Тык-тыква №10 (2/2)

Та отозвалась лишь безмолвной мерзостью своего существования. Гилберт подумал, что вполне может рассмотреть зарождение жизни между трещинами в краске.

— Интересно, а это можно будет зачесть за внеклассную научную деятельность? Костяшки болели.

Удар вышел не слишком удачным — и он оцарапал кожу о ровный ряд острых зубов вставной челюсти. Главное, не занести никакой инфекции. Гангрены ему ещё не хватало. Внезапно совсем рядом раздался детский голосок: — Как насчёт пирожков из песочка? — заботливо поинтересовался Номер Одиннадцать.

— Из того, куда кот ходит? — Ага, — улыбнулся ребёнок. Итак, подведём итоги. Событие дня: он врезал учителю.

— Нет, спасибо. Что-то не хочется пирожочков. Гилберт Шестой Смит врезал учителю. Конечно, учеником года он теперь не станет, но, говоря откровенно, он итак особо не метил в ряды ?Ими гордится наша школа?. — Ну ладненько. Гилберт Шестой Смит врезал учителю за то, что тот потерял его единственную тетрадь — и даже не смог в этом признаться, самодовольный урод. Но что он смог, так это бросить пару искрометных шуток в адрес достатка его семейства.

— Теперь, когда Джона нет, то никаких настоящих пирожков нам не светит, — в тоне Номера Десять не было даже и признака капризности — всего-то плохо скрытая печаль.

— И чая, — добавил Номер Девять. — И печенья! Шестой на этом моменте лишь задался вопросом: откуда в комнате взялись дети, если изначально он определённо лежал здесь в одиночестве. — …и книг, — грустно пробормотала Двенадцатая, отрываясь от заполнения контурной карты. Ей повезло. Раньше неё это задание никто так и не удосужился выполнить.

— А ещё того вкусного ништячка, которым он псину кормит, — присоединилась к общему гулу Пятнадцатая.

Если бы Гилберт Шестой Смит знал слово ?меркантильный?, в этой ситуации он точно смог его бы применить, но ему пришлось ограничиться лишь репликой: — Хватит тоску наводить, засранцы мелкие.

Номеру Шесть пришлось признать, что он не был полностью справедлив к ситуации, в которой оказался. Отстранение от школы на пару дней — не такое уж плохое событие: несколько суток можно будет просто драматично провалятся в кровати, вдыхая затхлый воздух, перенасыщенный запахами людей и псины. Отработки после уроков — меньше времени с переизбыточной семьёй в месте, ошибочно названном домом. Даже родители не будут его ругать — они просто проигнорировали двадцать три звонка от директора, совершенных на рабочий телефон, как и все предыдущие миллиарды сообщений о необходимости явиться в школу. Это не была его вина. По сути, это не была ничья вина, что всё сложилось именно так, а не иначе. Сам он предпочитал винить родителей, которых так и не научили пользоваться средствами контрацепции — какой промах со стороны системы образования. А тем временем грустный разговор младших членов семьи продолжался. Внезапно Номер Десять хлопнул в ладоши: — Так если Джона нет, мы можем занять его квартиру! — Да! Она всё равно ему больше не нужна, — воодушевлённо кивнула Синди Тринадцатая, словно речь сейчас шла не о недвижимости, а о неиспользованном в кафе стике с сахаром.

— Что вы… — Гилберт почувствовал, как его резко выдернули из его мыслей, даже через чур резко, — что вы несёте, мелочь?! — И тогда можно будет рисовать на обоях! Там хотя бы есть обои! — захлопал в ладоши Номер Одиннадцать. Ажиотаж и всеобщее воодушевление определённо возрастали. — А ещё у него отличные подоконники, — поддержала Номер Семь, что лишь недавно вернулась из своего безнадёжно устаревшего притона готов. Её внешность и то, с какой тщательностью она пыталась уместить свою объёмную тушку на обшарпанном подоконнике, ненавязчиво подсказывали, что та в который раз сменила компашку и, как следствие, Взгляд-На-Жизнь. Короткие волосы вновь высветлены и кое-как стянуты в подобие пучка, а чёрные тени и помада полностью исчезли (Гилберт даже не хотел спрашивать, где она вообще их достала). Вся её чёрная одежда сменилась безразмерными свитерами и обтягивающими штанами (секрет был прост: одежда, что передаётся по наследству, редко когда подходит по размеру), что, впрочем, не особенно подходили её внушительным габаритам.

Номер Шесть всерьёз задумался, где сестричка прячет заначки с едой: на их жалких харчах просто невозможно было так раздаться. — Будет удобно писать там стихи и вздыхать о… Нём. Гилберт подумал. Решил воздержаться от комментариев. — Вы не можете занять его квартиру, засранцы, — категорично заявил Шестой, стараясь придать голосу максимум твёрдости. — Почему нет?! — ошеломлённо завопила толпа. — Да! Нам вродь как ваще как надо! — крикнул Восьмой. — А если Джон вернётся, мы же не будем его выгонять. Так что всё честно! — Нет! Вы с ума сошли? Это вообще что за бред? — если полчаса назад Шестому хотелось плакать от досады, то сейчас он чувствовал, что расплачется просто от абсурдности всего происходящего. Хотя пора было бы и привыкнуть за столько лет. Почему дети вообще его слушали — непонятно. Они редко когда так поступали. Их голоса смешались в один сплошной возмущённый шум, пока кто-то воинственно не выкрикнул: — Он против нашей идеологии! Товарищи, выставить неугодного прочь! И Гилберт, что даже не успел начать кричать и сопротивляться, был подхвачен бурным человеческим потоком — а через пару мгновений оказался за дверью, запертый на узком захламлённом балконе. Конструкция эта была столь ненадёжна, столь продуваема всеми ветрами, что он невольно попятился, вцепившись в стену. — Выпустите меня отсюда, засранцы! — он пнул ногой дверь, ещё и ещё, но та осталась неприступной. Конечно, он без труда мог выбить окно — но…

Номер Шесть представил себе, насколько же это живописно, обитать в комнате, где одно из окно будет закрывать фанера (при условии, что им удастся отыскать таковую на мусорнике).

Вздохнул. Подошёл к краю перил и, перегнувшись через них, посмотрел вниз. Земля была так умиротворяюще далека. — Ты это, пацан… Семок хотишь? — поинтересовался голос сбоку. Сначала Шестой даже дёрнулся от удивления, захваченный своими мыслями. Тем временем со стороны соседнего балкона показалась рука с бумажным пакетиком, заполненным упомянутыми семечками. Владислав Злобномысл, протягивая свёрнутую газетку, наполовину высунулся из окна, чтобы поприветствовать соседа. Желудок Номера Шесть тоскливо сжался при виде чего-то, отличного от каши из кукурузной крупы, и он постарался набить все карманы хоть какой-то провизией. Пожалуй, Гилберт дошёл до той степени отчаянья, когда стал бы есть украденный собачий корм, если бы только кто-нибудь из малолетних спиногрызов смог его достать.

— Ты это, если что, заходи давай в гости, чего уж там. У нас гостям всегда рады… — продолжал сосед. — Да не смотри ты вниз, тут не высоко. Ключи у тебя с собой есть, если вдруг щас вывалишься? Ой, ну если нет — ничего страшного: мы тебе просто дверь выломаем, нам не впервой. Мы уж плавали, знаем, что делать… Я, вот, уж раз десять как выпадал с балкона без ключей. За этот год. И ничего, дверку выломал в хату, замок поменял — так и живём. Как говорится, что не убьёт нас — сделает сильнее, да уж… Конечно, перспектива свалиться с парапета вниз несколько отпугивала, но Гилберт решил просто не думать об этом, ровно как и о том, что заявляться в гости к незнакомцам — стрёмное дело. Это ему уж точно привычно.

Итак, его сосед по балкону — иммигрант из какой-то далёкой страны — отнёсся с большим пониманием к тому, как Номер Шесть вообще очутился в его квартире. А вообще, последовать примеру Злобномысла и уехать на другой континент, очутившись так далеко от своей семьи, как это было возможно, Шестому Гилберту показалось неплохой идеей.

Смит вкратце изложил суть проблемы, не забывая упомянуть принятую в семье систему исчисления братьев-сестёр, а также собственную бессрочную ссылку на балкон, и сосед лишь важно кивал, время от времени предлагая Гилберту выпить за знакомство, за здоровье, за всех-тех-кого-с-ними-не-быт и за многое другое, но с этим Гилберт твёрдо решил повременить. — Они такие, да… — задумчиво произнёс Злобномысл, ни к кому конкретно не обращаясь. — Братья эти. Но ты держись там. Выпить не хочешь, за семью? Нет? Ну ладно, как хочешь, пацан.

Вместо этого, Владислав пропустил по стаканчику за них обоих, а после, сыграв на гармони какую-то странную мелодию, вновь вспомнил о госте, отчаявшемся найти выход из захламлённой квартиры. — Вот у Сеньки, который из Иркутска, ну ты знаешь… Гилберт неопределённо кивнул. Никакого Сеньки он не знал. — Так вот у Сеньки брат тоже был подлым малым. Мы когда уголь из вагонов таскали (ну дело-то житейское), так этот крысёнышь ментам нас заложил. С тех-то пор брата его больше и не видели. Говорят, Сенька его в бетон закатал. Но за то с тех пор братья-сёстры уважать его стали. Не зря же народ молвит: вся семья вместе, так и душа на месте. В семье дружат — живут не тужат. А ты куда это, пацан? Выпить не хочешь, за мир? Нет? Ну ладно… Гилберт пытался пробраться сквозь валяющуюся на полу шелуху от семок, грязные носки и явно давно не стиранные спортивные штаны: кажется, выход он видел. А сосед его, причмокивая удивительно полными губами и почёсывая бритый затылок, всё продолжал повторять: — Такие они, да. Но ты заходи, если вдруг что. Гилберт, пробормотав что-то невразумительное, выскочил за дверь. Нервно захихикал он, лишь оказавшись дома.

— И чем это вы занимаетесь? В их квартире не оказалось никого, не считая посапывающего Номера Четырнадцать — но это не было такой уж неожиданностью. Куда большей неожиданностью стало то, что именно он увидел, приблизившись к дому, где некогда обитал его единственный друг. Бывший единственный друг.

Как он только мог надеяться на?..

— Торгуем! — бойко отозвался Номер Восемь. Номер Девять, стоит отдать ему должное, выглядел хоть немного смущённым, застуканный на месте преступления.

Дети, устроившие что-то вроде гаражной распродажи — это бесконечно трогательно. Если только товар для этой самой распродажи не был украден из чужой квартиры, хозяин которой то ли переехал, то ли просто отправился в долгую-долгую командировку, вероятно, до скончания века.

— Интересно, а где я уже видел эти цветы? — протянул Номер Шесть, скрестив руки на груди. — И чем же вы ещё торгуете? — Мы обменяли Номер Шестнадцать на целую упаковку жвачки и карандаши! — Хорошо тогда, что у нас есть запасной.

— А мы и его обменяли! Вот, смотри, какой классный робот! — и Восьмой взмахнул в воздухе красной пластиковой игрушкой, у которой заметно не хватало конечностей. Гилберт Шестой устало потёр переносицу. Конечно, он мог бы волноваться за судьбу близнецов, если бы по пути действительно не встретил двух малолетних детей, что радостно тянули ?новых питомцев? домой. Теперь оба Номера Шестнадцать были оставлены в квартире Джона под присмотром Номера Одиннадцать и Двенадцать — хотя в душе Гилберт понимал, что куда гуманнее было и вовсе отдать тех каким-то посторонним людям.

— Если вы немедленно не вернёте все вещи на место, я… не… Он беспомощно осмотрелся, пытаясь придумать хоть какое-то здравое наказание… И тут словно ответ Свыше, в него буквально врезалось нечто среднее между парнем и девушкой, с энтузиазмом размахивающее целой пачкой брошюрок.

— Вы должны зайти! — выкрикнуло оно, всучивая ему целую пачку, а потом с такой же тонкостью тарана упорхнуло прочь, взмахнув напоследок длинными прядями каштановых волос и оставив в напоминание лишь лёгкий аромат пряностей.

— Не говори, что мне делать, кусок дерьма! — выкрикнул Гилберт ему вслед. — Номер Девять, ты когда-нибудь видел шторы? Ну ладно, а в большом количестве? Тогда верните это всё обратно — и мы пойдём в… эм… магазин ?Шторы Эдема?. — Кто такой этот Эдем? — подозрительно прищурился Номер Девять. — А печенье у него есть? Сначала всё даже шло хорошо: толпа детей, подхваченная общим ажиотажем, носилась по магазину, с безумными улыбками лапая шторы, цена на которые превосходила годовую зарплату их родителей, и со смехом сбегая от крика и замечаний продавцов. Сам Номер Шесть стоял в стороне, притворяясь, что вообще не с ними и сам возмущён подобным поведением, но в душе сиропом разливалась приятная сладость от того, с каким недовольством прочие покупатели реагировали на излишне буйную малышню.

— А я с этим живу шестнадцать лет, — пробормотал он, чувствуя, как месть приятно греет внутренности. — Пусть хоть кто ещё пострадает.

Это было глупо. Это было так глупо, так по-детски и так… Прекрасно. Он бы и сам к ним присоединился, если бы был хоть на пару лет младше — и это нельзя было бы списать на простые шалости. Да, определённо у взросления куда больше отрицательных моментов, нежели какие-то там прыщи и ломающийся голос. — Прошу меня простить, но эта компания молодых людей кажется мне до боли знакомой, — послышался высокий женский голос, также показавшийся знакомым и Гилберту. Он попятился было к двери, как дамочка уже обратила на него свой взор. — Вы, юноша! — выкрикнула она, указав в его сторону раскрытой ладонью. На одном из длинных тонких пальцев её руки нельзя было не заметить кольцо, переливающийся камень на котором определённо стоил в разы больше их скромной квартиры, со всеми жильцами в придачу. — Угомоните ваших детей, немедленно. Вы не в цирке, если это не заметно, и этим шоу Вы вряд ли сможете кого-либо впечатлить! В Шестом боролись два чувства: дикое раздражение и такой же степени стыд. Господи, ну почему ему всегда так везло оказываться в нужном месте в нужное время?! — Не имею понятия, о чём Вы говорите, — отозвался он, но другие посетители, словно коршуны, набросились на него, выкрикивая своими пронзительными голосами требования утихомирить шумную толпу детишек. Гилбрет вздохнул, и поймал за шкирку пробегающего мимо Номера Восемь. — Мне бы просто хотелось, чтобы Вы пояснили: как Вам удаётся постоянно всё портить?Откуда Вы вообще взялись, с такой вот манерой поведения? — мать Джона, имя которой он решительно не помнил, всё наступала. — Всё было прекрасно! И у моего Джона не было никаких проблем. А потом появились Вы! — она вновь ткнула пальцем в Гилберта, судя по всему, позабыв, что это как-то невежливо. — А теперь мой сын пропал! И все эти дети!.. О, мой мальчик, мой прекрасный мальчик! — Ну уж простите, — Номер Шесть отступал, пытаясь придумать, как оказаться подальше отсюда, — я точно не просил его сбивать меня на машине (между прочим, дважды), а потом ещё и тянуть к себе домой.

Да уж, определённо день просто не мог складываться ещё лучше.

— Эй, не трожь моего брата, старая грымза! — взвизгнулНомер Десять. В сфере построения межличностных отношений он был просто Богом.

Полный боевой решимости, мальчик угрожающе вскинул палку, которой доставали образцы ткани с верхних полок, и попытался обрушить ту на ноги женщины, но промахнулся. Инерцией его самого толкнуло на шаткий столик со всякими буклетами, что тут же картинно разлетелись во все стороны.

В этот момент начался настоящий хаос с криками, возмущениями и причитаниями, словно оброненные листки бумаги были самым большим преступлением во Вселенной.

Номер Шесть, схватив как можно больше братьев и сестёр в охапку, выскочил прочь, понимая, что в будущем ему явно придётся подыскивать шторы в другом месте. Какая потеря.

Ха. Ха-ха. Дома, впрочем, его встретил ядовитый аромат палёного пластика и витающий под потолком чёрный дым — и даже открытые настежь окна (те, что не были заколочены или насмерть склеены краской) не сильно помогали вентиляции.

— Ты всё ещё злишься на нас? — невинно осведомилась Номер Двенадцать.

— Не злись, братик! Мы приготовили вкуснейший французский багет! Гилберт Шестой в предчувствии чего-то не самого хорошего поморщился. — Какой ещё багет? На какого очередного родственника вы его выменяли? — он пересчитал обоих близнецов, и пошёл дальше по старшинству, но все были на месте. Отсутствовал, правда, Номер Три, но его определённо можно было обменять на целую корову и получить ещё пачку латексных перчаток в подарок. — Чем так воняет, мелочь? — Так это багет запекается! — пожала плечами Двенадцатая с видом человека, который не понимает, как кто-то в этом мире не может так сразу идентифицировать чарующий аромат французского багета, обретающего хрустящую корочку прямо сейчас, прямо в духовке. — Мы его принесли с того магазина штор какого-то Эдема.

В душе у Гилберта зародилось нехорошее предчувствие. Очень, очень нехорошее.

— А что багет делал в ?магазине штор какого-то Эдема??

— Ну, наверное, этот Эдем — француз! — решил проявить чудеса дедукции Номер Восемь. На этом моменте терпение Шестого из рода Смитов-Дарлингов окончательно иссякло, так что Гилберт просто развернулся и молча вышел на улицу. Есть такие моменты, когда слова просто излишни.