Тык-тыква №10 (1/2)

Расположившись на кухне, Гилберт Шесятой мирно попивал кипяток из кружки, небезуспешно пытаясь вообразить себе, что в этом кипятке растворено хоть немного кофеиносодержащих растений. Опыт по части воображения у него был значительный: шестнадцать лет — это вам не шутки, за такой период можно научиться проецировать на месте хлеба с сахаром знатный торт, на месте свитера, доставшегося от сестры — модный прикидец, а на месте собственного семейства — весёлый цирк Шапито (правда, клоунов Номер Шесть почему-то ненавидел). Впрочем, речь не об этом. Под мерный скрип раритетной табуретки, сколоченной ещё прадедушкой на уроках труда (а был прадедушка явно троечником), Гилберта то и дело посещала пугающая мысль: допусти он хоть одно лишнее движение — и вся эта адская конструкция под ним с успехом обрушится, лишив тем самым семейство не просто ценного антиквариата, но и одного из немногочисленных сидячих мест в их далеко не пятизвёздочной резиденции. Вот она, магия чисел: детейв доме семнадцать, а табуретка всего одна. Тем не менее, сейчас это не составляло особенной проблемы: отвоевав себе одну из двух кружек (обе выменянные на крышки из-под колы, которые дети выискивали в грязи по всему городу), он без движения сидел в углу тесной, бесконечно захламлённой кухни и меланхолично смотрел в окно, согревая руки кипятком. Сегодня было воскресенье — день, который можно было бы провести в состоянии, минимально приближённому к покою: вот уже полчаса из соседней комнаты доносился звонкий лай собаки и непрерывный визг целой армии детей. В общем-то, нового в этой атмосфере ничего не было. Иногда кто-нибудь с рёвом влетал на кухню, тарахтел палкой по батарее, отчего на пол сыпались куски уцелевшей с прошлого века краски, и с таким же криком уносился обратно под дружный вой остальной малышни. Но всё это проходило мимо Гилберта Шестого, который просто продолжал рассматривать плывущие по небу облака. Вероятно, когда шумовое загрязнение воздействует на мозг столь долгое время, несчастный орган либо отмирает, либо переходит на новые волны. Таким образом, мозг каждого в семье Смитов-Дарлингов адаптировался как мог. — Где таз? Брат! Ты не видел таз? Мне нужен таз! — громогласно поинтересовался Номер Три, заглядывая на кухню: живой пример того, что атрофированный мозг — один из лучших вариантов защиты от окружающей действительности.

Номер Шесть успешно проигнорировал и его, теперь уже с интересом вчитываясь в давно заученные надписи на обрывках газеты, которой была заклеена дырка в окне (вероятно, кто-то из детей милосердно пытался покончить с собой, спрыгнув отсюда). Не отреагировал он на вопрос брата и тогда, когда тот принялся с остервенением греметь немногочисленной мебелью, перерывая горы мусора в попытках найти своё драгоценное сокровище. Так и не сумев отыскать оное (ему было невдомёк, что таз использовалидля игры несколько младших детей, и теперь он остался забытым в чьей-то квартире), Номер Три удалился, громко причитая и оглушительно топая.

Кто-то завизжал — потом раздался дружный смех. Так Номер Шесть просидел ещё какое-то время, игнорируя всё вокруг, блуждая мыслями в месте, недоступном простым обывателям. Прошло почти два месяца с того момента, как в семье Смитов-Дарлингов едва не освободился шестой номер по вине случайной автомобильной аварии, и за эти два месяца жизнь кардинально поменялась, правда, сложно было понять, в лучшую или худшую сторону. Гилберт, наконец, оторвал взгляд от окна и посмотрел на полупустую кружку, из которой поднимался пар — и он успел порадоваться тому, что заглянул внутрь раньше, нежели сделал очередной глоток: пока он отвлёкся, кто-то из детей заботливо засунул в чашку пучок травы. Это было бы крайне трогательно, если бы малыш предварительно удосужился вымыть растение: теперь же в чашке помимо засохших желтоватых травинок неизвестного растения плавали полурастворившиеся комья грязи, придавая воде приятный коричневый оттенок.

— Что ж, теперь он хотя бы походит на чай, — Номер Шесть отодвинул от себя ставшей непригодной к внутреннему употреблению жижу, не сомневаясь, впрочем, что кто-нибудь из братьев или сестёр не побрезгует напитком: тот же Номер Три, который, закрывшись в туалете, причитал о потери своей драгоценной посудины. Гилберт вздохнул, тайно довольный тем, что успел отведать хотя бы часть прелестного кипятка из-под крана, пусть от него и оставался известковый налёт на ободке кружки. И хотя те же хлопья налёта неприятно скрипели на зубах, заставляли горло першить, но всё же старый добрый кипяточек был хоть какой-то поддержкой озябшему организму.

Безусловно, сейчас Гилберту больше всего хотелось оказаться в любом другом месте, но он уже на практике убедился в том, что всё его семейство напоминало какую-то жуткую пародию на вампиров: стоило пустить одного в свой дом, как остальные могли беспрепятственно входить и выходить в любое время дня и ночи и в любом количестве.

Тот факт, что первым человеком, кого можно назвать другом хотя бы отдалённо, стал парень, сбивший тебя на машине — более того, парень раза в два старше, что-то определённо говорило о всей жизни в целом. Утешало в этой ситуации то, что определённого рода проблемы сопутствовали не только ему: Гилберт Шестой Смит существовал в атмосфере той странности, где считалось вполне нормальным заводить семнадцать детей с двумя именами на всех. Удивительным было и само наличие человека, добровольно (скорее добровольно-принудительно, коль уж дети стали мастерами по части взлома замков) согласившегося хоть немного соприкоснуться с такой-то реальностью. Это не могло быть счастливым билетом.

Гилберт прекрасно понимал, что по какой-то неведомой для себя же причине слишком многого ожидает от происходящего. Даже в сериалах, которые иногда сбивчиво и с пикантной приправой из ругани пересказывала Номер Тринадцать, не происходило чего-то настолько нелепого. Этот счастливый конец бывает, но только в слезливых мелодрамах и дешёвых романах в мягкой обложке, и уж тем более он бывает с кем-то другим. Ни в одной истории прекрасный принц, что спас принцессу, не получал в довесок к ней ещё с десяток её титулованных братьев и сестёр, устаивавших полный погром во всём королевстве. Рационально, да, об этом приходилось напоминать себе каждый раз, когда мысли воспаряли куда-то ввысь, удаляясь играть в счастливую страну ?А что если??. — Ого, ты где-то заварное кофе раздобыл? — Номер Два, одна из многочисленных Синди в их семействе, всё-таки сумела вовремя себя остановить, заподозрив неладное из-за весёлой зелени в кружке. Её черезчур смазливое личико тут же поморщилось. — Ну да, конечно, мы тут, типа, только земляное кофе можем себе позволить, ха-ха… Конечно, стоило бы во имя законов лингвистики поправить Синди Вторую, но кофе был не столь уж частым гостем в единственных двух чашках семейства, чтобы так уж точно разбираться с его родом. — Слушай, братец мой любимый… — вдруг словно вспомнила что-то Номер Два, вальяжно пожёвывая жвачку и периодически выдувая бледно-розовый пузырь. Она хотела было непринуждённо прислониться к столу, но после того как он с протяжным скрипом едва ли не развалился, от идеи Синди отказалась.

Номер Шесть, вздрогнув от неожиданности, посмотрел на сестру, поразившись её смелости: вытащить в присутствии стольких дармоедов из заначки жевательную резинку, которую та либо выпросила у кого-нибудь из своих бесчисленных бойфрендов, либо стащила в магазине, было делом поистине рискованным. И то, что в результате можно было лишиться самого продукта, было не самым страшным последствием. Так, в последнее время у детей появилась пугающая привычка выставлять на балкон тех, кто был им неугоден, и держать пленника там они могли по несколько дней, иногда через форточку бросая тому хлебные корочки. — Чёт ты слишком грустненький… А я как раз хотела поговорить с тобой, братишечка, — продолжила девушка, неопределённо улыбаясь и внимательно глядя на Шестого.

Номер Шесть посмотрел на неё так, словно впервые увидел, поражённый внезапной догадкой, что всё это время безосновательно обвинял сестру в беспутстве, а ведь на самом деле каждый из её романов мог заканчиваться преждевременно по причине, что далеко не каждый парень будет столь же терпелив, как Джон, когда какой-нибудь Номер Двенадцать вываливается из шкафа среди ночи.

Синди Вторая была симпатичной, отчего вокруг неё постоянно вились взаимозаменяемые поклонники, а её поверхностность и образцово-показательная глупость отнюдь не считалась пороком в той среде, которую девушка предпочитала — напротив, была чем-то совершенно естественным и даже очевидным. И у неё могли бы быть друзья, могли бы быть отношения, длящиеся больше пары дней, пусть и не с каким-нибудь академиком — но всё это внушительное дополнение в виде перемазанных и орущих братьев и сестёр в качестве приданого сильно осложняло поиски суженного.

О да, они могут и не любить друг друга, но действительно плывут в одной лодке сквозь вонючую трясину реальности.

От внезапно нахлынувших чувств неведомой ранее родственной любви его сердце буквально сжалось. — Да?.. — произнёс он, совершенно не представляя, о чём может пойти речь, но весь преисполненный решимости помочь. — В общем, тот парень, у которого ты ошиваешься… Джон. Так вот, больше ты у него ошиваться не будешь. Впрочем, ничего такого уж неожиданного. Всё в пределах нормы для их семейки.

— Что?! — Гилберт подскочил так резко, что едва не разрушил табуретку, а заодно почти снёс едва пришедший в равновесие стол. — Что ты с ним сделала? Он жив хотя бы?! — это можно было счесть за издёвку, не учитывая переизбытка энтузиазма в нумерованных детях, которые своей любовью действительно могли довести до самоубийства (а может, кого-то и довели уже: как знать?) — Ха-ха, ну ты юморист, короче, — фыркнула Номер Два и успешно выдула очередной жвачный пузырь. — Он жив, здоров и очень даже счастлив после знакомства со мной. И как страстно горели его глаза, когда он смотрел на меня!.. У Гилберта впервые не хватило слов — он даже попробовал вспомнить, не жил ли в последнее время у кого-нибудь ещё. — И, представь себе, братишка, он пригласил меня снова, — с расстановкой произнесла Синди Вторая. — Думаю, завтра он сделает мне предложение. И, честно говоря, наверное, я приму это предложение: он достоин моей руки и сердца. Более или менее... Конечно, не идеал, но всё можно подправить. Это было настолько же обидно, насколько и откровенно тупенько. Предложение руки и сердца, какие-то загадочные страстные взгляды… Господи-Боже, да что не так с их семьёй? Всё то трепетное чувство, которое столь внезапно проснулось в нём по отношению к старшей сестре, лопнуло одновременно с розовым липким пузырём от её жвачки, и у парня появилось спонтанное желание посмотреть, как сестра будет вычёсывать жвачку из своих красивых пепельных волос. Он прекрасно понимал, что в порыве эгоцентризма Номер Два вполне способна перепутать презрение с завистью, а сострадание с любовью, чем заслуживала одного лишь сочувствия, но всё рациональное с его стороны уже улетучилось, сменившись злостью и досадой.

Так уж получилось, что в их семье все поневоле было общим. Существовала лишь одна оговорка: что-то, будь то прадедушкина алюминиевая кружка или штанишки из секонд-хенда, будет твоим, если ты успеешь это захватить первым. Судя по всему, этот закон явно распространялся и дальше обычных вещей. Итак, впервые в жизни Шестого у него появилось нечто своё, что-то такое, на что не могли распространиться власть и влияние членов его семьи, что-то, чем нет нужды делиться или отдавать — и тут же сестра по старой привычке пытается это отнять. Не важно, каким словом можно было бы назвать это его новое знакомство, и не важно, насколько слова Синди Второй правдивы, но уже сама эта ситуация выбивала из колеи.

Переполненный злостью, обидой, возмущением и праведным гневом, Номер Шесть только и смог выдавить из себя: — Да, да, конечно, звучит очень правдоподобно! — волевым усилием он заставив себя разжать кулаки. — Ты же будешь не против, сестричка, если япойду с тобой, а потом буду свидетелем на вашей свадьбе? На самом деле, ему уж очень хотелось посмотреть, на что похожи эти страстные взгляды Джона и каково их место в объективной реальности. Конечно же, исключительно с научной точки зрения.

Судя по всему, Джон становился всё более популярным — и, удивительно, субъект на лестничной клетке, небрежно прислонившийся рядом с дверью, не входил в этот рыбный косяк Смитов-Дарлингов, по крайней мере, Номер Шесть был уверен, что не видел его раньше за семейным столом.

Субъект, не сменив своей пафосной позы, вскинул голову и, одарив брата с сестрой долгим внимательным взглядом, выдал: — Низкий рост, мягкие черты лица, возрастная непропорциональность форм… — Эй! — возмутился Гилберт, не найдя других слов от столь внезапного нападения. — …ярко выраженная неврастения… — задумчиво добавил незнакомец. — Подросток мужского пола, если я не ошибаюсь. А я никогда не ошибаюсь, — заявил, наконец, он, улыбаясь Номер Два, которая всё ещё безразлично рассматривала себя в крошечном осколке зеркала, явно отбитом в каком-нибудь общественном туалете. — Ага, — с придыханием произнесла она, вылавливая собственное отражение по отдельным фрагментам, и уже тот факт, что девушка вообще заговорила, кажется, плохо подействовал на разум субъекта на лестнице, полностью затмив его и заставив расправить все перья в хвосте.

— Да, да, дедуктивный метод — моё второе имя! — он гордо выпятил мускулистую грудь. — Но нет, не нужно бросать на меня столь страстные взгляды, — Номер Шесть осмотрелся: вдруг это Джон вернулся и опять экспериментирует своими ?страстными взглядами?? Но нет: Номер Два всё ещё поправляла чёлку, даже не замечая, что к ней кто-то обращается, а взгляд самого Гилберта вряд ли можно было отнести к категории ?страстный?.

— Да, — продолжал тем временем тип в лестничной клетки, — увы, но у меня уже есть дама сердца. Да, понимаю, Вы разочарованы, но я привык разбивать женские сердца. И не только женские. — Это… класс, — Номер Шесть закивал и улыбнулся. Вероятно, родись он в какой другой семье, то испугался бы внезапной встрече с сумрачным психом на полутёмной лестничной клетке на шестнадцатом этаже — но он на ежедневном уровне сталкивался с вещами и похуже (одного только пения Номера Три в душе вполне хватало, чтобы полностью отбить чувство страха). Так что он просто протиснулся мимо и постучал в дверь к Джону, морально подготовившись, что ему наверняка откроет кто-нибудь из младших братьев или сестёр. Но нет — в квартире не слышалось никаких криков, воплей, визга, собачьего лая и тому подобных проявлений жизнедеятельности четы Смитов-Дарлингов. Это показалось Гилберту подозрительным. На пробу Гилберт даже надавил на ручку двери, но та оказалась закрытой, а новый замок — ещё не взломанным.

— Ой, — раздражённо цокнула языком сестра, решив, наконец, вернуться на эту бренную землю. — Ну чё ты там копаешься? Итак, Номер Два оторвалась от созерцания собственной неотразимости в отражении и подошла к двери, оттолкнув братца и даже не удостоив субъекта взглядом. Она несколько раз шлёпнула раскрытой ладонью по гладкой поверхности, давая возможность полюбоваться на её французский маникюр, сделанный школьным корректором, но тоже не добилась особого успеха.

— Ну и чё это такое? — капризно поинтересовалась она, надув полные губы. — Об этом-то я и говорил! — с восторгом продолжил субъект. — Хм. Вот моя визитка, — и он протянул девушке небольшой прямоугольник, на который она уставилась, скептически приподняв тёмные брови.

— Тут написано ?Джек Смит. Частный детектив?, — заботливо произнёс Номер Шесть. — Прости, в нашей семье умение читать распределилось неравномерно, — он увернулся от подзатыльника, которым попыталась наградить его сестра. — Ну и чё ты тут делаешь? — осведомилась она. — Разве ты не должен фотографировать… ну я не знаю… как кошельки, там, воруют? Или изменяют, там? Субъект, он же — Джек Смит, частный детектив — деловито хмыкнул, и поспешно продолжил. — Моё нынешнее задание очень секретно. Настолько секретно, что никому нельзя о нём знать. Я понимаю, что вам очень бы хотелось, чтобы я вас в него посвятил, но я не имею права раскрывать подробности… — У тебя вообще есть лицензия? — осведомился Номер Шесть, даже не пытаясь выдать сарказм за вежливость, но Джек Смит, частный детектив, уже пустился во все тяжкие, всё говоря и говоря: — …а потому я задам вам несколько наводящих вопросов, которые могут иметь, а могут и не иметь отношение к делу. — Чё? Чё ты несёшь вообще? Я вообще не понимаю! — простонала Номер Два. Но Джек Смит, частный детектив, определённо был беспощадным в своём ремесле, так что времени на то, чтобы опомниться, он Гилберту и Синди решил не давать: — Итак, как давно вы знакомы с пропавшим без вести человеком, который проживает в этой квартире? Сколько?.. — Стой! Джон пропал? — Пропал. А может и не пропал. Я не имею права… Детектив продолжал рассказывать что-то с важным видом, но Гилберт уже как-то не вслушивался в его пафосные речи. ?Он пропал. Он пропал, а я остался. Что ж, этого стоило ожидать?. Этого стоило ожидать. Этого стоило ожидать — и рациональной частью рассудка Номер Шесть это понимал. Это не был счастливый билет, в его жизни ничего не могло вот просто сложиться нормально: в книге или фильме герои всегда вознаграждаются за страдание — в реальной жизни страдания будут просто преследовать тебя, пока их не станет слишком много, но всё ещё не достаточно, чтобы убить окончательно. Сдаться, сломаться — да, но жизнь будет ещё тлеть, побуждая к бессмысленному движению вперёд. И даже после этого мучения не прекратятся, а мир будет изредка давать лишь краткие передышки только для того, чтобы подчеркнуть всю массивность последующей агонии. Квартира Джона действительно пустовала, не было даже Морганы. Следы взлома появились сразу же, как только из шахты мусоропровода вылез перепачканный Номер Восемь и бойко решил проблему с новым замком — но на этом все следы разрушений закончились. Номер Шесть полностью проигнорировал слова Джека Смита, частного детектива, о том, что они вмешиваются в крайне важное расследование уже тем, что просто находятся на месте преступления — в их-то семье находиться в неподходящих местах было чем-то вроде традиции — и потому быстро обошёл все комнаты, осматривая все потенциальные укрытия для его малолетней родни.

— Джон? — на всякий случай позвал он. — Мм… Гилберт? Синди? Кто-нибудь? Но нет, никого, кроме их четверых, в квартире не было. Не оказалось ни зубной щётки, ни расчёски, из шкафа пропал чемодан, а из кухни — собачья миска. На тщательно заправленной кровати — свежее бельё, из холодильника исчезли все скоропортящиеся продукты, мусорное ведро оказалось девственно чистым. В квартире, конечно, остались комнатные цветы, но возле каждого была небольшая записка о том, каким именно образом необходимо ухаживать за тем или иным видом — и это окончательно развеяло страхи Гилберта о том, что с Джоном могло в действительности произойти нечто ужасное. Но… как бы там ни было, а на душе у Гилберта Шестого Смита всё же было паршивенько. Да, этого определённо стоило ожидать — и только он сам виноват в том, что наивно посмел рассчитывать хоть на что-нибудь вообще. То, что Джон вообще выдержал их общение так долго — уже было чем-то запредельно фантастическим.

— Даже полиции не по зубам это дело! — продолжал нахваливаться Джек. — Они отказались его расследовать, потому что очень некомпетентны. А я!.. — А кто тебя нанял? — бесцеремонно вклинился Шестой, вырвавшись из своих мыслей. — Семья пропавшего, — выпалил детектив, а затем, осознав собственную оплошность, тут же добавил. — Вообще-то я не имею права распространятся на этот счёт. Так что я надеюсь, что данная информация останется между нами. Если вы не хотите неприятностей. С моей стороны. Ну, вы поняли меня.

— То есть, даже его родители не знают, где он? И вернётся ли вообще? — Гилберт Шестой и не подозревал, как принижает самолюбие несчастного детектива, игнорируя его угрозы, но парню до этого дела не было.

— Иначе бы ко-мне и не обратились! — раздражённо рявкнул детектив. — Я берусь только за особенно сложные дела: знаете ли, у меня есть репутация и даже визитка! Я сам её спроектировал, потому что дизайнеры нынче не способны уловить правильного течения, — и он сокрушительно покачал головой. — Вот, мистер, теперь они лучше выглядят, — Номер Одиннадцать протянул тому целую стопку визиток, изрисованных цветными ручками. Джек мигом встрепенулся, принявшись шарить по карманам, а после в изумлении посмотрел на Номера Шесть.

— Это нормально, — устало заверил Гилберт. — Это нормально для моей семьи. Возможно, вечером ты найдёшь кого-нибудь из них в своей бельевой корзине.

Джек ещё какое-то время обдумывал ситуацию, а после продолжил: — Я уже взялся за одно дело по поиску, я не скачу между ними! Я имею привычку полностью фокусировать своё внимание на поиске только одного человека! Что скажут мои конкуренты, если узнают, что вместо одного человека — я нашёл другого, да ещё и у себя дома? — Ну так чё, Джона тут нет,я не поняла? — раздался недовольный голос сестры из коридора. Она молчала слишком долго, а это сказывалось на уровне её раздражительности. — Тогда я сваливаю! — и она пошла прочь, громко цокая каблуками туфель, доставшейся ей в наследство от какой-то из многочисленных тётушек.

Гилберт тяжело вздохнул. А потом раздался громкий визг, заставивший его выскочить на лестничную площадку, но к моменту, когда он там оказался, всё уже и закончилось. Вероятно, непомерно высокий каблук, приклеенный скотчем, выбрал именно этот момент, чтобы попробовать вкус самостоятельную жизнь — по крайней мере, он валялся на ступеньках чуть в стороне. Сама же Синди Вторая так и замерла на середине лестницы, буквально повиснув на каком-то очередном за этот день незнакомце, который крепко удерживал её на месте, не давая свалиться. Она нерешительно подняла голову и посмотрела на спасителя. — Ох… мамочки, — только и вырвалось у неё. — О, мой ангел, стремительно спустившийся с небес по этим бренным лестничным пролётам прямо в мои грешные объятия, — нараспев с небывалым драматизмом воскликнул мужчина. Воскликнул подозрительно знакомым голосом.

Они так и остались стоять, просто глядя друг на друга, словно представители разных инопланетных цивилизаций, не решаясь обмолвиться ни словом. Они не отреагировали даже, когда Номер Двенадцать со вздохом произнесла: — О, Номер Два втюрилась в поэта! — девочка посмотрела на брата полным радости взглядом. — Мы его то тазом сбивали, то сестрой! Значит, теперь мы можем занять эту квартиру, потому что у тебя не будет соперников в борьбе за Джона!!! Номер Шесть несколько опешил. — У меня и не было соперников, — рыкнул он в ответ, лишь после умилительного улюлюканья сестры осознав двусмысленность сказанной фразы. — В смысле… Забудь. И, махнув рукой, он просто пошёл прочь. Следующие несколько дней быстро превратились в неделю, проходя в каком-то рутинном тумане. Уроки окончательно потеряли былую призрачную привлекательность, и большую часть времени Гилберт ловил себя на том, что просто разглядывает деревья за окном.

Дома было не намного лучше. Вся пресность жизни вернулась в привычную серую беспросветную колею повседневности. Встать, продравшись сквозь горы чужих тел, выстоять очередь за талонами на очередь в туалет, очередь за талонами на очередь за едой, очередь за талонами на старые, местами порванные пакеты…Единственным, что ещё отличало их от той границы ну совсем уж средневековой бедности, было наличие по одной паре видавшей жизнь обуви на каждого (правда, передавались они по наследству от давних предков). Последней из утренних столпотворений была очередь на выход из дома, так как в узком коридоре помещалось два-три ребёнка помладше (Номер Три, кстати, не помещался в коридоре вообще). А ещё Его Величество Шум. Постоянный непрекращающийся шум, чей-то плачь, смех, крики, звуки музыки из-за соседней картонной стены, собачий лай и кошачьи вопли, споры и ругань, детские завывания — вечная какофония, от которой негде было скрыться.

Он начинал понимать, почему же киты и дельфины выпрыгивают на берег из-за шумового загрязнения. Ему же выпрыгивать было некуда.

Разве что с крыши.

— Мистер Смит, может быть вы всё-таки обратите внимание на наш урок? — ядовито поинтересовался учитель, стукнув линейкой по краю его парты. Гилберт даже не дёрнулся, ведь резким звуком его было трудно испугать. — И где, позвольте узнать, ваша тетрадь? А вот это Гилберта насторожило, ведь речь шла о покушении на редкие материальные ценности их семейства. — Но мы же сдавали её на прошлом занятии, — нахмурившись, ответил Смит. Конечно, учителя давно уже были осведомлены о сложных и весьма специфичных проблемах семьи Смитов-Дарлингов (как финансовых, так и психических), но поверить и осознать их, похоже, было для преподавателей чем-то за гранью возможного. Именно потому они не особенно воспринимали его оправдание ?…у меня одна тетрадь, доставшаяся от Номера Три, да и то, её наполовину изрисовал Номер Одиннадцать, а о том, что это за жёлтое пятно в левом нижнем углу, я просто советую вам не спрашивать?. — Я раздал все тетради, что у меня были, мистер Смит. Если вашей там не оказалось, значит, вы её не сдавали. Или потеряли — мне-то откуда знать? Извольте раздобыть новую. Раздобыть новую. Элементарно. — Так… вы… потеряли мою тетрадь? — с расстановкой произнёс Гилберт, не особенно даже силясь осознать эту мысль. Он и не заметил, как сжал пластик найденной на улице ручки с такой силой, что тот жалобно затрещал, но на лице его всё ещё не отражалось никаких эмоций.

— Я никогда ничего не теряю, — с показательным возмущением оскорблённой гордостиизрёк учитель. — Может, кто-то из вашего семейства по ошибке вынес её вместе с мусором? — за спиной раздались пара смешков, и он продолжил. — Насколько я помню, выглядела она не лучшим образом, так что будет повод для обновки. Того и гляди, такими темпами приобретете себе новый пакет. И ещё смешки. Да, это была забавная шутейка. Ха-ха.

Этого следовало ожидать. Этого следовало ожидать, так же, как неминуемо промозглая зима следует за унылой осенью.

Номер Шесть перевернулся на бок, уставившись на облезлую стену, один вид которой уже пел колыбельные об антисанитарии и всём том букете заболеваний, которые можно от той подхватить.

Глупо конечно, бесконечно глупо было срываться из-за такой вот мелочи, как потерянная тетрадь.

Единственная тетрадь.

И ещё стильный портфель, замаскированный под пакет. Чего грустить-то? Ха, да ему даже повезло занять кровать днём, когда она полностью в его распоряжении. — И что мне теперь делать? — осведомился он у стены.