Часть 1 (2/2)
Я говорю тихим, ласковым голосом, точно уговаривая напуганную козу, наедине, потому что Мин мешает плановому восприятию действительности. Одно его присутствие заставляет Плана дергаться как подростка. С Мином я обязательно поговорю позже. И это будет жестоко по отношению к обоим.
- Ты не справляешься, если твой партнер чувствует себя некомфортно.
Мин серьезно задумывается над моими словами, а потом с нервным смешком делает предположение:- Или наоборот справляюсь слишком хорошо?Когда он говорит что-то подобное, звучит это скорее как проявление скромности, чем хвастовства. С такой интонацией, какая появляется, только если ты всегда очень вежлив с людьми, а в данный момент глубоко уважаешь своего партнера. Это подкупает, но по правде говоря, не помогает нам снять правдивую сцену близости.
- Либо так. И в обоих случаях ты не помогаешь ему.
Он нервно трет переносицу, пытаясь понять, в чем и когда допустил ошибку. И хоть я не разрешаю им трогать свои лица во время съемок, сейчас ему - можно. Сейчас я разрешил бы ему все, только бы он смог заставить Плана хоть на секунду отключить разум. Потому что я даже через камеру вижу, как План мысленно бегает глазами по тексту сценария, тем самым не позволяя себе расслабиться и потерять бдительность ни на секунду.- Что я могу сделать?Мы стоим так близко друг к другу, и говорим так осторожно, что со стороны похожи на двух заговорщиков, составляющих план похищения невесты. Честно говоря, я тоже не знаю ответа, а пресловутая химия между актерами, которая обычно ведет актеров в правильном направлении, в их случае работает против меня. И от того, что они, как два слепых котенка, ища другой цели, случайно тычут мордочками друг в друга в попытке угодить мне поцелуем, мне хочется взвыть.
- Пи План хороший актер, он быстро учит текст, понимает своего героя...
Мин защищает Плана осторожно, словнонащупывает почву в болоте моего неудовлетворения.
Проблема в том, что меня не нужно уговаривать. Я тоже очарован его прочими талантами.- У него большой опыт, - подкидывает, словно дрова в топку, еще один аргумент в пользу партнера Мин.- Я так не думаю...По его настороженному, внимательному взгляду я понимаю, что в его глазах мои слова, сказанные за спиной и в остутствие объекта обсуждения, несут скандальный характер. Особенно когда приходит понимание, что я говорю не о ролях и опыте съемок. Он скрещивает руки на груди, видимо опосаясь, что я услышу стук его сердца.- Я не могу на это повлиять.Он может. Но воспитание не позволяет ему продолжать разговор в том же ключе. Также как воспитание в купе с отсутствием опыта не позволяет Плану показать больше, чем он сам когда бы то ни было испытывал.
И Мин делает все возможное.Понимание, что в другой момент, в другом месте, с другими актерами эта история звучала бы совсем иначе, приходит ко мне не сразу. Я тоже учусь у них и вместе с ними. Но стоит подумать, что все у них хорошо и их ждет много невероятных открытий впереди, как сердце прокалывает острой болью. Потому что я знаю, что будет после. Я знаю, чем все обычно заканчивается.Я выдергиваю Плана из кадра по привычке, грубый от собственного бессилия вложить в эту сцену больше своих собственных переживаний. Все, что я могу - показать движения, которые, я уверен, они прекрасно повторят. Они смеются нервно, исподлобья поглядывая друг на друга. Не бояться чувствовать и не думать о последствиях им предстоит научиться самим. Что ж, и в слепых котятах есть свое очарование.Я прихожу в себя от грохота бутылки, прилетающей в стенку металлической урны. Дверь автомобиля отворяется.
Яхт молча садится за руль, закрывает дверь, выставляет локоть в открытое окно и заводит автомобиль. Слишком серьезно для парня, который пару часов назад щеголял в одних семейниках по съемочной площадке. Я с улыбкой отворачиваюсь к окну.- Иногда мне хочется снимать другое.Откровенность бывает обезоруживающей, попадая в плодородную почву сочувствия. Но он против деструктивных чаяний, поэтому возвращает меня в реальность только ему свойственной манерой.- Не про дрочь на азиатские сиськи?
Я чувствую его улыбку даже не поворачивая головы в его сторону, но в его словах сквозит неприкрытая ирония. Он понимает, когда бы и о чем бы мы ни говорили, это всегда не про него.Мне с трудом удается подавить желание спросить у себя, не лишаем ли мы сейчас себя самих и эту историю чего-то действительно важного? Оставляя лишь целомудренные поцелуи и осторожные прикосновения там, где в реальной жизни кипят совсем иные страсти.Причем ущерб, наносимый этой беспощадной цензурой, ясен словно бы только мне. Ущерб, который воспринимается остальными как благо, потому что избавляет от необходимости делать вещи, к которым никто из них еще не готов.- Сложно снимать ребят без опыта, но их герои тоже без опыта, поэтому все достаточно органично. Ты обременен знаниями, тебя тяготит ответственность. Но ты должен прекратить пытаться прожить их роли за них.
В словах Яхта нет упрека, но я знаю, к чему он клонит. Его слова давят на меня, оседая на сердце необъяснимой тяжестью. Ведь он знает - я лучше буду копаться в чужих, чем разбираться в своих собственных отношениях.
Машина подъезжает к дому Яхта. Мы это даже не обсуждаем. Завтра ранняя съемка, и так нам обоим удобнее.
Я прохожу в комнату, зная, что он не пойдет за мной. Он не ложится рано и не стесняет меня своим присутствием, когда я у него в гостях. А я люблю быть один, когда нужно подумать.Тин во мне надрывно кричит. Я нахожусь в проигрышном положении. Напрягаю все свои мускулы, чтобы оставаться максимально холодным, но Кану как-то удается меня перехолодить. Так, будто ему на меня плевать. Он со мной, и жаловаться вроде как не на что. Просто я все равно по большей части не очень-то счастлив. Все что мне нужно - прояснить ситуацию.
Шестеренки в моей голове начинают крутиться с удвоенной скоростью, но это не помогает, потому что мои мысли заглушает бешенный стук сердца, которое уже бьется о ребра. Кровь, гонимая по венам и артериям, льется мне в уши, я почти ничего не различаю. Мое дыхание то учащается, то замедляется, и я начинаю задыхаться.Кан пытается объяснить что-то, а потом вдруг замолкает. Необычно уже само по себе, он смотрит в сторону, пытаясь сформулировать предложение так, чтобы уместить в нем максимум мыслей, которые как кони на цирковой арене, галопом скачат в его голове по кругу. Пауза все затягивается, и в воздухе начинает пахнуть чем-то возбуждающе обнадеживающим. Ведь Кан не способен на серьезные шаги, так только - ребяческие выходки.Он оборачивается и смотрит на меня такими преданными, такими спокойными глазами... Не рассерженный, не расстроенный, наоборот, очень тихий. И начинает говорить. Тише, чем обычно, и доверительнее.
Слова, которые я не могу разобрать, слова, которые отдают в сердце острой болью. Наравне с тем, как мутнеет картинка перед глазами, потому что я больше не хочу его видеть.Наверное, тем все и закончится. Ведь это с самого начала были саморазрушительные отношения, в которых мы просто беспрерывно друг друга терзали.Да, Тин, ты это чувствуешь. Ты вдруг обнаруживаешь, что моторчик с левой стороны предназначен не только для перегона крови по твоему холодному телу.Кан во мне прячется под одеяло и принимает решение больше никогда не высовывать наружу своего носа.
Разве Тин не предал меня, осмелившись уйти без борьбы? Разве же он избегал бы меня, если бы действительно был влюблен?А я словно по-прежнему стою обездвиженный его леденящим взглядом, с протянутыми вперед руками, хватая ладонями воздух, собравший в себе всю тяжесть мира.
Мне больно. Я физически могу ощущать эту боль, что, как струны, напрягает все мои мышцы.Я никак не могу перестать думать о нем. Его имя заучит в ушах, и это похоже на какую-то изощренную древнюю пытку, которая рано иди поздно непременно сведет меня с ума. Я несколько недель ждал, что он придет, как раньше, и снимет меня с крючка, а потом вдруг понял, почему мы больше не общаемся.Он меня боится.
Я думал о том, сколько времени мы провели вместе, обо всем, что знал про Тина. Мы же определенно не можем быть геями. Это мысль, за которую я отчаянно хватаюсь, когда губы во сне сами бесконтрольно повторяют его имя.Я ведь не тот, в кого можно по-настоящему влюбиться. Он просто одинок и отчаялся. Мы оба сомневались и даже, вероятно, были несколько одержимы друг другом, но это так естественно, когда у одного из нас никогда не было друзей, никого, кому можно было бы довериться. А другому никогдав жизни не говорили, что он может быть так любим. Ведь можно, если попробовать, если просто немного подождать, выйти из всей этой ситуации нормальным человеком?Тин что-то напутал, принял это за что-то настоящее, поэтому теперь, после моего неугодного ответа, избегает меня. Избегает, потому что мы слишком хорошо друг друга знаем, потому что я камня на камне не оставлю от всей этойлюбовной фигни, если только он придет ко мне и даст мне шанс объясниться. Я ведь не гомофоб, у меня есть друзья геи. Но Тин не такой, он просто из тех, кто слишком далеко заходит.
Если бы мне удалось с ним поговорить, удалось заставить меня выслушать, я бы смог его вернуть. И он был бы рядом.Меня внезапно охватило незнакомое, ужасное и болезненное чувство. Оно не было разумным. Не знаю, откуда взялось и что означало, но я впервые в жизни себя ненавидел.Во втором часу ночи мои глаза внезапно распахнулись, повинуясь какой-то неведомой силе. Не понимаю, что меня разбудило. Я лежу неподвижно в темноте. Вторая половина постели пуста. Я жду озарения, каких-то объяснений свыше, но ничего не происходит.Я нахожусь под воздействием нового ощущения - неопределенного чувства неуверенности и беспокойства. Внутри пустота, но я не знаю, где она гнездится: в сердце или в голове. Я ничего не потерял, но все же ощущаю себя одиноким и покинутым. Что-то не совсем определенное, как глубокая тоска по отношениям, в которых я слишком хорошо разбираюсь, когда они касаются других.
Когда я снова закрываю глаза и поворачиваюсь на другой бок, щека утыкается во что-то холодное и мокрое.