2. Смерть тигра — Наследник и советник — Непобедимая дружба?.. (1/1)

— Попался!Киёоки успевает опомниться только в последнее мгновение; едва он дёргается назад, как в дерево, прямо перед лицом, вонзается кунай. Его нарочно предупредили голосом, дабы дать время увернуться, однако расслабляться волку никто не разрешал; уже через пару мгновений, сложив всё в голове, он резко пригибается — и ещё один кунай, брошенный супругой, вонзается точно над его головой.— Санго! — примирительно вскинув ладони, пытается изобразить радость Киёоки. — Как же я рад тебя видеть, родная!— Я тебе сейчас покажу ?родную?! Сволочь трусливая! — выпрыгнув из кустов, волчица приземляется к мужу на колени и третий кунай — возле правой щеки — вонзает уже собственными руками. — Жена с учителем его ждут, ищут — а он ни весточки! Где ты шлялся, тенгу тебя дери?!— ?Тенгу?? Не… не надо о тенгу, пожалуйста, — вдруг ослабшим голосом просит Киёоки. — И к учителю… я больше не вернусь. Мне… ни за что не стать хорошим целителем.Руки его опускаются сами собой. Пару мгновений стоит тишина, а затем Санго зовёт — внезапно мягким тоном:— А ну-ка иди сюда.Киёоки немедленно подаётся навстречу; обняв супругу за талию, опускает голову на её плечо. Ему сейчас очень нужна поддержка — пусть он и знает, что нисколько не заслужил её своим ребячливым поведением. Какое-то время Санго гладит его спину тёплыми ладонями, но уже вскоре ворчит:— Святые прародители, это бесполезно. От тебя так и веет слабостью. Ты хоть ел за это время?— Не знаю. Кажется, — неопределённо отвечает Киёоки. Санго вздыхает: — Посмотри на меня, — и сама приподнимает его лицо ладонями. Поцелуй после долгой изматывающей разлуки кажется спасением, и Киёоки, поддавшись, едва не забывается — однако знакомый зуд в ладонях вынуждает его отстраниться.— Что ты делаешь? — шепчет волк, качая головой. — У тебя ведь мой сын под сердцем. Силы нужны ему, а не его блудному отцу.Затем они снова молчат. Санго терпеливо ждёт почти целую минуту — но затем не выдерживает:— То есть ты даже не обрадуешься тому, что у тебя будет первенец?— Я рад, Санго, очень рад, — с горечью произносит Киёоки, поднимая взгляд на сердитую супругу. — Но радости этой почему-то не чувствую. Надеюсь, хотя бы госпожа Михо отозвалась как следует. Ты ведь к ней в первую очередь побежала, а уже потом обо мне вспомнила, надеюсь?Как и ожидалось, от этих слов Санго немедленно взрывается.— Да я тебе сейчас! — она замахивается на мужа кулаком. — Он ещё издевается! Между прочим, я своего истинного повелителя никогда не покидаю дольше, чем на четыре дня. А ты… На меня тебе плевать — так хоть бы о Сакичи подумал. — Киёоки вздрагивает от звучания этого имени. — Малыш всё это время места себе не находил, при каждой встрече меня допрашивал. А позавчера — и вовсе увидел кошмар. Ты хоть представляешь, как Масацугу после этого разозлился? Сказал, если ты не вернёшься в ближайшие несколько дне… эй! — волчица возмущённо вскрикивает, когда Киёоки внезапно подхватывает её на руки и встаёт. — Ты что творишь, нельзя же так резко!— С тобой можно, ты у меня сильная, — хмыкает волк; тем не менее он бережно опускает супругу на землю — но не даёт уйти сразу, сначала прижавшись к её губам благодарным поцелуем. — Я люблю тебя, — наконец, полноценно улыбается Киёоки и, взяв волчицу за предплечье, вместе с ней направляется к земле, где учитель… ах да, ведь близится зима. Замерев на месте и коря себя за непредусмотрительность, Киёоки вновь обращается к жене: — Они уже переселились?— Молодец, что додумался спросить об этом заранее, — ехидно отзывается Санго. Развернув супруга, она тянет его за собой в совершенно противоположную сторону. — Из-за твоего отсутствия кое у кого возникло слишком много свободного времени, нерадивый ты ученик. А потому он решил отыскать землю поживописнее.Они обнаруживают Масацугу сидящим на коленях, с наспех собранными волосами и хаори, небрежно наброшенным на кимоно. На мёрзлой земле перед ним свиток, в руках кисть; взгляд направлен на оледеневше-хрупкую былинку, что склонилась к почве. Знахарь источает вокруг себя творческую сосредоточенность, и Санго с Киёоки почтительно замирают в нескольких шагах от него. Некоторое время ученик пытается решиться на то, чтобы приблизиться к учителю и заговорить с ним, однако последний нарушает тишину раньше, процедив в пустоту перед собой:— Где. Ты. Был?Киёоки, встрепенувшись, тут же выходит чуть вперёд и опадает на колени:— Простите меня, Исида-сенсей…— Не прощу. Ты хоть понимаешь, сколько нам теперь придётся нагонять? — резко обрывает его знахарь, отбросив кисть в сторону. Киёоки жмурится, как от удара, а затем выдавливает из себя тихое:— Господина Шингена не стало, и я… — он замолкает, когда видит, что плечи учителя дрогнули.— Шинген… умер? — едва слышно произносит Масацугу — не веря. После чего медленно поднимается на ноги. Обернувшись, он проходит мимо ученика, но даже не удостаивает его взглядом. Теперь его внимание обращено на Санго. — Почему ты не сообщила нам?— Я и о смерти Уэсуги Кеншина вам не говорила. — Два волка одновременно дёргаются, поражённые ещё одной не лучшей вестью. Санго хмурится в сторону Масацугу: — Но вы ведь сами сказали: вас не интересует то, что происходит вне вашего дома…— Я имел в виду — меня не интересует всё, что касается проклятого демона Нобунаги, — строго возражает ей Масацугу. Однако тон его смягчается, когда он вновь говорит уже с учеником: — То есть… теперь этого тенгу некому останавливать?Киёоки сжимает руки в кулаки, осознав.— Получается, что так…— Тогда ты тем более не имел права исчезать, — не выдержав, фыркает учитель. Но не проходит и доли секунды, как он берёт себя в руки и с кратким: — Идём, — бросается собирать принадлежности.Сакичи встречает Киёоки ещё на террасе; бросив подметать заснеженную энгаву, он едва ли не в слезах бросается к своему защитнику на шею. От резкого прилива сил перед глазами вспыхивает — и волк, осев на землю, крепко смыкает веки. Да уж, оно и правда тяжело — так долго без истинного господина.Вот только разница ощущается лишь при встрече.— Я думал, ты меня бросил, Кацу! — произносит Сакичи с дрожью, когда Киёоки, придя в себя, осторожно обнимает его в ответ. — Мне снилось, что злой Нобунага убил тебя… Обещай, что больше никогда не будешь пропадать! — он отстраняется и заглядывает прямо в глаза — тем самым невольно приковывая к месту. — Поклянись!— Клянусь, — не подумав, выпаливает Киёоки. Однако, увидев, как лицо его ещё совсем юного господина озарилось улыбкой, волк понимает, что ответить иначе он просто не имел права, — и добавляет: — А ещё я впредь ни за что не позволю тебе мучиться кошмарами, Сакичи.Масацугу, скрестив руки на груди, пронзает ученика сердитым взглядом.— А теперь живо отпустил — и не сметь трогать, покуда не заработаешь моё прощение.Киёоки, вздохнув, размыкает объятия — но Сакичи сам вцепляется в рукава его косоде:— Ну уж нет, отец, это нечестно. Я простил его, а значит, и вы должны простить, — рассудительно произносит он. — Сами ведь говорили, что он уже второй раз потерял покровителя и ему должно быть очень больно.Масацугу вздрагивает. После чего делает медленный вдох, борясь с желанием немедленно обрушить на ученика весь накопившийся гнев. Однако любовь к сыну оказывается сильнее.— Ладно, на этот раз я приму твои рассуждения, Сакичи, — он смягчает тон. — Но Кацутаке всё равно придётся отработать занятия, которые он прогулял.Пропустив ученика в рабочее помещение, Масацугу на какое-то время задерживается перед сомкнутыми створками бумажных дверей, явно обдумывая что-то. Киёоки бесшумно опускается на пол за спиной учителя и устремляет взгляд на свои колени, ожидая.— Я так надеялся, что Великим сущностям удастся победить его, объединившись, — внезапно ослабшим голосом произносит знахарь. — Что-то теперь будет с нашим лесом… — Он резко оборачивается — и голос его крепнет: — Ты должен быть опечален, однако не смей себя винить. Верю, ты перенял все тайны военного дела от наставника. Однако я ещё не научил тебя тому, как продлевать отпущенный сущностям век.Киёоки вскидывает голову.— Как вы узнали?— Значит, угадал, — прикрывает глаза Масацугу. И ещё раз убеждённо произносит: — Ты не виноват. Как не был виноват и в первый раз. Просто помни об этом.Киёоки понимает, что учитель сейчас старается ему помочь. Однако слова его, как любое хорошее лекарство, отдают горечью. Горечью тех воспоминаний, которые немедленно всплывают в памяти.Вздохнув, Киёоки вновь опускает голову — на этот раз пристыженно.— Простите, учитель. Но я вернулся сюда не ради обучения. А ради вашего сына. Я желаю защищать Сакичи, однако… достойным целителем мне не стать. А если не достойным, то лучше и вовсе никаким. Вы ведь сами говорили, что неумелый знахарь чаще вредит, нежели…— Всё с тобой ясно, — немного напряжённо перебивает его Масацугу. Однако следующие его слова приводят Киёоки в недоумение: — Я, наверное, даже рад, что вы настолько крепко друг к другу привязались… — Тем не менее знахарь тут же меняет тему разговора: — Значит, обучаться ты больше не желаешь. Получается, все прошлые годы я убил на тебя зря?Теперь стыд накрывает Киёоки с головой; вцепившись пальцами в ткань хакама, он отвечает:— У меня нет никаких способностей к целительству. Воин — да, стратег — ещё куда ни шло, но быть таким знахарем, как вы…Масацугу фыркает:— Ну, я-то гений, моего уровня тебе точно не достичь. Однако! Это не отменяет того, что ты являешься защитником моего сына. А уж кому-кому, но личному целителю Сакичи я не позволю быть неграмотным. Ты вернулся ради него — и учиться будешь ради него. Иначе я просто тебя к нему не подпущу. Такие условия тебя устроят?Первые мгновения Киёоки даже не находится с ответом: настолько он восхищается тем, как ловко Масацугу развернул его слова в пользу их обоих. На душе сразу же становится легче в сотни раз — и лишь где-то в глубине скребётся лёгкая обида, за то что он столько времени глупил, избегая учителя. Нужно было сразу прийти к нему. Не прятаться, терзаясь печалью и ощущением вины, а найти в себе силы открыться — и как можно скорее оправиться. Учитель ведь на самом деле его понимает — лучше, чем кто бы то ни было.А Сакичи, никогда и ни за что, его не покинет.Склонившись, Киёоки благодарным голосом произносит:— Несомненно. При таких условиях я готов освоить всё, что сумею. Спасибо вам.— Ну вот и замечательно. — Киёоки изумлённо вздыхает, когда голос учителя вдруг теплеет. Подняв взгляд, он видит на лице Масацугу искреннюю, пусть и едва заметную улыбку. — А теперь позволь сказать тебе самое главное, — тихо продолжает старший волк. — Добро пожаловать домой, Кацутаке. И больше не смей нас так внезапно и надолго покидать — иначе покусаю.***— Когда Шингена не стало, на плечи его молодого сына опустилось слишком тяжёлое бремя, — произносит Уджиясу, отстранённо глядя перед собой: уже немного ощутимым становится то, как камень вытягивает из них силы. Конечно, они пока не клюют носом и не зевают — но чувствуют лёгкую рассеянность. — Кацуйори был всецело подавлен потерей и возложенной на него ответственностью. И если прежде этот мальчишка был добросердечен и дружелюбен, то после смерти отца, говорят, стал слишком резким и тревожным. Тем не менее Нобунага всё ещё не мог разбить Такеда. Охранный камень не только не позволял подчинённым демона-тенгу достичь земель Великого Тигра, но и дарил воителям в алом силу и отвагу. Хотя последнее, возможно, всего лишь заслуга того человека, что вёл войска Кацуйори в бой.— Вы сейчас говорите о господине Санаде Масаюки? — догадывается Хаякава. Уджиясу молча кивает, после чего произносит:— Он был для Кацуйори лучшим другом. И его главной опорой в те годы. Говорят, как знахарь он никчёмен. Однако стратегии этого двуличного хитреца когда-то были подспорьем даже для господина Шингена — что уж говорить о сыне Такеда, слишком неопытном в сравнении со своим отцом. А если учесть то, как сильно Кацуйори горевал… — Уджиясу вновь не договаривает. — И тем не менее — охранный камень, грамотная стратегия и бесконечно воодушевлённое войско. Сколько бы Нобунага ни старался уничтожить Такеда, против такого набора преимуществ ему было не выстоять.***Масаюки больно видеть своего истинного господина таким — с погасшим взглядом, опущенными плечами и неуверенностью в каждом движении. Только вчера им удалось пресечь попытку Нобунаги погасить алое пламя Такеда, однако даже это не принесло Кацуйори успокоения. Волк искренне желает помочь своему лучшему другу, но тот с тщанием избегает его; желая предупредить очередную попытку тигра сбежать, Масаюки задерживается в зале после обсуждения итогов битвы. Когда все, шаркая ногами, покидают зал и оставляют их наедине, Кацуйори наконец замечает, что попал в ловушку.— Что-то произошло, Масаюки? — голос повелителя до боли холоден; Кацуйори в принципе перестал улыбаться и говорить тепло — ровно с того дня, как Шинген навеки исчез в золотистом свете. — Говори скорее, у меня много дел.— Мне не по душе то, что ты избегаешь меня, Кацуйори, — прямо и без оглядки на положение произносит Масаюки — зная, что друг его сейчас уязвим в эмоциональном плане. Лучше пусть разгневается на него, лучше пусть отчитает — но наконец столкнётся лицом к лицу с той болью, от которой яростно прячется в своей занятости.— Никого я не избегаю. Ты всё так же мне нужен, — Кацуйори едва заметно щурится: он не желает сейчас разговаривать. А ещё он не смотрит Масаюки в глаза, потому что боится, что спрятанные в глубине сердца чувства могут вскрыться. — Разве тебе не достаточно моих поручений?— Недостаточно, — уверенно отвечает Масаюки — однако выражение лица господина не меняется, пока волк, всё-таки поддавшись волнению, не произносит: — Недостаточно ровно до тех пор, покуда среди них нет приказа вернуть тебе волю к борьбе.— Хочешь сказать, я безволен?! — не выдержав, восклицает Кацуйори. Он сжимает руки в кулаки и наконец обращает взгляд на друга — пылающий гневом. — Не делай вид, будто видишь меня насквозь, Масаюки.— Я и не делаю, — стойко выдерживая его взгляд, произносит волк. — Я действительно знаю, о чём твои мысли, мой друг. Ты винишь себя в том, что Такеда переживают тяжёлые времена. Однако это неправильно… и неправда. Отпусти свою вину — и ты увидишь, что у нас всё ещё есть множество замечательных союзников, способных вернуть клану прежнее процветание.Пару мгновений Кацуйори продолжает смотреть в глаза Масаюки, будто постепенно приближаясь к осознанию. Однако, едва он отворачивается, взгляд его леденеет.— Тебе не понять меня, — произносит тигр — прежним холодным тоном. — Ты тоже потерял отца, это правда. Однако тебе не светит в ближайшее время взять в свои руки управление кланом.Слова едва ощутимо уязвляют — и Масаюки даже не может понять поначалу, почему. Он ещё в детстве смирился с мыслью, что является третьим сыном в своей семье, а потому если и сможет стать кем-то, то явно не её главой. Тем не менее это позволило ему сполна постичь то, что давалось лучше всего, — военное дело. Оба старших брата признавали, что, невзирая на очерёдность, Масаюки способен добиться больших успехов и славы, нежели они.И всё-таки… Неужто он на самом деле хотел бы… большего? Неужто не прочь был бы стать лидером клана — если была бы возможность?..Волк качает головой, отвлекаясь от неуместных мыслей. Тихо извинившись, он поднимается на ноги и шагает к выходу — однако прежде, чем распахнуть фусума, вновь бросает взгляд на своего истинного повелителя.— Мне тоже тяжело от мысли, что владыки больше нет, — с искренним сожалением произносит он. — После его смерти многое изменилось, господин Кацуйори. Однако наша дружба должна остаться прежней. Вскоре Нобунага придёт вновь — и мы обязаны уничтожить его. Вместе. Врозь же нам придётся крайне тяжело. Прошу, не закрывай своего сердца, Кацуйори.Волк покидает тигра уверенный, что использовал все слова, которые у него имелись.И тем не менее он боится, что друг уже никогда не сумеет ему довериться так же беззаветно, как в прежние времена.