Глава 2. ?Да я ведь опасен для тебя, дурачок? (1/1)

— Что с ним, господин целитель?— Не волнуйтесь, госпожа, это скоро пройдёт.Будь Кеймацу в сознании, он бы обязательно одарил матушку и пришедшего к ним лекаря крайне недоверчивым взглядом. А как ещё реагировать на то притворство, что так и звенит в словах обоих? Оба пытаются звучать вежливо и спокойно, однако Кеймацу прекрасно ощущает, какие именно волны исходят от каждого. Старик-целитель на самом деле нисколько не верит в то, что сущность, ради которой его сюда позвали, поправится. А мать не просто переживает за своего сына — она испытывает тихий ужас, не в силах понять, чем вызвано его состояние. Больше всего её пугает то, что недуг может быть последствием какого-нибудь проклятия, от которого уж точно не спасут никакие лекарства. Вот только дело тут совсем не в проклятии…?Нужен я кому — проклятие на меня насылать…?По крайней мере, не в таком проклятии, о котором мог бы помыслить рядовой чародей. Кеймацу и безо всяких врачевателей знает, что именно прямо сейчас заставляет его метаться в полубреду и то дрожать от дикой лихорадки, то вдруг забываться, словно оказываясь на пороге смерти. Это яд, распространяющийся по его телу. Змеиный яд. Яд его второй сущности. Самое раздражающее заключается в том, что лекарь тоже это прекрасно понял, причём при первом же прикосновении к подопечному. Но он не пожелал говорить ?страшной правды? при ?ребёнке?, пока заявив, будто ?всё пройдёт?. Вот только ничего оно не пройдёт. Кеймацу уже не маленький, ложные надежды ему не нужны. Он и так знает, что отрава способна доконать его в ближайшие несколько лет. Если не в ближайшие несколько месяцев. При условии, что рядом нет противоядия, конечно. А оно ведь было рядом. Было рядом все эти годы, непрерывно, и лишь месяц назад умчалось к Каменному озеру…Старый лекарь отзывает мать из комнаты и, закрыв дверь, шёпотом говорит ужасную правду. Но Кеймацу всё равно слышит каждое слово волка. А точнее, ощущает, прямо своим телом — телом, которое он теперь яростно ненавидит за то, что оно его подвело. Ладно хоть, сознание он потерял, убираясь в кладовой, а не во время прогулки, например.— В Кеймацу слишком много яда, даже для змея, — говорит лекарь. На этот раз в его словах присутствует искреннее беспокойство. — Тело просто не справляется с этим. Получается, будто ваш сын убивает сам себя.— Святые небеса… — с ужасом шепчет мать в ответ. — Неужели с этим ничего нельзя поделать?— ?Поделать?, говорите… А у вас, случайно, нет в семье драконов? Хотя бы среди дальних родственников.— Нет, никого… А почему именно драконы?Целитель сначала прочищает горло, а затем неуверенно говорит:— Драконы устойчивы к отравлениям. Для них пара укусов змея ничего не значит, а вот мальчик мог бы избавиться от лишнего яда… Хотя бы на время.Мать судорожно вдыхает. Страх, который она испытывает, так и норовит вырваться наружу, когда она произносит:— Это единственный способ помочь?— Ну… лично я не знаю других сущностей, невосприимчивых к яду. Волк мог бы что-нибудь сделать, но для этого его нужно по-истинному заклеймить. А лиса, способного выжигать отраву, в наше время уже не встретишь. Кстати, а у вас среди предков нет…— Мой дедушка был драконом, — не дослушав, с надеждой произносит женщина. Забывшись, она даже слегка повышает голос, и уже через секунду на неё накатывает безумное смущение. Она шёпотом извиняется за свою несдержанность, а затем лекарь говорит ей:— Возможно, в вас и присутствует некоторый иммунитет благодаря наследственности. Вот только осмелитесь ли вы это проверить? Да и в любом случае полностью исцелить дитя вряд ли удастся. Боюсь, Кеймацу придётся терпеть эту напасть до последнего своего дня. Вы так долго просто не выдержите. Да и он не вынесет подобного бремени.Кеймацу даже на мгновение приходит в себя, когда слышит, как в душе его матери вдруг начинается яростная борьба. Он поднимает веки, и потолок перед его глазами вспыхивает ярко-жёлтым, темнеет, а после затуманивается. И, прежде чем снова впасть в полузабытье, Кеймацу успевает подумать: ?Неужели матушка действительно готова пожертвовать собой? Нет, не нужно. Я того не стою…?. А через мгновение, будто вторя его мыслям, лекарь с горечью и настоящим сожалением говорит жестокие слова, продиктованные здравым смыслом:— Я бы на вашем месте задумался о том, чтобы родить ещё одного наследника. Иначе ваша фамилия рискует исчезнуть. Я впервые встречаю змея, который умирает от своего же яда…— Простите, но мой сын не умирает. Он просто не может умереть.Кеймацу снова распахивает глаза, когда слышит отчаянную уверенность в голосе матери. Он и сам прекрасно понимает, что просто не имеет права покинуть мир живых сейчас или в ближайшее время. Он чувствует, что ему нельзя ещё уходить. Более того, он даже знает, из-за чего он до сих пор пытается бороться. А точнее, из-за кого. Он уже слышит его шаги, шорох его кимоно, учащённое дыхание и сердцебиение… Разум уже начинает складывать в заветное имя два родных символа… Четыре недели — долгих, мучительных четыре недели… Неужели он наконец вернулся… Тепло, тепло, сюда мчится спасительное тепло, и, в очередной раз попытавшись заключить Кеймацу в свои объятия, забытье вдруг отступает в страхе от приближающейся к нему живительной силы…?Так, нет, прекрати, остановись! — приказывает Кеймацу внезапно нахлынувшему на него счастью. — Сегодня ты увидишь его в последний раз — запомни это. Так что радоваться совершенно нечему…?— Я понимаю, это сложно принять, — с горечью говорит лекарь. — И я сам изо всех сил желаю, чтобы ваш сын поправился. Но вы должны подумать о будущем…— Вы даже не представляете, сколько раз я обращалась к высшим силам, прежде чем небеса смилостивились над нами. Мы с супругом не могли иметь детей. И Кеймацу — вымоленный ребёнок. Судьба просто не имеет права отнять его у нас. Тем более сейчас, когда он ещё так юн. Когда он только начинает жить… Он обязательно справится, я верю. И готова сделать всё возможное, чтобы ему помочь. Даже если придётся…— Кстати, я вот тут задумался, — вдруг прерывает её волк. — Почему яд сбил Кеймацу с ног только сейчас? Его вторая сущность проявилась давно, не так ли?— Около десятка лет назад.— И неужели яд накапливался так долго? Такое чувство, будто до последнего времени что-то сдерживало отраву… Скажите, Кеймацу не изменял какой-нибудь своей привычке?— Постойте, вы хотите сказать, что… Не может быть. — В душе матушки медленно, но верно разгорается до этого едва теплившийся огонёк надежды. Напрасно разгорается. Прямо сегодня Кеймацу намерен отказаться от того, что исцеляло его все эти годы. — Господин лекарь. Кажется, я всё поняла…Женщина вдруг замолкает и настороженно прислушивается. А затем ахает, не в силах сдержать радости. Наконец-то она заметила, что кто-то ступил на их территорию. А ведь кое-кто, между прочим, уже половину двора пробежал. Запыхался… И обязанности все выполнил наспех. Не жалеет себя и своего огненного сердца, нетерпеливый. Забывает: то, что ярко вспыхивает, может вдруг погаснуть в самый неподходящий момент.Кеймацу пытается хотя бы слегка приподняться. Но тело будто прибито к полу гвоздями и совершенно отказывается двигаться. Ладно хоть, дышать продолжает, и на том спасибо. Змей совершенно не хочет, чтобы он видел его таким, однако ничего не может с собой поделать. Тем временем, услышав шаги на террасе, настораживается и уже наполовину глухой лекарь.— Кто это там? — спрашивает он, однако, прислушавшись, не ждёт ответа. А матушка всё равно загадочным тоном говорит:— Исцеление.По телу Кеймацу снова прокатывается дрожь, и внезапная усталость вынуждает его с тихим стоном протеста закрыть глаза. Нет, разум, не смей отключаться — только не сейчас… ведь ещё минуту назад были силы… быстро же они покинули тело… Им ведь так нужно поговорить…?Как я себя ненавижу…?— Вы наконец вернулись. Я так счастлива видеть вас в добром здравии, — вежливо-восторженные слова матери теперь звучат глухо, и Кеймацу едва понимает их смысл. Каждое новое мгновение ему то нестерпимо жарко, то отчаянно холодно, и он молит судьбу о том, чтобы та как можно скорее привела его в сознание, хотя бы ненадолго. И, кажется, с коротким и резким, произнесённым прямо с ходу:— Здравствуйте, что с ним? — разум немного проясняется. Но веки ужасно тяжёлые, а конечности — так и вовсе кажутся неподъёмными. Тщетно попытавшись открыть глаза, Кеймацу опять переключается на звуки, что доходят до его тела через дощатый пол. И совсем не удивляется, когда не слышит ничего. Глупо полагать, будто лекарь или матушка сразу же ответят на заданный вопрос. Оба понятия не имеют, стоит ли вообще раскрывать правду — а что уж говорить о верно подобранных словах… Ведь перед ними точно такой же ?ребёнок?.— Он отдыхает, — наконец находит самый безобидный ответ мать. Всё-таки она слишком добросердечна, чтобы сказать обо всём напрямик. Кеймацу это не нравится, совсем не нравится… Но он не в силах этому помешать. На самом-то деле, он уже давно бы сам объяснил, что именно его свалило, безо всяких лекарей… И сказал бы, что может на время избавить его от яда, так что никаких волков бы звать не пришлось… Но вместе с остальным телом немел и язык, а потому каждая попытка заговорить либо отнимала слишком много сил и имела результатом бессмысленный вздох или стон, либо сразу оканчивалась ничем. И как что-то решать, если он даже слова выговорить не может??Ненавижу…?— Я могу чем-то помочь?— Боюсь, что… — начинает лекарь, и сердце Кеймацу испуганно замирает. К счастью, волка почти сразу мягко перебивает матушка:— Думаю, одно ваше присутствие способно улучшить его самочувствие. Он всё это время шептал ваше имя в бреду — будто звал… Так что я буду весьма благодарна, если вы хотя бы ненадолго останетесь рядом с ним. Тем не менее я прекрасно понимаю, что прошу слишком многого. Вы только вернулись, и теперь у вас так много дел…— О чём вы говорите? — в непривычно-возволнованном голосе звучат нотки искренней обиды. — Я ведь нарочно разобрался со всем поскорее, чтобы навестить его. Не нужно переживать за меня. Состояние моего друга намного важнее любых обязанностей.Лекарь понимающе вздыхает, а в душе матери вдруг вспыхивает что-то, похожее на смесь умиления и восхищения. Она едва слышно шепчет:— Спасибо. Вы — его последняя надежда на исцеление… — и её сразу же прерывает недоуменное:— ?Последняя надежда?? Госпожа Отани, что вы имеете в виду?Кеймацу мысленно усмехается.?Вот дурачок?.Волк задумчиво мычит. Ему наконец становится ясно, почему гостя назвали ?исцелением?. А матушка тем временем говорит:— Идите же. Уверена, он с нетерпением ждёт вас. Месяц — слишком долгий срок для столь близких друг другу сущностей…?Не слишком долгий, если учитывать, что я желаю расстаться с ним навсегда?.Едва успев подумать об этом и будучи больше не в силах держаться за действительность, Кеймацу полностью отключается. Когда раздаётся шорох открываемой двери, он снова частично приходит в себя и изо всех сил пытается подать хоть какие-то признаки жизни. Открыть глаза, шумно вздохнуть, приподнять руку — сделать хоть что-нибудь… ?Пожалуйста, пусть он не видит, насколько я беспомощен… Ему и без того забот хватает…?. Змей знает, что его мольбы так и останутся неуслышанными. И, ненавидя себя ещё сильнее прежнего, он снова впадает в кратковременный сон… чтобы резко распахнуть глаза, когда горячая ладонь замирает на его щеке.— Мицунари… Прошу, не прикасайся ко мне…Удивительно, но у Кеймацу тут же появляются силы и чтобы посмотреть на друга, и чтобы предостеречь его. Дотронувшись лишь раз, лис неосознанно передал ему часть своих жизненных сил. Сам он не ощущает, будто лишился чего-то. А вот Кеймацу чувствует всё. Он чувствует, как теперь, не слушая змея и всё равно прикасаясь, Мицунари продолжает вливать в его тело энергию. Вот и как жить без этого кицуне, спрашивается?.. Дыхание после бега Исида уже восстановил; лицо его — привычно-бледное, как будто он совсем никуда и не спешил всего несколько минут назад. Как будто он просто прогуливался мимо дома Отани и вдруг решил зайти к ним в гости. Чёрное кимоно сидит идеально, янтарно-медовые глаза кажутся совершенно спокойными. Лишь в глубине его взгляда, если постараться, можно заметить беспокойство. Однако по-настоящему Мицунари выдаёт лишь одно. Слегка, но всё-таки растрёпанные из-за спешки тёмные волосы. Исида предусмотрительно стянул их белой лентой, но это всё равно не помешало нескольким прядям вырваться. На уровне подсознания лис испытывает дикое неудобство по этому поводу. Однако змею кажется, что подобная небрежность лишь, наоборот, добавляет и без того опасно-привлекательному образу друга ещё больше очарования.?Когда-нибудь ты поймёшь, что прекрасным может быть не только порядок. Гармония рано или поздно становится скучной — и тогда душа начинает требовать того, что выбивается из общей массы…?— Как же ты так? — шепчет Мицунари, склоняясь к змею. — Мне сказали, ты потерял сознание во время уборки. Не ушибся?Кеймацу выдыхает отрицательный ответ и на миг закрывает глаза. Тепло, растекающееся по обычно холодному телу, добирается до кончиков пальцев, и Отани, медленно подняв руку, обхватывает предплечье друга.— Мицунари, это… опасно.— Я знаю, — просто отвечает лис, но снова не прислушивается к просьбе разорвать контакт. — Это ведь именно то, о чём ты говорил? Раньше у тебя просто кружилась голова, а теперь… — он вздыхает и взволнованно спрашивает: — Что предлагает лекарь?— Ничего полезного, — едва слышно хмыкает Кеймацу. — Он даже не хочет говорить мне, что это из-за яда. Теперь придётся строить из себя дурачка и ?верить?, будто это просто переутомление и душная погода… или что он там придумает, дабы меня успокоить? Дабы не говорить, что моё положение уже безнадёжно…— Кеймацу, — слегка сердито шипит лис. — Ты ведь знаешь, что он просто не желает тебя расстраивать.— Я уже не маленький, Мицунари, — вполголоса возражает змей. Теперь в нём достаточно сил, чтобы отнять наконец руку друга от своего лица. — И чем раньше я приму правду о том, что проклят, тем лучше. Прошу, не трогай меня больше. Моё тело ядовито, ты можешь пострадать. И прямо сейчас я хочу остаться один. Извини.Кеймацу отворачивается от лиса и, сдерживая слёзы, устремляет взгляд на стену. Он чувствует, что каждым словом пронзает Мицунари в самое сердце. Они не виделись так долго, а теперь он встречает его так холодно… Однако змей не жалеет о том, что причиняет боль самой дорогой для него сущности. Да, лучше сделать это сейчас. Лучше разорвать их узы прямо в эту минуту, чтобы впоследствии не было ещё больнее. Их пути всё равно разойдутся, Кеймацу прекрасно это знает. Мицунари не сможет всю жизнь держаться за безнадёжно больного друга. Точно так же как змей не сможет всю жизнь пользоваться той силой, которой подпитывает его кицуне. Судьба одного из них — вернуть былое величие своей семье. И второй ни в коем случае не должен ему мешать. Им нужно забыть друг о друге как можно скорее, пока они ещё юны. Пока Мицунари ещё юн. Чтобы впоследствии у лиса было как можно больше времени для поиска новых друзей, не таких обременяющих, как Кеймацу.Уже через несколько мгновений молчания змей понимает, насколько же он зависим. Прошло всего секунд десять — а ему снова стало жутко плохо; перед глазами опять возникла пелена; веки начали смыкаться сами собой, и безудержная дрожь вновь покатилась по телу, предвещая окончательное оцепенение и забытье…— Вот, значит, как. Получается, ты хочешь просто взять и сбежать? И оставить меня в одиночестве после всего, что сделал? Замечательно. Именно этого я и ожидал от своего лучшего друга.Кеймацу просыпается, когда понимает, что снова происходит это. Мицунари опять говорит совсем не то, что думает, при этом не думая, что именно говорит. Испытывая боль, лис желает причинить ещё больше страданий в ответ. Но из-за своей честности делает это слишком неумело. Да ещё и неожиданно возникшая в его душе злость вносит свой вклад. Он злится на Кеймацу? Или на самого себя? Змею становится досадно, когда он понимает, что прямо сейчас не способен верно прочитать мотивы Мицунари. Такое случается редко, но, когда случается, Кеймацу ощущает себя крайне потерянным. Он привык предугадывать всё и всех, однако его друг всегда выделялся на фоне остальных сущностей. Хотя сам кицуне об этом даже не подозревает. По крайней мере пока…Кеймацу на миг задерживает дыхание, когда вдруг осознаёт, что к нему снова возвращаются силы. Совсем как тогда, когда Мицунари его коснулся. Вот только теперь лис его не трогает — более того, он даже не смотрит в сторону змея, хмуро буравя взглядом свои колени. Тем не менее прямо сейчас от него исходят незримые горячие волны, которые достигают самого сердца Кеймацу, вновь согревая его и давая ему сил. Отани оборачивается к другу:— Когда ты этому научился?— Чему именно? — бурчит, словно недовольный старик.— Распускать тепло вокруг себя.Мицунари переводит взгляд на змея.— Кеймацу, ты о чём? Прямо сейчас я вообще ничего не делаю, — он вскидывает ладони, показывая, что на них нет ни следа магии, и ворчит: — Тебе, наверное, кажется.— Ну да, скорее всего. Я ведь больная сущность, что с меня взять. Только и могу, что бредить.— Действительно. Иначе, как бредом, это и не назовёшь, — сердито фыркает лис и отворачивается в сторону. Они молчат ещё около минуты — и всё это время от Мицунари продолжают исходить странно-горячие волны. Постепенно, мгновение за мгновением, Кеймацу становится всё тревожнее и тревожнее, но вместе с тем — всё легче и легче. Как Мицунари это делает? Это ведь не обычная магия, нормальные лисы так не умеют… В конце концов змей собирает в себе все впитанные силы и, приподнявшись на локтях, внимательно смотрит на друга.— С ума сойти.— Вижу, тебе уже лучше? — всё ещё обиженно спрашивает Мицунари, встречаясь с Кеймацу взглядами. — Теперь-то хоть мне можно остаться?— Ты разве не понимаешь, что это из-за тебя?— Что ?из-за меня??— Из-за тебя я сейчас в сознании и даже могу подняться. Этого не объяснить… но это так. Посуди сам… — Кеймацу пытается сесть, и Мицунари, тут же дёрнувшись в его сторону, помогает ему принять нужное положение. — Ты уходил тренироваться. Впервые за долгое время ты покинул меня на месяц. И в твоё отсутствие меня начал травить мой собственный яд. Понимаешь, в чём суть? Я должен был умереть ещё несколько лет назад. Но ты был рядом со мной с самого детства и… Получается, всё это время… ты избавлял меня от лишнего яда. И все эти годы я… убивал тебя.— Знаешь, а вот это уже действительно похоже на бред, — внезапно остыв, снисходительно говорит Мицунари. — Я не заметил ничего необычного, когда тренировался. Мне не было лучше, мне не было хуже. Я лишь уставал сильнее обычного. Однако оно и ясно почему. Господин Хийошимару, конечно, старался меня особо не напрягать, но тем не менее…Он замолкает, считая, что дальше объяснять необязательно. Однако не спешит отстраняться от друга. Кицуне страшится, что змей просто-напросто упадёт без него. И снова исцеляет его своей близостью. Такими темпами он окончательно поднимет Кеймацу — вот только есть ли в этом смысл, если они всё равно не смогут быть рядом всегда? Стоит им снова расстаться, как все прежние усилия окажутся напрасными. Желание прекратить всё здесь и сейчас снова вспыхивает в сердце, обжигая грудь сильнее прежнего, и Кеймацу неохотно упирается ладонью в плечо Мицунари.— Прошу, уходи, — шепчет змей. Он просто не может сказать подобного в полный голос, но понимает, что у него нет выбора. — И впредь держись от меня подальше. Только так я смогу уберечь тебя…Мицунари решительно хватает его за руку и твёрдым голосом заявляет:— Ни за что. Ты мой друг, и я никогда тебя не брошу…— Я — ядовитый змей! — в сердцах восклицает Отани, вырываясь. Чувство равновесия подводит Кеймацу, и он, отвернувшись от лиса, упирается ладонями в пол. Перед глазами всё плывёт, дышать становится тяжелее… Хорошо, что матушка как раз пошла провожать волка со двора и ничего не слышала… Судорожно всхлипнув, но всё ещё сдерживая удушающие слёзы, Кеймацу склоняет голову и дрожащим голосом произносит: — Как же ты не понимаешь…— Нет, это ты не понимаешь, — строго обрывает его Мицунари. — Я не могу тебя оставить. Хочешь ты этого или нет, однако, если ты не забыл, я перед тобой в долгу.— Да я ведь опасен для тебя, дурачок, — обращая взгляд на упрямого кицуне, умоляюще произносит Кеймацу. — Ты уже расплатился за всё сполна. Расплатился своим здоровьем. Уходи, пока твоя жизнь не сократилась ещё сильнее…— Я не верю, что ты этого действительно желаешь, Кеймацу.— Тогда, может, мне тебя укусить для убедительности?! — снова не выдерживает Отани. Ну уж нет, он так просто не сдастся. Он отгонит от себя лиса любой ценой. Даже если придётся врать себе. Даже если придётся изменить себе. Даже если придётся выйти из себя. Конечно же, змей не собирается никого убивать, но настойчивость кицуне просто вынуждает перейти к отчаянным мерам. Пусть Мицунари увидит его решимость. Пусть наконец поймёт, что так будет лучше для них обоих. Пусть уйдёт и больше никогда не возвращается. Да, после этого Кеймацу будет обречён — но он хотя бы покинет этот мир, не терзаясь чувством вины.Несколько мгновений две сущности играют в гляделки. Кеймацу уверен, что сейчас его глаза так и сияют непривычной для него яростью, однако взгляд Мицунари на удивление спокоен. Лис даже не хмурится по привычке. Он просто склоняет голову набок, а затем вдруг странно-зловещим тоном произносит:— Укусить, говоришь? А вот теперь я тебе верю, Кеймацу… — подняв руку, он одним движением стягивает алую ленту со своей шеи и резко подаётся в сторону змея, заставляя того испуганно отпрянуть. После чего шепчет: — Ну давай. Кусай, если посмеешь. Поверь, я даже сопротивляться не буду. Только знай: последствия будут необратимыми. Готов?Отани нервно сглатывает, в ужасе глядя на друга. Вот он — один из редких моментов, когда Мицунари ведёт себя крайне необычно. В такие минуты кажется, будто лисья сущность окончательно берёт верх над Исидой, заставляя его быть безрассудно-мрачным… и властно-непреодолимым. Еле сдерживая дрожь под сияющим взглядом друга, Кеймацу робко спрашивает:— А ты… ты сам-то готов?— Готов с тех пор, как раскрылась твоя вторая сущность.— Хочешь сказать… ты всё это время ожидал от меня удара?Мицунари внезапно вздрагивает — и, вдруг смутившись, отодвигается назад.— Да нет же, я не это имел в виду… — говорит он уже привычным, слегка обиженным голосом. — Я о том… мне всё равно, что ты со мной делаешь. Главное… что это ты. Хоть кусай, хоть режь… я всё равно от тебя не откажусь… Ты ведь мне как брат… — пряча взгляд, лис беспокойно терзает ленту в своих руках. Но затем, будто опомнившись, кладёт её на пол рядом с собой и снова поднимает голову. Глаза его полны решимости, когда он спрашивает: — Ну так что??А ничего?, — Кеймацу так и хочет скопировать любимую, язвительную интонацию друга, однако слова застревают у него в горле вместе со слезами. Змей зол, очень зол. Он зол на этого глупого лиса, который упорно не желает ни замечать намёков, ни следовать прямым просьбам. Он зол на самого себя, такого беспомощного, что в физическом, что в духовном плане. На себя, безнадёжно зависимого от одного-единственного существа, прямо сейчас готового бессмысленно расстаться со своей жизнью. Но вместе с тем Кеймацу безумно, до боли в сердце счастлив. Счастлив потому, что Мицунари всё-таки победил в их споре. Нет, змей не способен его прогнать. Он ведь не может без этого лиса… Чувствуя, как его переполняют эмоции, Отани подбирается к Исиде и утыкается лицом в рукав его кимоно.— Какой же ты… Сакичи… — не в силах подобрать слов, он просто зовёт друга прежним именем и ощущает, как тот опять вздрагивает от неожиданности. Кеймацу один из немногих, кто может, напомнив лису о прошлом, не вызвать при этом его злость. Услышав полный понимания вздох, а затем ощутив, как тёплая ладонь опустилась на его голову, Отани добавляет: — Ты ведь знаешь, что я не могу причинить тебе боль…— А я точно так же не могу… без тебя. И давай на этом наш спор и завершится. Потому что если ты ещё раз попытаешься возразить… я действительно уйду и не вернусь больше.— Не надо, — услышав в словах друга искреннюю обиду, Кеймацу предостерегающе хватает его за левый рукав. — Я ведь без тебя пропаду.— И я без тебя.— Неправда.— Сам ты неправда.Наконец не выдержав, оба тут же начинают улыбаться, одновременно, как по приказу. Глупый, упрямый Мицунари… Какой же он тёплый. И какой же он родной. Кеймацу уверен: будь у него брат, он и то не был бы ему так близок, как этот лис, с которым они по воле судьбы родились в соседних домах с разницей всего в два года. Хотя… тут совсем не в соседстве дело. Их родители не общались друг с другом, а потому и дети, возможно, не познакомились бы и уж точно бы не подружились, если бы не роковая случайность. Змей прекрасно помнит, что именно свело их с Мицунари. Он прекрасно помнит тот ужасный день, когда монах принёс бессознательного Сакичи к их двору, моля помочь новоиспечённому, осиротевшему за одно утро лисёнку. Слабый с рождения Кеймацу до этого ни разу не покидал территории своего дома, а потому даже и не догадался, что это сын соседей, пока матушка ему не сказала. Поначалу же всем, что мог заключить Отани об этом кицуне, было то, что он красивый… и тёплый. Да, змеиная сущность Кеймацу проявила себя только месяцем позже, однако намёки на неё преследовали мальчишку всё то время, что он себя помнил. И уже тогда, не выдержав и позволив себе дотронуться до спящего лисёнка, он впервые почувствовал, как по телу из-за этого разливается приятное тепло. Прикрыв глаза и изо всех сил запоминая необычные ощущения, Кеймацу и помыслить не мог, что впоследствии ему придётся испытывать подобное чуть ли не каждый день… Кицуне пришёл в себя только через пару суток и целую неделю после этого ни с кем не разговаривал, только изредка выходя на террасу и в большинстве своём лишь глядя в пустоту. Ладно хоть, от еды он отказывался не так часто. То и дело украдкой бросая на него взгляд, Кеймацу почти всегда видел Сакичи молчаливо-потерянным, однако порой ему удавалось заметить, как взгляд юного лиса переполняется яростным пламенем ненависти. Вскоре матушка рассказала, что родителей этого малыша убили прямо у него на глазах и потому он так себя и ведёт. Рассказала она это неохотно, видимо будучи уже не в силах смотреть на то, как её сын терзается сомнениями и тревогой. Узнав, в чём дело, Кеймацу решил любой ценой разговорить их гостя, чтобы медленно, шаг за шагом, привести его в себя.Удивительно, но у него получилось уже на четвёртый день. Первые три Сакичи упрямо ничего не слышал, будто находясь на границе реальности и сна, однако следующим утром вдруг обернулся на приветствие Кеймацу и, внимательно посмотрев ему в глаза, медленно кивнул.— И тебе тоже доброе утро, — ещё через некоторое время произнёс он, едва слышно. Голосовые связки отвыкли от работы и теперь вполне естественно подводили хозяина. Кеймацу же тем временем даже застыл на месте, не зная точно, что ему испытывать. С одной стороны, он был безумно рад, что лисёнок наконец ответил, а с другой… теперь было немного боязно говорить что-то ещё. Вдруг Кеймацу скажет что-нибудь не то и порвёт ту невидимую нить, которая только что возникла между ними благодаря утреннему приветствию? Прислушавшись к себе, будущий змей понял, что лучший выбор — представиться. Он, конечно, уже знал, что этого ребёнка зовут Исида Сакичи, однако официально познакомиться с ним всё равно было необходимо. — Кей… мацу? — слегка неуверенно повторил кицуне названное собеседником имя. Он продолжал внимательно и будто бы даже восхищённо смотреть в глаза своему новому знакомому — так, словно видел в его взгляде нечто невообразимое. — Хорошее имя.— Спасибо, — слегка смутился Кеймацу. — Мне его дала матушка. Перед тем, как я родился, в сосну возле нашего дома ударила молния. Она посчитала это знаком судьбы…— Судьбы? — едва заметно нахмурился Сакичи. И, добавив: — Ясно, — отвернулся.Кеймацу еле удержался от разочарованного вздоха. Надо же было ему одним словом всё испортить. Теперь кицуне снова оградился от реальности невидимым куполом, хотя ещё мгновение назад в нём начала пробуждаться заинтересованность во внешнем мире. И что теперь делать? Попробовать достучаться ещё раз? Или пока оставить его? Поняв, что он в любом случае ничего не теряет, Кеймацу решил ещё раз пойти в наступление:— А вас как зовут?Сакичи моргнул несколько раз, как будто силясь понять, к нему ли сейчас обратились. А потом вдруг нахмурился, на этот раз явно. Будто пытался что-то вспомнить. Неужели имя забыл? Кеймацу даже начал волноваться, когда кицуне, склонив голову, задумчиво пробормотал:— Как… меня… зовут…И вдруг, резко выпрямившись, обернулся к Отани.— Да! Точно! Как же я мог забыть! Меня зовут Са… ой… нет… не так… — змей до сих пор помнит, как на этих словах лисёнок вдруг поник, будто начав засыпать, а затем, взявшись за правый рукав юката, медленно закатал его до плеча. Первым делом Кеймацу обратил внимание на чёрно-белый шнур, что обхватывал руку Сакичи чуть выше локтя. И только потом заметил над ним царапину в три линии, соседствующую с довольно сложным символом, нарисованным чернилами — немного рвано, будто писали второпях. — Мицу… нари, — прочёл лисёнок. И, опустив рукав, посмотрел на Кеймацу. — Да, именно так. Меня зовут Исида Мицунари.Только через несколько месяцев, когда лис и змей стали достаточно близки, чтобы делиться сокровенными тайнами, Кеймацу осмелился спросить Мицунари насчёт другого имени — того, под которым его представила матушка. Исида не сразу ответил на вопрос, ненадолго погрузившись в раздумья — не то решал, стоит ли доверять этот секрет Отани, не то просто подбирал подходящие слова. И потом всё-таки объяснил, что родители в последние минуты своей жизни сменили ему имя, чтобы излечить его от смертельной раны. И скрыть от возможных врагов.— Честно говоря, я почти ничего не помню. Когда пытаюсь восстановить в памяти тот день, перед глазами будто туман, — признался лис. — Кажется, отец объединил свои исцеляющие способности с кошачьей невидимостью матери… И тем самым вытащил меня с того света. Убийца ведь приходил за ним. Отец не хотел… чтобы я погиб из-за него… — на этих словах он вдруг задрожал, взволнованно терзая свой правый рукав. — Раз уж матушку… сберечь не удалось… то… х-хотя бы…В тот день Кеймацу впервые увидел слёзы Мицунари. Конечно, лис сразу же попытался уйти, не желая, чтобы кто-то стал свидетелем его слабости, но змей схватил друга за руку и буквально силой вынудил его остаться. Прижав ослабевшего от горя кицуне к себе и скрыв его скорбь от всего остального мира, Кеймацу наконец понял, в чём заключается смысл его жизни. В том, чтобы Мицунари, несмотря ни на что, был счастлив. С течением лет, по мере того как их узы крепли, Отани порой задумывался, не является ли его желание слишком эгоистичным. Ведь, мечтая принести другу счастье, Кеймацу, возможно, брал на себя слишком много. ?Мы только дети, а его уже трудно обрадовать хоть чем-то. Что-то будет потом…?. Кеймацу знал, что Мицунари не сможет сидеть на месте вечно, что рано или поздно покинет свой дом в поисках чего-то большего. Знает он это и сейчас, а потому, сдавшись инстинктам, изо всех сил впитывает в себя обжигающее тепло, что лис передаёт через прикосновения. Отани не знает, когда именно произойдёт он — роковой ?последний раз?. И с молчаливой жадностью пользуется данной ему привилегией, уже предвкушая, как ревностно будет беречь каждую частицу Мицунари, что сумел заполучить себе.— Так странно… — вздохнув, тихо говорит лис. — Всё это время ты меня успокаивал, исцелял одним своим присутствием… А теперь я даже не знаю, как тебе помочь.— Тебе и не надо знать, — спокойно отвечает Кеймацу. Он хочет сказать что-то ещё, однако, услышав шаги матери по террасе, поспешно отстраняется от друга и устремляет взгляд на створки бумажных дверей. Когда через некоторое время они раскрываются, Мицунари вздрагивает от неожиданности и слегка испуганно, будто пойманный во время кражи вор, оглядывается.— Госпожа Отани?— Я так и знала, — произносит женщина с крайним облегчением. — Так и знала, что ваше возвращение сотворит чудо. Он не поднимался двое суток — и вдруг выздоровел буквально за минуты. Моё предположение подтвердилось. Присутствие лиса поблизости способно ему помочь.— Я всё ещё не понимаю, о чём вы, — растерянно отвечает ей Мицунари, и матушка едва заметно улыбается его словам.— Господин лекарь сказал, что лисье пламя способно исцелить Кеймацу, — говорит она. — И что нет в нашем лесу кицуне, способного сотворить такой огонь. Но, судя по всему, даже то тепло, что испускает тело юного лиса, в силах улучшить самочувствие моего сына. Это истинное чудо. И дело здесь не только в пламени. Но ещё и в узах, которые вас связывают. Дружеских узах, схожих по своей силе с родственными. Теми самыми, которые позволили вашим родителям спасти вас от гибели, господин Исида…Матушка замолкает и слегка пристыженно опускает взгляд, будто испугавшись, что может рассердить Мицунари своими словами. Тем не менее Кеймацу знает, что одним предложением она лиса точно не разозлит. Во-первых, кицуне знаком с матерью своего друга достаточно, чтобы прощать ей некоторые мелочи. А во-вторых, естественная способность бабочек — усыпление — играла госпоже Отани на руку в общении с кем угодно. Своим плавным, будто бы убаюкивающим голосом эта женщина, кажется, была способна утихомирить любую, даже самую буйную сущность. Что уж говорить о Мицунари, который способен довольно долго сдерживаться, прежде чем по-настоящему вспылить.— Всё выглядит так, будто нам ни в коем случае нельзя расставаться, — решает нарушить молчание Кеймацу. Он произносит эти слова крайне спокойным голосом, однако сердце его стучит как бешеное. И в душе становится невероятно тепло, когда Мицунари, пусть и слегка напряжённо, отвечает:— Я совсем не против этого.***На следующий день друг вытаскивает его погулять, маскируя это под суровое ?собирать яблоки?. Кеймацу уже с самого начала чует неладное, однако незамедлительно соглашается помочь. Ему и самому жутко не терпится оказаться уже на свежем воздухе и заодно услышать полноценный рассказ о тех четырёх неделях, которые лис провёл в тренировках. На самом деле, последнее Отани необходимо в первую очередь. Вчера Мицунари, конечно, на вопрос матушки в меру лаконично ответил, что всё прошло хорошо и он многому научился… Однако Кеймацу не был бы Кеймацу, если бы не заметил: друг что-то недоговаривает. И ладно бы это просто были не интересные никому, кроме самых близких сущностей, подробности… Однако на этот раз кицуне скрывал то, что очень сильно его тревожило. Змей, даже несмотря на заметно улучшившееся состояние, из-за этого полночи прометался с боку на бок, не в силах уснуть. А забывшись, уже через несколько минут с криком очнулся от ужасного кошмара. Ему приснилось, будто монах, который тренировал Мицунари, вдруг обратился в ужасного монстра и съел его. Сновидение — глупейшее по своей сути, однако Кеймацу до сих пор от него не по себе. Да и в общем и целом сегодня он ощущает себя крайне неуютно. Совсем как в тот день, в который ему было суждено впервые увидеть Сакичи.К счастью, в меру прохладная и вместе с тем смущённо-солнечная, истинно раннеосенняя погода позволяет Кеймацу на время отвлечься от неприятных воспоминаний. Вид того, как природа готовится к зиме, всегда обнадёживает змея. Вопреки устоявшейся традиции, он не верит, будто после осени лес умирает. Глядя на сбрасывающие листья деревья, Отани убеждает себя: они просто собираются заснуть, чтобы к весне, восстановив силы, очнуться и целое лето радовать взор обитающих в нём сущностей. И точно так же, как лес каждый год возрождается, будто легендарный феникс, любая сущность имеет право на новую жизнь в ином обличии.Бросив взгляд на Мицунари, змей молча умиляется тому, как тот всё-таки не выдерживает и, отказавшись от желания выглядеть строгим, с интересом начинает рассматривать листья под своими ногами. Эта привычка у него ещё с детства — говорят, все кицуне питают слабость к красивым листьям. А когда ими любоваться, если не сейчас — в ту пору, когда те предстают во всей красе, запечатлеваясь перед исчезновением из этого мира яркими солнечно-пламенными, а порой даже ало-кровавыми образами?— Красивый… — шепчет Мицунари и, замерев, склоняется над пожелтевшим кленовым листом. Робко потянувшись к нему, он осторожно касается листа пальцами, а затем аккуратно берёт его в руки. И, всё ещё не отводя от него взгляда, поднимается. — Я обязательно его сохраню.Кеймацу озадаченно склоняет голову, не в силах понять, как именно друг собирается ?сохранить? уже, по сути, мёртвый лист, который так и жаждет рассыпаться от чьего-то неосторожного прикосновения. Однако Отани не задаёт лишних вопросов и молча следует за лисом. Когда оказывается, что им необходимо разобраться с одной-единственной яблоней, находящейся прямо возле границы территории Исида, змей совершенно не удивляется. Мицунари уже ?собрал яблоки? вчера, оставив на сегодня лишь последнее дерево. Чтобы был предлог оказаться с другом наедине.Кеймацу мысленно улыбается и тихо произносит:— Неужели не мог прямо сказать, что желаешь поговорить?— Я боялся, что твоя матушка не отпустит тебя просто так, — передёрнув плечами, отвечает Мицунари.— Ну и дурашка.Лис задумчиво вертит в руках подобранный им кленовый лист, а затем, осторожно положив его в траву, щёлкает пальцами. От его рукава тут же отлетает искра и небольшим ярким огоньком зависает над местоположением листа. Мицунари задумчиво мычит, будто оценивая результат, а затем, кивнув самому себе, подходит к стволу яблони. И, обхватив его руками, смотрит на Кеймацу.— Отойди.Змей, всё это время зачарованно наблюдавший за действиями друга, переводит на него ошалелый взгляд.— Это что сейчас было?— Отойди, говорю, — нетерпеливо повторяет Мицунари и, когда Кеймацу, развернувшись, повинуется, пробует встряхнуть яблоню. Пробует неуверенно, поэтому сначала у него получается не очень. Однако затем, рассердившись, за один раз заставляет дерево сбросить чуть ли не все плоды. — Это маяк, чтобы отметки ставить. Удобная вещь, если гуляешь по лесу среди ночи.— Тебя этому твой монах научил?— Во-первых, он не ?мой монах?, а господин Хийошимару…— Ой, вы смотрите-ка. ?Не мой монах?. Ты сам-то его имя давно выучил?Мицунари сердито ударяет кулаком по стволу, однако делает вид, что злится именно на дерево. Кеймацу же едва сдерживает смех. Лис всегда так забавно реагирует на любые замечания в сторону этой сущности… Однако уже через мгновение змею становится жутко тревожно от одного воспоминания о наставнике Мицунари. К чему бы это?— А во-вторых, он не может меня ничему научить, — продолжает Исида, отходя от яблони на несколько шагов. — Он ведь не лис. Всё, на что способен господин Хийошимару, — это помочь мне ?раскрыть силу?… — кицуне задумчиво глядит на крону. — Как думаешь, ещё потрясти или хватит?— Думаю, что хватит, потрясающий ты мой, — хмыкает Кеймацу. В душе змея в очередной раз появляется намёк на тревогу, однако он решает пока позабыть об интуиции. Чутьё всё равно ему ничего дельного не подсказывает, а долгожданным единением с другом насладиться очень даже нужно. Нет, ну чего стоит один лишь его хмурый взгляд, так и говорящий: ?Прибил бы тебя, да не могу?. А то, как он терзает рукав, явно намереваясь поведать что-то важное…— Ты погоди. Я ведь тебе ещё самого страшного не рассказал, — вдруг помрачнев, говорит Мицунари. — Не надо мне помогать, я сам всё соберу.Отани молча кивает — и склоняется за первым яблоком.— Кеймацу. Ну я же сказал.— Ты звал меня собирать яблоки. И я согласился помочь тебе собирать яблоки. Прошу, не обманывай мои ожидания. И не разрушай моих надежд, — спокойно, но в то же время настойчиво произносит Отани. И после этого Исида пока не смеет спорить. — О чём же ты хотел поговорить?— Ты знаешь, от чего именно меня спасли родители?— От гибели, разве нет?— Ага. А умирал я от чего?Кеймацу застывает на месте, только теперь осознав, что понятия не имеет. Мицунари ведь ни разу толком не рассказывал о том дне, поскольку сам толком ничего не помнит. Он даже не мог разъяснить, откуда у него на руке оказался чёрно-белый шнур, который явно обращается в какое-то оружие. Потому что воспоминания об этом словно стёрлись из его памяти. И змей почему-то по умолчанию думал, что лис точно так же не знает причины своей недогибели.Отани медленно поднимает взгляд на Исиду, уже догадываясь, что именно тот скажет. И одновременно с ним вышёптывает:— От яда.Несколько мгновений оба молчат, просто глядя друг на друга. А потом Кеймацу говорит:— Значит, вчера я мог спокойно тебя укусить. Ты ничего не терял, хитрюга.Мицунари, едва заметно улыбнувшись, бросает Кеймацу яблоко.— Лови.— И зачем оно мне? — спрашивает Отани, умудрившись-таки поймать.— Пробуй. Вдруг несладкие, а мы с тобой тут спины гнём.— А ты?— А я сладкое не люблю.?Врёшь ведь?, — думает Кеймацу, однако пробует. От сладости аж зажмуриться хочется, но змей упрямо-холодно констатирует:— Кислое.— Да ну? — вскидывает брови Мицунари. Приблизившись к Отани, он перехватывает яблоко и пробует сам. — Хм… ну если это для тебя ?кислое?, то я даже не знаю…Кеймацу же тем временем чуть в траву не садится.— Т-ты чего творишь?Солгав, он, конечно, хотел добиться реакции — но явно не такой!— Доказываю, что яд твой для меня безвреден, — тем временем спокойно отвечает Исида, прикрыв глаза. — Если к вечеру не помру — значит, у меня правда к нему иммунитет…— Что значит это твоё ?если??! — не выдержав, восклицает Отани. — Ты совсем с ума сошёл?В ответ на это Исида вдруг начинает смеяться. Тихо, будто смущаясь своих же эмоций. Схватив змея за рукав, он выдыхает:— Ох, Кеймацу, видел бы ты сейчас своё лицо… Просто словами не передать. Ты такой тёплый становишься, когда чувства берут над тобой верх. Делай так почаще. Я хоть волю к жизни… терять перестаю.Последние слова лис произносит как-то слишком уж глухо, а Кеймацу от этого становится как-то слишком уж жутко. Пытаясь успокоить и себя, и внезапно приунывшего друга, змей произносит:— Господин лекарь говорит, что жизни нужно держаться до тех самых пор, пока позволяет здоровье.Мицунари тут же передёргивается, будто от отвращения, и отходит к яблоне.— Он волк. Ему легко говорить подобное, — ворчит он, прислоняясь к стволу и сердито надкусывая яблоко.— Хм. И чем же тебя волки смущают?— Тем, что они нечестные, — без раздумий отвечает Мицунари. — Точнее, способности у них нечестные. Волки могут излечивать раны своим господам. Даже смертельные. А что делать сущностям, у которых нет среди слуг таких вот целителей? Разве это справедливо? Если я буду сражаться с тем, кому подчиняется волк, мы с ним заведомо будем в неравных условиях.— Но ведь твой отец также был волком, Мицунари. И спас тебя от смерти с помощью своих сил, — замечает Кеймацу, однако его друг тут же ревниво огрызается:— Мой отец никогда никому не подчинялся. Одно дело — спасать дорогих тебе сущностей, и совсем другое — исцелять кого-то только из-за клейма.— Ну не знаю, — пожимает плечами Кеймацу. — Не на всех ведь ставят метки насильно или из-за обычая. Некоторые и сами не прочь знак господина на себе носить…— Пусть даже так, сути это не меняет, — упрямо качает головой Мицунари. — Правильная битва всегда должна быть честной.— Но ведь битвы редко когда бывают правильными, — спокойно говорит Кеймацу. — Без хитростей всё равно не обойтись. Да и вообще, кому я это говорю, — он внимательно смотрит на Исиду. — Ты ведь лис. А лисы — главные по уловкам.— Поздравляю — ты наконец-то начал мыслить упрощёнными понятиями, друг мой, — язвительно-обиженным тоном отвечает Мицунари. — А ещё я ненавижу тенгу и становлюсь невидимым, если мне на голову листик положить.— Но ведь последнее — правда, — хмыкает Кеймацу, и лис сердито, истинно по-кошачьи, шипит ему в ответ. Всё-таки в наследство от матери ему досталось не только симпатичное лицо. — Да и первое не факт, что неверно. Ты ведь в жизни тенгу не встречал. Жалко только, что ты не рыжий. Тогда бы полностью соответствовал представлениям.Мицунари хмыкает в ответ, уже остыв. Жаль, что он обидчивый. Но здорово, что отходчивый. Однако отходчивый до поры до времени. Главное — не увлекаться и не злоупотреблять. И Кеймацу, возможно, один из немногих, кто действительно знает меру, а потому может себе позволить иногда посмущать друга, только чтобы посмотреть на его реакцию. Тем не менее сегодня лис явно его победил в этом деле. И Кеймацу из-за этого в очередной раз ощущает себя жутким должником…Змей снова склоняется к земле. Разговоры разговорами, однако дела никто не отменял.— Да постой ты… нетерпеливый какой. Мы ведь ещё не договорили, — вдруг рычит лис, и Кеймацу, обернувшись, видит, как недоеденное яблоко внезапно вспыхивает в руке друга и исчезает.— Мицунари?..Змей роняет в траву только что поднятый им плод. А Исида, не глядя на свою же магию, просто взмахивает рукавом, рассеивая оставшийся от яблока дым. Наваждение? А вот и нет. Если огонёк, до сих пор висящий над листом, и является иллюзией, то это — настоящее лисье пламя. Пламя, которое, по словам волка-лекаря, сейчас не умеет творить никто. У Кеймацу аж в горле пересыхает от изумления. Едва слышно кашлянув в кулак, он робко произносит:— Мицунари… Ты же расскажешь, чему именно научился за последний месяц?Исида вздыхает. Видимо, именно об этом он и хотел поговорить. О своих способностях. Однако всё никак не мог подвести беседу к нужной теме. Что ж, зато теперь он и пар выпустил, и предлог невольно сотворил.— Знаешь же, что лисы умеют насылать наваждения, верно? — хмуро спрашивает лис, склоняя голову набок. Скрестив руки на груди, он едва заметно ёжится. — А в курсе, что внутри иллюзии можно инсценировать смерть? Жертва погибает во сне, однако тело снаружи верит в это и умирает в действительности. Таким образом можно уничтожить хоть целый отряд и не оставить никаких следов. Удобная штука, если ты сражаешься… с кем угодно. Можешь устроить противнику быструю и безболезненную смерть. А можешь наколдовать ему такой сон, в котором он тысячу лет будет умирать в сплошных мучениях… Ты был прав. Лисы — мастера хитростей. Это утверждение верно и в наши времена.Мицунари замолкает и опускает голову, чтобы Кеймацу наверняка не сумел поймать его взгляд. Отани же позволяет себе нахмуриться.— А монах что сказал?— Он не знает.— Как не знает?— Этому я научился сам. Услышал его рассказ о способностях древних лисов и решил попробовать. Он же видел только, как я орудую веером и творю пламя. Знаешь, даже это вызвало у него бурю эмоций… Я не решился сказать об иллюзиях.— И на ком же ты пробовал?— На себе. Просто нарочно упал во сне и сломал руку.— Что?!Кеймацу запускает руку в волосы.?Мицунари, да что же ты творишь…?— И что было в действительности? — шипит Отани.— Жуткая боль. И я целые сутки не мог ей двигать.— А он не заметил.— Я сказал, что повредил её на прошлой тренировке. Господин Хийошимару не стал выяснять подробности. Заподозрил что-то, но решил не давить… Так что теперь, прежде чем говорить, будто ты опасен, подумай тысячу раз, — поднимая на друга сияющий болью взгляд, говорит Исида. — Самый опасный здесь я. И это тебе нужно держаться от меня подальше. Я поклялся, что никогда в жизни не буду убивать с помощью наваждений. Однако иллюзии — это ещё полбеды. А вот пламя… его мне порой контролировать не удаётся. Именно поэтому я не смог скрыть этих сил от господина Хийошимару. И когда я вчера сидел в твоей комнате, это снова случилось. Я снова выпустил огонь, сам того не желая. И сейчас произошло то же самое, — он смотрит на ладонь, в которой ещё минуту назад держал яблоко. — Стоит эмоциям взять надо мной верх, как я теряю власть над своими же силами. И чем дальше, тем хуже. Когда мне по возвращении сказали, что ты болен, я чуть библиотеку не подпалил…Сомкнув веки как можно крепче, Кеймацу изо всех сил пытается сдержать нахлынувшую на него злость. Когда эмоции немного отступают, он тихо, но всё равно боясь сорваться, произносит:— Мицунари, ты такой эгоист. Почему сразу не сказал об этом?— Потому что вчера было не до этого. Я ждал, когда тебе станет лучше.— И что же нам делать теперь?— Не знаю. Я ведь ?эгоист?, так что расходиться не вариант. Будем просто знать и верить, что всё обойдётся. Лис, который не властен над своим же пламенем… Змей, который не властен над своим же ядом… Весёлая у нас компания, что уж сказать.— Нас всего двое, Мицунари. Двое — это не компания…Кеймацу едва успевает договорить, как его друг внезапно вздрагивает и настороженно произносит:— Кажется, к нам жаждет кто-то присоединиться… — понизив голос почти до шёпота к концу предложения, он приближается к змею и, затравленно озираясь по сторонам, прислушивается к воздуху. Кеймацу пытается прочувствовать землю поблизости, однако после двух дней лихорадки да ещё и на чужой территории у него ничего не выходит. Сердце его замирает, когда он видит, как Мицунари касается алой ленты на своей шее. — Кеймацу. Скорее уходи.— Обязательно, — говорит змей и, закрыв глаза, снова пытается прочесть окрестности.— Кеймацу, я умоляю тебя. Это не сущности, и они настроены враждебно. Возможно, придётся сражаться…— Охотники?— Судя по всему, — Мицунари изо всех сил старается говорить как можно сдержанней, однако в его словах так и сквозит ненависть. Не любит он охотников. Больше того — терпеть их не может. Считает их чуждыми лесу. — Что-то они зачастили к моей территории. За моё отсутствие два раза появлялись… К счастью, их немного. Я справлюсь с ними, поверь.— Я позову помощь…— Не нужно. Их всего пятеро.— Я всё равно не уйду.— Тогда хотя бы просто отойди к дереву.Кеймацу делает шаг назад как раз в тот момент, когда Мицунари, стянув с шеи ленту, обращает её в веер. Оружие старое, а потому уже достаточно потрёпанное и порой не возвращается в руки. Тем не менее Мицунари привязан к прошлому достаточно сильно, чтобы беречь то, что досталось в наследство от отца. Он готов будет сменить веер только тогда, когда его жизнь полностью изменится. И сейчас ещё не время… Сейчас. А что же будет потом?Добравшись до яблони, Отани встаёт возле ствола. Уйти дальше он не в силах. Когда нужно будет, кинется и закроет собой от опасности. Если успеет… Кеймацу чувствует, что его помощь понадобится. Вот только понятия не имеет, чем он может быть полезен Мицунари сейчас. Он ведь ни разу не сражался. Да и вряд ли кто-то в будущем доверит ему в руки настоящее оружие.?Как же я себя ненавижу…?Змей заканчивает самобичевание, едва успев его начать, когда из-за деревьев возле земли Исида выходят, как и было предсказано, пятеро охотников. Их сразу можно узнать по одежде, совершенно не похожей на привычное кимоно. И обувь у них не такая, и внешность какая-то враждебная… Этих существ никак нельзя назвать сущностями, ибо у них есть лишь одна ипостась. Людская ипостась. Ипостась разрушителей и потребителей. Тех, кто так и ищет повод, лишь бы истребить здешних обитателей и уничтожить местную природу. Мицунари напрягается и, подняв веер, указывает им на охотников:— Кто вы такие и зачем пришли?— Мы ищем... сущность. По имени Исида Мицунари, — не совсем внятным языком отвечает один из них, вероятно предводитель, и делает шаг вперёд. Кеймацу же, только услышав имя друга, крепко обхватывает руками ствол. Только бы не запаниковать… Они ведь пришли просто поговорить? Ага, а ружья взяли для красоты, конечно… По телу змея пробегает дрожь. Хочется закрыть глаза и просто притвориться, что всё происходящее — сон. Нет, нет, нет, эта встреча просто не может завершиться хорошо!?Нужно бежать как можно скорее!?— Ну что ж, — отвечает Мицунари, поводя веером по линии охотников, — допустим, что Исида Мицунари — это я.И едва он успевает произнести последнее слово, как предводитель охотников вскидывает оружие и стреляет в Кеймацу.