, что о себе почти забыл. Когда Сальери прикоснулся к нему, он словно очнулся ото сна.? — Вам понравилось? — напряжённо спросил Амадей.

Вопроса, что задал ему Антонио, он не расслышал. Возбуждение понемногу начало спадать, а Моцарт поднялся с Тонио и начал развязывать верёвки, массируя стёртые почти в кровь запястья. А как же... Сальери посмотрел на возлюбленного отстранённым взглядом, стараясь собрать мечущиеся мысли воедино и постараться ответить. Но на слова его не хватило, поэтому он просто кивнул, поспешно отводя глаза. Слишком сложно в этом признаваться. Запястья немного саднило, но прикосновения Моцарта будто залечивали отметины, даря тепло и облегчение. Антонио приподнялся на локтях, медленно и осторожно принимая полулежащее положение, и прижался губами к губам Амадея. Поцелуй, сначала такой нежный и робкий, вдруг стал страстным и жаждущим, словно итальянцу не хватало воздуха. Безумие прекратилось настолько же быстро, насколько и началось. Амадей снова перешёл на нежность, покрывая лицо возлюбленного легкими поцелуями. Как же тяжело было оторваться, но нужно поговорить. Амадея мучил один вопрос. Они с Сальери едва ли не с порога отправились в постель, но не всё можно забыть, даже наслаждаясь близостью с любимым человеком.? — Тонио, — осторожно начал Моцарт, вглядываясь в глаза любовника, — что вы представили себе, когда Мисси говорила о том, другом мире? Расскажите, каким вам видится будущее. Вы ведь человек с богатой фантазией, так же как и я, и должны были представить себе что-то. Что вы тогда подумали? Сальери несколько раз глубоко вдохнул, понемногу приходя в себя, и ответил: — Вчера меня посещало много мыслей, но когда я услышал то, что предлагала эта женщина, подумал, что она совсем спятила. Очень уж нереально это все звучало. Трудно представить себе будущее, которое настолько кардинально будет отличаться от нашего времени. Никогда бы раньше не подумал, что через несколько столетий люди смогут быть свободнее, терпимее к друг другу, что отношения, подобны нашим, не станут осуждаться обществом, что можно будет спокойно жить с тем, кого любишь, не опасаясь последствий и порицания. А жениться на человеке того же пола, что и ты сам, — кажется вообще невозможным. Но если это все действительно так, как она говорила, то я бы согласился, не раздумывая. Я не могу знать, что у меня есть шанс, и не воспользоваться им, — Антонио с отчаянием взглянул на Моцарта. — Шанс спасти вас. Ведь вы можете совсем скоро умереть, если мы не дадим согласного ответа. — А я... я представил себе это прекрасное место. Место, где нет деления на богатых и бедных, где каждый может стать тем, кем хочет, жить с кем хочет, любить кого хочет. Пока же этот дивный мир так далёк от нас, что мы, должно быть, даже вообразить не сможем, как он в действительности выглядит. Как изменится архитектура? Мода? Поэзия и музыка? Жизнь? Я бы отдал так много, чтобы оказаться там вместе с вами, иметь возможность проводить с вами всё своё время, не боясь осуждения со стороны общества. Эти мечты такие хрупкие и шаткие, —Моцарт заметно погрустнел. — Она почти наверняка убьёт меня, если я откажусь. А я буду вынужден это сделать, вы же знаете. Быть может, у нас совсем немного времени осталось на любовь, Тонио. Быть может, только до пятого декабря.

Вольфганг говорил немного задумчиво, но всё же спокойно, словно вероятность скорой смерти ничуть не пугала его. А она и не пугала. Если бы кто-то осмелился прочитать его мысли, то Моцарт тут же был бы прозван еретиком, а может, даже сожжён на костре. К счастью, чтобы этого не совершилось, нужно было всего лишь делать вид свято верующего человека. Это было легко, хоть и не слишком приятно. Что там будет после смерти? Ничего. Его сознание исчезнет, тело истлеет, и всё, что останется от него — вещи и воспоминания людей. Куда больше Амадея волновало то, что будет с Сальери после смерти самого Моцарта. Они не виделись два месяца, а Тонио уже сходил с ума. Возможно, Мисси, знающая будущее, не зря сказала, что Сальери закончит свою жизнь в клинике для душевнобольных. Его рассудок был не единожды поломан их любовью. Такое не склеить в единое целое. Кусочки будут один за другим выпадать. В душе будут зиять дыры. А когда Моцарт умрёт, латать раны Сальери станет некому. После слов Моцарта у Антонио невольно сжались в кулаки, но он постарался сделать так, чтобы тот этого не заметил. Итальянец быстро подтянул одеяло под самый подбородок и спрятал руки, больше не позволяя себя касаться. Нет, такого не будет. Никакого последнего месяца. Сальери не станет дожидаться того момента, когда с Амадеем что-то случиться и он умрет. Не затем колдунья предупредила их об этом, чтобы Антонио смирился с таким исходом. Жить долго и счастливо, умереть в один день от старости. В том, далеком и манящем будущем. И никак иначе.? — Не принимайте таких скоропалительных решений, мой дорогой. Нужно очень хорошо подумать, — слова звучали отстранённо, больше на автомате, чтобы ненароком не выдать настоящих мыслей. Сальери смотрел будто сквозь Моцарта, будто совсем не видя. Про себя он давно решил — что бы не говорил возлюбленный, как бы не сопротивлялся, Антонио уговорит или заставит его согласиться на предложение Мисси. А не удастся, будет действовать хитростью. Он слишком его любит, чтобы позволить умереть. —Я уже всё обдумал. Я не смогу предать свою семью. Как я смогу наслаждаться жизнью там, если буду знать, что повинен в бедах жены и детей. Это выше моих сил. И в то же время бросить здесь вас, умирая... Правильного решения нет, Антонио. Его просто не существует. Мы заключены в этом времени. Навечно. Палка о двух концах. Нельзя оставить жену и детей, нельзя оставить Моцарта умирать. Наверное, Сальери эгоист и думает только о себе, но решение он давно принял и менять его не собирался. Терезия — умница, она позаботится о детях. Им не нужен сумасшедший отец, а ей не нужен непутевый муж. Лучше пусть он исчезнет, так будет правильно. Больше Антонио здесь ничто не держит. Ни музыка, ни заказы, ни благосклонность императора. Музыкой можно заниматься и в будущем, статус и деньги — тоже дело наживное. А самый дорогой человек — Моцарт — будет там с ним. И Сальери сделает все, чтобы было именно так.? Амадей смотрел в стену бездумным взглядом. Но закончив бороться с мыслями, он повернулся и увидел, как вся открытость Сальери разом слетела. Мгновенно пожалев о своих словах, Вольфганг готов был корить себя за то, что расстроил любимого. А ведь должен доставлять удовольствие. В конце концов, у них не так много времени осталось, чтобы насладиться друг другом.? Моцарт сдёрнул одеяло с Тонио и повалил того на кровать, покрывая шею жадными поцелуями, снова кусая ещё не зажившие ранки. Амадей целовал грудь мужчины, нежно ласкал руками бёдра, стараясь снова разжечь в возлюбленном пламя страсти. Антонио не сразу опомнился, когда Амадей снова толкнул его на кровать и стал одаривать ласками, кажется, специально отвлекая от дурных мыслей. Пожалуй, действительно стоит отвлечься, иначе Сальери зайдёт в своих раздумьях так далеко, что не успеет опомниться, как свяжет Моцарта этой же веревкой и насильно потащит к Мисси.? Итальянец застонал сквозь плотно стиснутые зубы, чувствительно реагируя на болезненные укусы по ещё совсем свежим меткам. Он несдержанно захныкал, цепляясь за руки Моцарта, неосознанно царапая бледную кожу, но вместе с тем, невольно подставлялся под дразнящие касания, вскидывая бёдра. — Тише, тише, мой дорогой, — зашептал Моцарт, ласково отнимая руки Сальери от себя и вновь аккуратно связывая их, закрепив у быльца кровати. — Не дергайтесь так, я прошу вас, иначе на ваших запястьях не останется живого места. Австриец стал успокаивающе поглаживать повреждённую шею, напряжённые предплечья, покусывать грудь, опускаясь ниже и ниже, с каждой секундой чувствуя, что и сам все сильнее заводится. Но сейчас торопиться было нельзя. Антонио не сможет выдержать бешеного темпа, ему и так вчера досталось. Сегодня он должен дойти до дома самостоятельно. Иначе Амадей себе никогда не простит того, что издевается над возлюбленным, совершенно не думая о его дальнейшем состоянии. Держать своего внутреннего зверя на цепи. Не дать ему сорваться и совершить то, о чем потом Вольфганг будет жалеть. Нежно, бережно, осторожно. Нужно дать понять Сальери, что он о нем заботится, любит его и не желает причинять вред. А пристрастия итальянца всегда успеют сыграть им обоим на руку, пусть только капельмейстер оправится после ранее пережитого.? Моцарт мягко оглаживал внутреннюю сторону бёдер любимого, спускаясь вниз до колен, а после снова подымаясь вверх, очерчивая тазобедренные косточки, проводя кончикам пальцев по бокам и рёбрам. Он не торопился, расслабляя Сальери, желая, чтобы тот забыл обо всем дурном и тревожном. Но каких же трудов Моцарту стоило сдерживаться!? Антонио плавился в его объятиях, вновь открывался и отдавался возлюбленному, как впервые. Уже не хотелось думать ни о будущем, ни о странной женщине с её не менее странными предложениями, ни о чем-либо другом. Сознание отключилось, уступая чувствам и желаниям. Когда они вдвоём, больше ничего не существует.

Антонио хотел притянуть Амадея ближе, прижаться смелее и откровеннее, но мог лишь беспомощно дёргать связанными руками и выгибаться в ответ на горячее дыхание где-то в районе груди и обжигающие прикосновения.

Моцарт быстро наклонился за флакончиком с маслом, обильно смазывая свои пальцы, и почти лег на Сальери, накрывая собой дрожащее тело. Он несильно сжал опутанные веревкой запястья своего любовника, заставляя того прекратить извиваться, и, уткнувшись носом в его шею, вкрадчиво проговорил: — Если вы не будете лежать спокойно, я буду вынужден придумать для вас какое-нибудь наказание. Так ведь нельзя, на запястьях очень тонкая кожа, а вам ещё играть. Антонио и рад был бы послушаться, но когда Моцарт стал медленно и не спеша его растягивать, постепенно добавляя второй и третий пальцы, итальянец не выдержал. Разве можно сохранять спокойствие, когда он так... Черт! Сальери ерзал на месте, придавленный тяжестью тела Моцарта, и сдавленно стонал, глуша звуки крепко стиснутыми зубами.? — Нет, мой дорогой, так не пойдёт, — австриец слишком резко отстранился, на миг позабыв о нежности. — Если уж вы нарушили мой запрет, то хотя бы не лишайте меня удовольствия слушать ваши стоны. Он несильно дёрнул Сальери за волосы, потянув на себя, чтобы в следующую же секунду впиться в губы жалящим поцелуем. Лишающим воздуха, диким, больше похожим на укус. Моцарт опомнился лишь тогда, когда Антонио протестующе замычал, судорожно цепляясь за спинку кровати длинными пальцами. Снова он переходит грань. Нельзя, нельзя... — Простите, простите меня, — зашептал Амадей, покрывая лицо и тело любимого короткими, почти невесомыми поцелуями. Отвлекая ласками, он снова начал неспешно готовить Сальери под себя, стараясь причинить ему как можно меньше боли, без труда находя самую чувствительную точку, чтобы доставить итальянцу обещанное удовольствие. Антонио вновь не слушался, несдержанно подмахивая бёдрами, прогибая спину и неспокойно вскидываясь, желая прочувствовать все в полной мере. Только в одном он был покорен — стонал, не стесняясь, отзывчиво реагируя на плавные движения внутри себя. Моцарт едва заметно улыбался, испытывая наслаждение только от одного вида своего Тонио. Такой доверчивый, такой чувствительный и отзывчивый. Безумство — требовать от него бездействия. И Амадей почувствовал, что не выдерживает. Собственное возбуждение становилось уже болезненным, терпеть дальше не осталось никаких сил. Моцарт взглянул на Сальери и увидел, как тот едва заметно кивнул, сразу же зажмуриваясь.? Антонио готов, даже если будет больно. Напряжение вновь невольно сковало тело, но итальянец усилием воли заставил себя расслабиться. Он ведь должен любимому удовольствие, он вытерпит ради него все. Даже если сегодня придётся ночевать у Моцарта на пороге, так и не дойдя до собственного жилища. — Пожалуйста... Не медлите, — едва ли не взмолился Сальери, почти до крови закусывая губу.? Моцарт будет нежен. Наверное, как никогда. Он очень медленно толкнулся в Антонио, продвигаясь буквально по миллиметру, чутко следя за изменениями на лице возлюбленного. Если будет совсем невыносимо, он остановится. Терзать Тонио ради собственного удовлетворения слишком жестоко.? Капельмейстер очень старался не сжиматься, стойко терпя, не позволяя себе кричать. Он выдержит, совсем скоро будет хорошо. Боль отступит, а он сам будет вознаграждён за своё терпение. И Сальери не ошибся. Так было всегда. Даже после невыносимой боли всегда приходило облегчение. Моцарт вошёл на всю длину, медленно и постепенно наращивая темп, задевая заветную точку и пуская по телу капельмейстера импульсы удовольствия. Земля уходила из-под ног, дыхание участилось, а воздух накалился до такого состояния, что казалось, сейчас загорится и сожжет их обоих. Итальянец закричал, больше не в силах держаться на последней грани удовольствия, делая последний шаг и падая в пропасть.

Долгожданное освобождение оглушило и дезориентировало мужчину, он в последний раз выгнулся и безвольно упал на подушки, едва не теряя связь с реальностью.?Амадей застонал в унисон с Антонио, предчувствуя скорую разрядку, и излился в него, обессилено падая рядом. Их близость — это всегда что-то невероятное, сумасшедшее и неконтролируемое. Никогда и ни с кем им обоим не было так хорошо, как друг с другом. Это все потому, что они подходили друг другу идеально, словно были двумя половинками одного целого. Чуть отдышавшись, Вольфгангприподнялся на кровати и взглянул на расслабленного партнёра. Руки Сальери все ещё были привязаны к кровати, и Амадей поспешил тут же освободить их, справедливо полагая, что они, должно быть, ужасно затекли. Сальери никак не отреагировал на его действия, словно бы уже заснул. Но неровное дыхание выдавало капельмейстера.

Моцарт любовался своим Антонио, ловя каждый его судорожный вздох, следя за высыхающими каплями пота на шее и груди, глядя на взмокшие чёрные волосы. Вот он, самый желанный человек на всем свете, сейчас перед ним, такой открытый, что нет сил отвести взгляд. Они могли бы провести остаток своей жизни вместе, сбежав в будущее, быть счастливыми. Амадею хотелось. Боже! Как ему хотелось! Но страх за других людей сковывал мечты. Моцарт чувствовал, что предает возлюбленного. Ведь Сальери, его любимый, готов абсолютно на все ради него, а он сам... Боль стала почти физической. Наверное, он не умеет любить так же беззаветно. Он готов умереть, но не быть счастливым. Да разве же это Антонио безумец? Он, Моцарт, куда как безумнее! Амадей словно бы оцепенел, не зная, как поступить и что в этой ситуации стоит делать. Больно и тошно от себя самого. От своей бессмысленной честности и ответственности, которая мешает его счастью и счастью его души — Антонио.? — Вы зовете меня ангелом, Тонио, — зашептал Амадей, склонившись к Сальери, — но ангел здесь лишь вы. Самое прекрасное существо, что я когда-либо встречал. Только я знаю, как люблю вас и как вы любите меня. Я уверен — браки заключаются на небесах. У душ нет пола и, стало быть, наша с вами любовь естественна и прекрасна. И если бы я только мог обратить время вспять, я бы ни за что не связал бы свою жизнь с женщиной, которую не люблю. Я бы дожидался встречи с вами, сколько бы времени это не заняло. Однако я так и не научился зависеть от вас, хоть и чувствую поступающую ближе смерть, когда вас нет рядом. И в оставшееся мне время я хотел бы видеть вас как можно чаще. И в свою последнюю секунду перед смертью я хочу видеть вас. Только после... не хочу, чтобы вы страдали, но знаю что это неизбежно. Мне страшно за вас. За себя уже давно нет. Пообещайте мне кое-что, Тонио. Обещайте мне жить. Ради себя, ради детей, ради музыки. Не пытайтесь свести счеты с жизнью. Помните, я люблю вас, и моё чувство не умрёт вместе со мной. Вы должны помнить это. И жить хотя бы ради меня. Даже если меня самого уже не будет. Обещаете? — Я вам не позволю. Не позволю, слышите!.. — Сальери чуть повысил голос, закашливаясь.? Он ничего не хотел обещать. Как можно пообещать то, чего не в силах выполнить? Если бы они не были предупреждены о будущем заранее, и Моцарт умер бы совсем внезапно и неожиданно, то Сальери не смог бы жить. Что там говорила эта колдунья? Умереть на старости лет в психиатрической лечебнице? О, нет, Антонио не верил в то, что смог бы протянуть так долго без возлюбленного. Если бы не в тот же день, так в следующий, — свёл бы счёты со своей никчемной жизнью и прервал бы свои страдания раз и навсегда. Жизнь без Моцарта — не жизнь. Сколько бы Амадей не умолял его продолжать своё существование. Но сейчас, когда Сальери знает о том, что возможно избежать печальной участи для их обоих, он не согласен смириться. Слова о долге, чести и обязанностях так пусты, что Антонио уже давно наплевал на них. Соглашаться на предложение Мисси, и чем скорее, тем лучше. Его несчастный Тонио, такой болезненно-зависимый, такой отчаянный. Моцарт грустно улыбнулся и покачал головой. Сейчас не время об этом думать. Да и говорить то, что он уже сказал, тоже не время. Комнату освещала лишь луна, и в этом свете широко распахнутые глаза его Антонио казались чёрными. Мягко положив свои руки на плечи Сальери, Моцарт подтолкнул его снова лечь на постель и накрыл их обоих одеялом. Итальянец заставил себя успокоиться, сразу же обнимая Амадея покрепче и прижимаясь к нему всем телом. Нет, совсем незачем сейчас раскрывать все карты. Возлюбленный против, ясно, как божий день, но ведь Сальери согласен. Любой ценой, чего бы это ему не стоило, он отправится с ним в будущее вместе. Но разочаровывать Моцарта в его убеждениях не нужно. Сальери все сделает сам. Он встретится с Мисси тайно и скажет, что они готовы отправиться с ней. И пусть Амадей его потом проклянет, но главное, что останется с ним, живым и невредимым.? — Спокойной ночи, мой дорогой, — прошептал едва слышно Сальери, целуя Моцарта в шею, чувствуя, как понемногу проваливается в сон. Едва только брюнет обнял его, Вольфганг тоже забылся сном. Ночью ему снилась пустота и звёзды, бесконечные звёзды. И они с Антонио были среди них, наслаждались их сиянием, впитывали их энергию.?*** Моцарт просыпался постепенно. Сначала он почувствовал затёкшую руку — на ней спал Антонио, потом тяжесть на животе — каким-то образом во сне Тонио перекинул через него ногу. Вывернувшись из-под спящего, Амадей навис над ним, мягко касаясь губ коротким поцелуем. Но Сальери так и продолжил спать, ничуть не отреагировав на касание.? Почему-то именно этим утром настроение Моцарта было достаточно игривым. Почему бы не разбудить любимого достаточно интересным способом? Амадей сместился вниз, попутно целуя грудь, живот, бёдра Тонио, чуть раздвинув их, и удобно устроился между его ног. Капельмейстер продолжал спать, всё ещё не реагируя на происходящее. Вольфганг про себя усмехнулся, едва подумав о том, как это может выглядеть со стороны. Но останавливаться он даже не думал. Накрыв пока ещё поникшую плоть Тонио ртом, начал усиленно работать языком, проходясь по чувствительным местам. Кажется, дыхание Сальери сбилось, и он начал просыпаться. Амадей старался быть аккуратным, проходясь языком по уздечке и венкам, массируя основание рукой. Старался не задеть плоть зубами. Старался, чтобы Тонио получил максимум удовольствия. Сальери действительно проснулся. Ещё не до конца понимая, что с ним и где он находится, но ощущая дразнящее острое удовольствие, которое окутывало все тело до дрожи приятной негой. Антонио с трудом открыл глаза и чуть приподнял голову, чтобы понять, что с ним происходит. Это только сон, нескромный и возбуждающий, или же это все в реальности, такой сладкой и волнующей, что голова идёт кругом? Сальери увидел светлую макушку Моцарта, склонившегося над бёдрами, и не смог сдержать стона. Так приятно, черт возьми...? — Ещё, пожалуйста, — сбито зашептал итальянец, неосознанно впутывая пальцы в волосы возлюбленного, немного потянув на себя.? Что бы ни делал его любовник, все превосходно. Сальери часто удивлялся тому, как умело Моцарт находит самые чувствительные точки на его теле, как угадывает даже самые сокровенные желания, как без труда может довести его до последней грани удовольствия лишь кончиками пальцев. Но этому было только одно объяснение, и Антонио его прекрасно знал. Любовь. И ничего кроме любви.? Пелена сна давно спала. Разве можно спать, когда Моцарт ласкал его так нежно и невесомо, что Сальери едва не терял в этих прикосновениях себя? Долго держаться невозможно. Брюнет в последний раз выгнулся, упираясь затылком в подушки, подаваясь бёдрами, едва не крича от накрывающего волной чувства удовлетворения. Перед глазами запрыгали огоньки, а пальцы все ещё продолжали сжимать и удерживать шелковистые пряди. В голове было потрясающе пусто. Как будто бы это не Сальери, а сам Моцарт только что бился в экстазе, получая удовольствие. Амадей переместился вверх, снова ложась рядом с любовником, нежно обнимая его.? — Доброе утро, Антонио. Как вам спалось? — Это утро самое доброе за последние несколько месяцев, — итальянец легко улыбнулся, поворачиваясь на бок, чтобы быть поближе к Амадею. — Спалось очень спокойно и, на удивление, впервые за столько времени, мне не снилось что-то дурное.? Соображать и отвечать на вопросы Сальери давалось с огромным трудом, он ещё не совсем отошёл ото сна и того удовольствия, которое ему доставил Моцарт. Все было так эфемерно, на грани забытья и реальности, что мужчина ещё до сих пор не верил в то, что это на самом деле происходило с ним. — А ведь вы не говорили, что вас мучили кошмары. Не стоило вас так надолго оставлять, — Вольфганг обнял любовника и уткнулся носом в его волосы.

Еле слышный запах чего-то сладкого исходил от прядей любимого. Амадей бы хотел, чтобы они лежали так вечность, не разрывая объятий. Но уже полдень, судя по гулу за окном. Скоро вернётся его жена с сыном. А ему самому нужно работать, чтобы представить что-нибудь новое на балу у императора.? Нехотя отстранившись, Моцарт счёл необходимым спросить: — Антонио, вы в порядке? Ничего не болит? — Я ещё не понимаю, — ответил ему Сальери. — Но пока мне не больно. Он почти не слукавил. Действительно, в этом положении Антонио ничего не беспокоило. А что он будет делать, когда встанет, думать не хотелось. Моцарт усмехнулся и покачал головой. Подобрав с пола бутылочку с персиковым маслом, он вложил его в руку Антонио. — Обработайте. Констанс говорит, что оно безвредно и помогает заживлению. — Я... Я потом, л-ладно? — Антонио сжал сосуд в руке, не зная, куда его девать. — Все хорошо, правда, мой дорогой. Вольфганг поднялся с постели и начал одеваться. Он спиной чувствовал взгляд Сальери. Тот следил за каждым его движением. Любовался? Вполне вероятно. Сальери с сожалением вздохнул. Хотелось подольше понежиться в тёплой постели с любимым человеком, в родных объятиях, никуда не торопясь, наслаждаясь поздним утром. Но Моцарт выбрался из-под одеяла и стал одеваться, а капельмейстер словил себя на мысли, что любуется своим возлюбленным. Его хорошо сложённым телом, музыкальными пальцами, застегивающими пуговицы на рубашке, длинными тонкими ногами и узкими бёдрами, уже скрытыми тесными кюлотами. Моцарт был так хорош. А главное, он был его, Антонио, сердцем и душой. Их идиллия могла бы длиться вечность, если бы в нее, громко топая ногами, сумасшедшим вихрем не ворвалась Констанс Моцарт, урожденная Вебер. Рассерженной фурией она влетела в дом, сильно хлопнув дверью, и сразу же закричала, с грохотом бросив свои сумки на пол: — Вольфганг! Ты дома? Дома, конечно же, куда тебе деться!

Амадей услышал, как внизу раздался зычный голос жены. Ах, как она не вовремя! Однако ничего не поделаешь.? — Тонио, одевайтесь, а я пойду, встречу Констанс. Как будете готовы, спускайтесь в столовую, позавтракать.? Амадей снова подошёл к постели и, наклонившись, коротко поцеловал Сальери в губы, после чего быстро вышел из комнаты. — Где тебя черти носят? В нашей спальне с любовницей кувыркаешься, верный муж?— Констанс совсем не жалела яду для нерадивого супруга. Моцарт даже остановился на секунду на лестнице, заслышав такую подозрительно точную формулировку, с той лишь разницей, что Антонио вовсе не девушка.? — И тебе доброе утро, Констанс, — спокойно поприветствовал жену Моцарт. — Как повидалась с матушкой? И где ты потеряла нашего сына? — Мама передавала тебе привет. Большой и пламенный, — съязвила жена, резким движением сдёргивая с себя накидку. — А какое тебе дело до сына? По дороге потеряла, тебе ведь все равно.? Она презрительно скривилась и, переступив через поклажу, подошла ближе к лестнице. Ведь именно по ней будет спускаться потаскуха, с которой сегодня развлекался её муж, Констанс не могла пропустить это зрелище. — Где же любовница? Пусть выходит, познакомимся. Моцарт не сдержал весёлого смешка.? — Ты оставила сына у матери, не так ли? И да, увы, женщины здесь нет. И даже скажу тебе больше — её никогда не было. А сегодня у нас в гостях Антонио Сальери. Я надеюсь, ты будешь вежлива с ним. Антонио вчера внезапно стало дурно, мы в то время сочиняли вдвоём прекрасную сонату. Он остался у нас на ночь, его мучили боли. Однако, несмотря на это, произведение воистину великолепно. Хочешь, я тебе сыграю? — Моцарт лукаво улыбнулся жене. — Антонио Сальери? — недоверчиво переспросила Констанс.? Не может быть. Она явственно чувствовала присутствие соперницы. Женское сердце ведь не обманешь, что-то тут явно было не так. Мадам нахмурилась, с недовольством глядя на подозрительно веселого мужа.? — Ну-ка, сыграй. Все равно девица никуда не денется. Ей рано или поздно придётся спуститься вниз и расстаться с частью своей прически. Констанс уж постарается. — Да, Тонио, — кивнул Вольфганг и сел за рояль.

Музыка полилась быстротечной рекой, унося в свой мир мечтаний и желаний. В этом экспромтном произведении Моцарт попытался выразить всю любовь между ним и Антонио, всю их страсть, всю нежность. Скоро звуки стихли, и Вольфганг услышал, как Антонио спускается с лестницы. Медленно и аккуратно. Вот принесла же нелегкая неугомонную жёнушку! Почему сейчас? Разве не могла она до вечера побыть у своей матери? Но зная Констанс и её умение все портить, Сальери мог бы и не удивляться. Он совсем не знал, как себя с ней вести. Мадам Вебер раздражала его своей экспрессивностью и громогласностью. Если сравнивать её с Терезией, то это были небо и земля. И как Моцарт мог жениться на ней?? Сальери добрался до последней ступеньки, несколько раз чертыхнувшись, и легко кивнул головой.? — Доброе утро, мадам. Не стоит так волноваться, в доме больше никого нет. Ваш муж — необычайно примерный семьянин и девиц к себе не водит. Уж поверьте мне. — Она не верит мне, вы представляете, Тонио? Не верит, что, кроме неё, здесь никогда не было ни единой женщины! — Моцарт снова засмеялся от нелепости происходящего, а потом серьёзно взглянул на Сальери. — А вы мне верите? — Верю, мсье Моцарт, я никого у вас не видел, — Сальери продолжал хранить спокойствие и невозмутимость. Констанс же просто переводила взгляд с одного мужчины на другого, не понимая, что здесь вообще происходит. Антонио Сальери, придворный капельмейстер Его величества. А где все публичные дома Вены? — Вот видишь, Констанс. Никакие женщины меня не интересуют.? Моцарт встал из-за рояля и подошёл ближе к Сальери. — Мой дорогой... друг, как вы себя чувствуете? Вам лучше? Вам вчера так нездоровилось, что я сильно испугался за вас. А нашу с вами сонату я закончил и только что играл её своей жене. Она получилась превосходной!? Моцарт надеялся, что его намёки понятны Сальери, и что он ему подыграет. Так же он надеялся, что его намёки об их связи с Тонио понятны и жене, но кажется, он ошибался. Впрочем, время всё расставит на свои места, и Констанс должна быстро понять, что он вовсе не забыл добавить в фразу о женщинах слова: "кроме тебя". — Мне уже намного лучше, спасибо, — Антонио был вежлив как никогда. — А соната у нас и вправду замечательная. Вам понравилось, мадам?? Сальери хотел сохранить их тайну до конца и уйти с наименьшими потерями. Но у Моцарта на этот счёт, по всей видимости, были совсем другие планы. Австриец так красноречиво смотрел на него и так ласково обращался, что только слепой не заподозрит их в связи. А Констанс отнюдь не слепа. — Отвратительная, — со злой улыбкой на лице прошипела Вебер.? Теперь она глядела на мужчин с плохо скрываемой яростью. Да как они посмели? Бога бы побоялись! Констанс ещё знала, что делать с девицами, а вот что делать и как воспринимать мужчину-соперника, она понятия не имела.? — Убирайтесь вон! Оба! — мадам закричала так, что стекла в окнах зазвенели. — Видеть вас не могу! О, горе мне, несчастной жене! Моцарт засмеялся. Теперь его смех отдавал яростью и сумасшествием.? — Вовсе нет. Я не могу оставить своего дорогого друга даже без чашки чая утром. А вот горе будет тебе, если ты не заберёшь сына у своей маман, которая так удачливо заставила нас с тобой жениться, — голос Вольфганга был наполнен злой иронией. — Ты можешь думать об этом что хочешь, но мои чувства к этому мужчине куда сильнее, чем к тебе и кому бы то ни было ещё. И то, что нам приходится скрываться, вовсе не идёт на пользу моему характеру. А потому прекрати истерику и привези сюда Франца. А ещё лучше забери и Карла. Займись детьми, а не тем, чтобы осуждать меня! — Нет, мой друг, я обойдусь и без чая. Меня ждут дома.? Сальери совсем не хотелось, чтобы Моцарт попал под раздачу этой женщины, что по какой-то нелепой случайности называлась его женой. Он не станет накалять обстановку ещё больше, ведь пока он тут, Констанс не успокоится. Нужно уйти и как можно скорее. Антонио не будет камнем преткновения между супругами, это может повредить Амадею.? Вебер приняла воинственную позу, уперев руки в боки. Это же надо наглость иметь! Любовника в дом привёл. Правильно маменька говорила, не пара он ей.? — Ещё детям не хватало видеть этот позор! Да ты хоть бы совесть имел не подавать виду, в чем замешан! Так нет же, все на показ выставляешь, бунтарь несчастный! — Констанс уже не стеснялась в выражениях. — Катись ты к черту! — Ну, что ты. Будь дети здесь, я не привёл бы сюда Тонио. Наша музыка могла бы помешать их сну. Однако дом был пуст. Я не бунтую сейчас — просто показываю тебе правду. Приоткрываю дверь. Ты — моя жена, и ты должна знать: ни одна женщина, кроме тебя, не познала моих ласк, после того, как мы сочетались браком. И должен признаться, вначале я действительно любил тебя. Но едва мне довелось встретить Тонио... Знаешь, как бы ты ко мне не относилась, я надеюсь, что после моей смерти ты встретишь человека, чья любовь покажется тебе всеобъемлющей и беззаветной. И тот, кого полюбишь ты. Благо, до моей смерти осталось подождать совсем немного... — Амадей грустно усмехнулся. — Пойдёмте, мой милый, я провожу вас. Вопли Констанс возобновили мою головную боль. На свежем воздухе мне станет лучше. Констанс стояла, словно громом поражённая. В первые секунды она не знала, что ответить, открывая и закрывая рот, но потом смысл последних фраз все же уложился в её голове. — До твоей смерти осталось совсем недолго? Как? Что случилось? Ты заболел? — мадам хотела подбежать к Моцарту, но не решилась, так и оставшись стоять на месте. — Откуда ты это знаешь? Доктор сказал? Все же, как бы там ни было, но она беспокоилась о своём муже. Да, любви он больше не достоин, но когда Вольфганг говорит такие вещи... Ей совсем не хотелось оставаться одной, тащить на себе детей, искать средства для существования. Да и другого мужа на месте Моцарта она не представляла. Сальери едва заметно поморщился, стараясь не принимать близко к сердцу все то, что успел наговорить Амадей. Все равно он знает, что этого не случится. Они будут счастливы там, в будущем, оставляя позади визгливую Констанс, холодную Вену и глупые предрассудки. Антонио улыбнулся, подымая лежащую на полу накидку и одеваясь. Уйти сейчас вдвоём — наилучшее решение. Он подхватил Моцарта под локоть и быстро, насколько это позволяла вновь возобновившаяся боль во всем теле, повёл его к выходу. Чуть задержав Антонио у порога, Вольфганг повернулся к жене и, глядя ей в глаза, проговорил: — Я просто знаю, что умру совсем скоро. Мне жаль тебя, мне жаль наших мальчиков, ещё более жаль Тонио, но я бессилен что-либо изменить. Я не смог стать хорошим мужем для тебя, хорошим отцом для Франца и Карла. Мне жаль.? Вольфганг развернулся и уже сам потянул Антонио к выходу из дома. Он не жалел, что сказал эти слова Констанс. Он разучился жалеть. Она права, его жена: он безумец и бунтарь. Против жизни. Против оков. Против условностей. Против общества. А бунтари редко бывают счастливы.