Часть 2 (2/2)

Он неловко вытирает кровь, сильнее размазывая ее под носом.- Я намекаю режиссеру, что умею слету учить большие объемы текста.Его губы медленно растягиваются в улыбке, а нос шмыгает остатками крови.Я помогаю ему подняться, с удивлением замечая, что это едва ли ни первый раз, когда он принимает мою помощь в разгаре рабочего дня.- Я потому тебя и взял на роль Пона.

- Ладно. Убедил.Текста у меня действительно много. И внушительное количество непонятно откуда взявшегося экранного времени. При том, что я вовсе не гонюсь за объемом текста или количеством появлений на экране.Но за чем я гонюсь, мне самому никак не разобраться.- Перт сегодня в ударе. Отмечает так, словно завтра не придется столкнуться с еще большими трудностями.- Пусть отмечает. Он заслужил.- А ты?Я забираю у него испачканную салфетку.- А я еще нет.- Тебе нужно поесть. Пойдем, пока все не расхватали.- Я не голоден.- Так не пойдет. К концу съемок мне на память от тебя останутся только штаны.Но он не против такого положения вещей. Всегда находятся дела поважнее, чем удовлетворение низших потребностей.

Ожидая съемочную комманду, я бесцельно листаю свой текст лежа на кровати Пона. Пока осветители выставляют свет, Перт пытается подлатать дыры в заученном наизусть тексте.Пи Нью врывается в комнату как вихрь, принося Перту новые большие неприятности. Он садится за стол, подключает ноутбук к интернету и рукой подзывает Перта.- Смотри.Сблизив лица, оба ждут, пока картинки прогрузятся. То, что появляется на экране, мы все уже видели, но сейчас глаза Перта округляются, а по безупречной глади лба пробегает рябь. Это первая попытка реалистично сыграть интерес и, приходящие ему на смену, шок и сомнение.

Пи останавливает Перта, кладя руку на его плечо.- Э молод и неопытен и, следовательно, привержен морали, поэтому первое время ему достает сил, чтобы не поддаваться искушению.И дело не в том, что он считает однополые отношения чем-то плохим.Проблема в его чувствах к Питу, он боится не оправдать ожиданий, не соответствовать требованиям, в которых сам ничего толком не понимает. И это, - он показывает Перту на экран ноутбука, - не даст ответа на все его вопросы. Вместе с тем его мучит совесть, ведь он определенно делает что-то нехорошее, вновь и вновь тайно возвращаясь к Питу в своих мыслях.Перт кивает головой понимая, или делая вид, что понимает. И в этот момент даже китайский болванчик выглядит более интеллектуально одаренным.

- Удачи, приятель, - хмыкаю я себе под нос, втыкая в уши наушники, и отключаюсь.Когда в глаза бъет яркий свет от осветительных приборов, я поднимаю лицо со своего текста и стряхиваю дремоту. Пи Нью сидит на краю кровати напротив. Я поворачиваю голову в его сторону, разрабатывая затекшую шею, а он щиплет меня за скулу и больно оттягивает кожу, недовольно кривя губы. Я виноват, потому что отлежал себе след от наручных часов на пол щеки. Дважды обиженная, щека ноет, и я тру ее, корча придурашные гримасы, которые его совсем не трогают. Он настроен на работу.

- Какого плана помощь тебе нужна? - серьезно спрашивает он.Я небрежно отмахиваюсь.- Сам справлюсь.Устало вздыхая, он жестом показывает мне сесть, а сам чуть приспускает свои штаны.Я не то, чтобы удивлен, он всегда ответственно подходит к съемкам, но от того, какая тишина повисает в комнате и сколько глаз устремляется на него в этот момент, мне становится не по себе.Его рука легко ныряет в штаны и, судя по движениям, в работе Пи вообще не знакомо чувство стеснения. Он смотрит на меня спокойно, в чем-то даже обреченно, потому что вот только дрочить он еще никого не учил. Мне смешно, хоть я и не понимаю, зачем он разыгрывает всю эту комедию в присутствии Перта. Акт мести ради восстановления справедливости? Перт смотрит то на Пи Нью, то на меня, совсем позабыв про свой собственный текст, и непрерывно хлопает глазами.Я останавливаю руку Пи, накланяясь вперед и касаясь его запястья.- Не надо, я знаю, как это делается.- Серьезно?

- Поверь мне, уж дрочить я умею.- Так и у меня на этот счет не было никаких сомнений. - Он разводит руками в стороны. - А у тебя есть сомнения по поводу моего режиссерского чутья?

Я таращусь на него, как бывало в школьные годы на уроке, если учитель вызывал к доске, а я прослушал вопрос.- Если я в ком-то не уверен, поверь, я его в покое не оставлю. И в данном случае это не ты.У меня нет сомнения на счет его чутья, но есть сомнения на счет того, является ли сказанное Пи Нью комплиментом.Съемочный день заканчивается в комнате отдыха. Я остаюсь дожидаться Пи, потому что весь сегодняшний день он держался на черном кофе и голом энтузиазме, а дома из съедобного у него только вода в кране. Его автомобиль все еще на парковке, поэтому, когда мне наскучивает бесцельно тыкать в экран телефона, а он так и не показывается, я отправляюсь туда, где точно его найду.Он стоит у шкафчиков, лицом к ним, вытянутой рукой опираясь о дверцу. Голова его опущена, а плечи уныло ползут вниз, словно стекает мороженое с вафельного стаканчика в жаркий день. В ногах его лежит тетрадь с записями.- Вы снимаете эту сцену на этой неделе?Он дергает головой, словно отмахивается от ворвавшегося в его фантазии голоса как от назойливой мухи.- Почему ты опять здесь?

Удержаться внутри сцены не удается, и он недовольно цыкает, запрокидывая голову.- А ты? - поворачивается он ко мне.- Меня ведет неведомая сила. Дух Фрейда, не иначе.Я его раздражаю, потому что частью своего мозга он еще пытается думать о другом. Но сдержать улыбку он все же не может.

- Или запах крови, - я показываю ему запачканную кровью салфетку, которую мну в руке последний час.- Хочу съездить поужинать, ты со мной?- Сегодня никак.- Нет, не так. Я везу тебя поужинать. Собирайся.Стоит ему отойти от режиссерского пульта, как он превращается в обычного парня, с виду даже подростка с его застенчивой угловатостью. Покладистого и послушного. И это сбивает с толку, потому что моим уговорам он все еще не поддается. Я злюсь, потому что мог бы быть сейчас совсем в другом месте и в гораздо более приятной компании.- Так почему ты здесь?Он, словно вспомнив что-то, хлопает руками по карманам, и, осознаваяотсутствие своих заметок, крутит головой во все стороны, в их поиске. Растерянный, или пытающийся избежать ответа.

- Нью, в чем дело?Он с секунду смотрит на меня, прежде чем ответить.- Здесь тихо и удобно думать.Мне кажется, что сейчас я могу все испортить, но эмоции берут верх.- Думать о чем? Об этом?Я приставляю его спиной к шкафчикам.

Получается не по-сценарному деликатно, но он ведь и не актер, чтобы зазря отбивать ему лопатки.

- Что не так с этой сценой?Я удерживаю его возле шкафчиков, почти невесомо касаясь его груди пальцами. Больше предостережение, чем реальное давление. Но даже если я опущу руку, он все равно не двинется с места, потому что это место ему как медом намазано.- Ты правишь сценарий уже в сотый раз. Эту сцену выучили все, даже те, кому не надо! Уже даже я могу сыграть ее!Он пренебрежительно хмыкает, что я воспринимаю не иначе, как вызов. Я ударяю рукой по дверце, отчего в тишине помещения раздается громогласное эхо, а Пи замирает.Чувствую себя учеником, спрятавшим что-то гадкое в учительский стол. И теперь с нетерпением жду, когда учитель войдет и начнет урок. Я смотрю в его глаза с волнением и предвкушением, надеясь, что мое озорство удастся.- Что он делал с тобой?!Я умею быть очень-очень сердитым и сейчас мне это здорово помогает.Растерянность Пи сменяется любопытством. Он смотрит на меня с интересом, словно я прохожу еще один незапланированный кастинг.- Почему его лицо было так близко? - Продолжаю бычиться я, медленно приближаясь и угрожающе выставляя вперед челюсть. Но Пи Нью не Пит и совсем не боится. Его голова полна вариантов дальнейшего развития событий, а на ситуацию он смотрит словно через монитор камеры.- Не позволяй никому быть так близко.- Почему? - вдруг спрашивает он, подыгрывая.Я нахожусь так близко, что мог бы ощутить не только тепло его тела, но и биение сердца, если бы только отдался ощущениям вместо того, чтобы пытаться правдоподобно изобразить чужие чувства. Поднеся губы к самому его уху, я жарко шепчу:- Не помню ни единого гребаного слова дальше, но смысла это нихрена не меняет.Он улыбается, но я вижу, как от моего дыхания кожа на его шее покрывается мурашками.- Тебе нужна помощь? - также шепотом, чтобы не разрушить, состряпанную на скорую руку, романтическую атмосферу, спрашивает он.Это звучит как издевка, о которой я, чисто по-дружески и без злого умысла, хочу заставить его пожалеть.Вообще-то я не снимался в сценах страсти, а те поцелуи, что у меня были на экране, не вызывали тахикардию. Но дышать глубоко и часто у меня выходит на отлично. Я понимаю это по тому, как плывут носки наших с Пи кроссовок, подыгрывая мне, когда я опускаю голову на его ключицу.Он кладет свою руку мне на затылок и опускает голову ниже, помогая занять правильную позицию. Его губы замирают у самого моего уха.- Ты будешь моим парнем?

Шепот Пи звучит как слуховая галлюцинация. С тем же успехом это мог быть шелест листьев за окном, или эхо, гуляющее по вентиляционным трубам.Я поднимаю голову, и застываю, глядя в его глаза, пытаясь понять, какую из сомнительных целей каждый из нас на самом деле сейчас преследует.- Ты будешь моим парнем? - повторяю я текст, который сознание выкинуло из сюжета за ненадобностью.В голове возникает глупая мысль, о том, как неестественно звучат слова, которые приходится произносить впервые. Но я самозабвенно разыгрываю роль и, стараясь удержаться в рамках заданных обстоятельств, сокращаю расстояние между нашими лицами до минимума. В фильмах такое расстояние оставляют для поцелуя и я знаю, что он должен здесь быть.

Пи, улыбаясь одними глазами, ждет моих последующих действий, уверенный в том, что я, словно петух, который прокукарекал пару раз на рассвете и утомился так, что надорвал свое горло, сбегу, стыдливо пряча клюв, не в силах продолжать свою песню. Но на этот раз его режиссерское чутье его подведет.Я не испытываю ни грамма жестокости по отношению к Пи, лишь желание доказать, что эта сцена не стоит таких душевных затрат, кто бы за нее ни взялся. А его неверящий, смеющийся взгляд, от которого кровь бьет в голову, лишь помогает завершить начатое.И я выдыхаю ему в самые губы:- Не смотри на меня так, ты сводишь меня с ума.Когда до его сознания доходит, что я не дурачусь, что игра, начатая в шутку, приобретает серьезный оборот, он вскидывает руку. Его прохладная ладонь быстро падает мне на грудь охлаждая пыл и словно бы прося минутку для того, чтобы записать на жесткий диск только что полученную полезную информацию.

Но рука не в силах быть преградой там, где по сценарию страсть сметает все на своем пути. Я, блядь, практически дрочу на глазах у всей съемочной бригады. И ты будешь сомневаться в моей смелости довести дело до конца?

Я руками обхватываю его лицо, на мгновение сильнее ощущая давление ладони на груди, и накрываю его губы своими.

Не то, чтобы я не знал, что должен быть более резким по сюжету, но чувствуя, как, неожиданно, задерживается его дыхание, и как замирает его тело в моих руках, я мягко придавливаю Пи к шкафчикам, а руки, мешающие прижаться к нему всем моим телом, осторожно развожу по сторонам. Он не сопротивляется, потому что сопротивления нет в сценарии, и потому что сопротивление будет признанием, что в этот раз у него все вышло из под контроля.Внутренне ликуя, я покрываю поцелуями его губы, которые по-партнерски должны были бы поддаться, но вместо мягкого разомлевшего и послушного рта мне остается лишь сомкнутая линия губ.

Я руками тянусь к шее Пи, но там, где должны быть пуговицы и галстук, есть лишь вырез растянутой футболки, мешающий правильно воспринимать происходящее и возвращающий в реальность. Я опускаю руки на его грудь и провожу вниз по телу, очерчивая через ткань футболки его ребра, а потом - линию живота.Я не жду от него ответной реакции, потому что бешеное воображение обычно не мешает ему смотреть на вещи здраво. Он думает о световых акцентах, положении рук и количестве расстегнутых пуговиц, необходимом для того, чтобы возбудить воображение. И я с готовностью это принимаю, потому что моя неспособность пробить брешь в этой броне, позволяет мне действовать без страха или стеснения.Когда я, дойдя до края футболки, медленно поднимаю ее, и, оголяя несколько сантиметров тела Пи, провожу пальцами по коже вдоль линии джинсов, живот Пи вздрагивает.

Оставляя его губы в покое, я перехожу на скулу, затем на уязвимое место под челюстью и шею. Я мог бы не касаться его губами там, а если касаюсь, то не целовать, потому что угол камеры освобождает актеров от многих странных вещей, положенных им актерским служением. Но я слишком сосредоточен на руках, чтобы помнить о возможных послаблениях в работе.Продолжая держать Пи за бока, я оглаживаю подушечками больших пальцев его открытый живот, и ощущения теплой кожи под моими пальцами, и беззащитно торчащих над линией джинсов тазовых косточек Пи, вызывает во мне невероятно нежное, трепетное чувство.Если бы он сейчас заглянул в мои глаза, то прочел бы в них не поддающиеся определению, находящиеся за гранью человеческого понимания, неподдельные чувства. Но сейчас, затаившись, он не видит ничего, кроме Пита и Э и это меня более, чем устраивает. Потому что я вдруг ощущаю что-то пугающее в ликовании, которое вызывает во мне эта искусно разыгранная партия.Я касаюсь ширинки Пи, но отсутствие ремня не дает мнерасстегнуть ее по-киношному красиво. Я хватаюсь за пуговицы на его джинсах и резко дергаю на себя.Смутно пытаясь выудить из памяти обрывки сценарных фраз, я, почти испугавшись своей собственной смелости, снова касаюсь его губ своими губами, и когда они остаются так же неподвижны, отказываясь отвечать, провожу по ним языком. Чувствуя, как ведет тело Пи в сторону, я сильнее прижимаю его к дверце. Наши колени соприкасаются, и я чувствую, как что-то твердое упирается в мое бедро.Сердце мое колотится так сильно, что я едва могу дышать. Я отстраняюсь, чтобы заглянуть в его глаза, и когда встречаю знакомый замерший взгляд, понимаю, что однажды уже видел его так же близко. Это сбивает с мысли и, выдернутый из контекста, неожиданно оказавшийся один на один с Пи, я ощущаю, как призрачное удовольствие от близости объекта страсти моего героя сменяется неожиданным осознанием неправильности происходящего. Меня охватывает глубокая тоска,внезапное ощущение сонливости и слабость.Но я ведь не могу остановиться сейчас, потому что тогда это уже не будет проигрыванием затруднительной сценки, и нам придется признать - что-то пошло не так.

Пи дышит тихо, почти бесшумно, ничем не выдавая себя. Иногда мне хочется тряхнуть его как следует, крикнуть: ?Перестань делать это с собой!?, но это, к сожалению или к счастью, меня никак не касается.Я продолжаю действовать быстро, нервно, на подсознательном уровне понимая, что его состояние - скорее признак повторения уже ни раз происходившего, эдакий условный рефлекс, как слюноотделение перед рвотой. В конце концов, я тоже бы возбудился, если бы об меня терлась какая-нибудь девчонка. А так как в данный момент я вряд ли существую в одной с ним реальности, ничего особенного и не произошло. Вот только мне от этого не легче, потому что в мой пах никогда не упирался чужой член.

Я разворачиваю его лицом в шкафчики, потому что так нужно по сценарию, но больше - чтобы не чувствовать его возбуждения, и впервые за вечер не рассчитав силы, грубо впечатываю в металл. Мне кажется, его подбородок врезается в дверцу, и я сожалею. Не только об этом. О том, что довел его до этого состояния, и о том, что больше ничем не могу ему помочь, потому что мне никто не давал таких полномочий, и потому, что сценарий обрывается именно на этом моменте. Я пячусь назад, несколько секунд еще придерживая его за спину, чтобы убедиться, что он твердо стоит на ногах, а затем и вовсе отпускаю, ощущая, как отсутствие его в моих руках холодит мою грудь и руки.Как обычно, ему просто нужно чуть больше времени, чтобы причесать мысли и прийти в себя. Я жду, давая ему возможность без спешки вернуться в реальность. Сейчас я даже не уверен, что он понимает, что произошло. Пи стоит, словно провинившийся ребенок, лбом уткнувшись в шкафчик, беззащитно держа руки у груди. Рукава уползли, оголяя тонкие предплечья, повисшие на бедрах джинсы собрались в гармошку вокруг щиколоток. Вся его фигура выглядит жалко, и я борюсь с желанием увезти его домой прямо сейчас.

На первый взгляд он совершенно спокоен, словно не было ни сомнительной сценки, ни возбуждения, ни меня в одной с ним комнате. Словно именно я тот человек, который все придумал.

Через минуту Пи Нью спокойно опускается вниз, подбирает с пола свои заметки, и начинает писать прямо там, на корточках, плечом оперевшись о шкафчик.

Я лохмачу затылок, пытаясь тянуть время и жду, сам не зная чего, потираю виски и лицо, нервно тереблю уши. Но когда и через десять минут он не отрывается от своих записей, я не выдерживаю.- Тебе надо прекратить проживать их роли за них. Все это может плохо кончиться.Мгновение он не отвечает, лишь смотрит на меня озадаченными глазами, затем по телу его пробегает дрожь - Пи будто приходит в себя, осознавая, что он в помещении не один. В какой-то момент мне кажется, что он спросит, давно ли я пришел. Но вместо этого Пи просит не ждать, потому что у него еще есть дела, которые сегодня непременно нужно закончить.Накормить его у меня так и не получается.

Я еду домой, открытый городу, его отупляющей жаре и звукам.

Где-то в пробке подвывает от бессилия машина скорой помощи, в припаркованной у супермаркета машине скулит изнывающий от жары пес. Я до скрипа сжимаю руль и ерзаю в кресле, пытаясь собрать последние силы, чтобы не сойти с ума раньше, чем закрою за собой дверь собственной квартиры. Детский плачь и бряцанье по асфальту магазинных тележек электрическим разрядом пробирает позвоночник до трусов, и я, не выдерживая, поднимаю стекла авто. Щелкает кондиционер, и звуки города сменяет его мерное гудение. Вспотевшую шею обдает холодом, и сдавливает горло. Я сглатываю снова и снова, пытаясь побороть это чувство.

Я совершенно эмоционально истощен. Хочется напиться и спать. С этой мыслью я кое-как доползаю до дома, где изнуряющая уличная духота сменяется холодком домашнего кондиционера. Завтра у меня выходной. Я нахожу это достаточной причиной, чтобы прикончить начатую еще несколько дней назад бутылку Редженси. В пьяном забытьи я падаю на диван, устало откидываю голову на мягкую подушку и прикрываю ладонью глаза. Отличное завершение дня. Лучше и придумать сложно. Не хватает лишь завершающего аккорда. Я набираю своей подружке, лелея мечты о быстром перепихоне без обязательств, но отключаюсь до того, как успеваю нащелкать пальцами ее номер. К сожалению на коротком наборе у меня совсем другой человек.