Тык-тыква №6 (1/1)

Даже сорвавшись на несчастную дверь, что жалостно и столь красноречиво грохотнула о свою раму, подняв шум на весь подъезд, Гроссман ни на йоту не успокоился и, удостоверившись, что Моргана благополучно успела проскользнуть из квартиры в подъезд, Джон нервным шагом направился к выходу, по пути пихнув плечом несчастного Оуэмена и, о ужас, даже не извинившись. Бедный поэт, судя по всему,сам впал в глубокий шок от такого невиданного явления, и, видимо, именно по этой причине разразился привычным ?Чтоооо?!? минут на пять позже обычного. Хотя, если честно, то его вопли сейчас меньше всего волновали Гроссмана. Что же касается Морганы, то она, проходя мимо, лишь одарила поэта взглядом вроде ?это, конечно, не моё дело, но что с них, идиотов, взять? Как же меня все достали… и ты, приятель, кстати, тоже…?, после чего продолжила шествие за хозяином, опасаясь как бы того не угораздило, к примеру, сбить на машине ещё парочку таких подростков, а после притащить и их домой (особенно, если у каждого есть по Повелителю тазиков дома). Но собака глубоко ошибалась, даже не смотря на свою природную мудрость, ведьлицезреть собственную машину, косвенно во всём виновную, Джон не хотел примерно также, как и Номера три со своим распроклятым тазом, хотя, если честно, сознание Гроссмана до сих пор боролось с голосом рассудка, пытаясь вновь перевести все стрелки на своего владельца, мол, нечего было по сторонам смотреть, нечего было забывать про то, что сегодня намечается их семейная встреча, и, наконец, двери за собой закрывать нужно. Поэтому, проще говоря, он решил повернуть свой путь в иную от стоянки сторону, хотя и сам толком не понимал, куда бы ему податься. Ко всему прочему, злоба продолжала стремительно расти, особенно после того, как Гроссман едва ли не убился о тот самый таз, сиротливо ютившийся на лестничной клетке первого этажа. Но выдержки у Гроссмана, благо, хватило на то, чтобы не вызвать таз на дуэль, или, что ещё менее этично (хотя, пожалуй, все окружающие это бы оценили) — найти Третьего и огреть его тем самым сосудом. ?Если вы думаете, Джон, что мысленная расправа с тазом решит ваши проблемы — пойдите лучше и напейтесь?. Гроссман лишь недовольно поморщился от этой, казалось бы, совершенно идиотской идеи, но затем, остановившись на мысли, что он итак в некотором роде за весь этот день вполне заслужил звание идиота, согласился с подобной, пусть и стрёмной, идеей. ?Но вы не должны забывать об ответственности за прирученных вами существ, Джон?. К счастью, под этими животными Гроссман подразумевал не толпу Дарлинг и Смитов, а всего лишь несчастную, и, признаться, вполне голодную Моргану. Так, на первых порах путь Джона лежал к магазину. К счастью, собственный внешний вид, а если точнее — выражение лица, оставался для Гроссмана глубокой тайной, но, судя по тому, как внимательно стали следить за ним охранники, впечатление он производил едва ли не сравнимое с потенциальным террористом, ну или хотя бы банальным грабителем. Но, к счастью, их подозрения не оправдались (хотя как знать: остались бы они живы, если бы закричали что-то вроде ?куда ставить холодильник, Джон?!?). А далее, даже не допустив мысли о возвращении домой, Гроссман направился прямиком к заведению, обычно вселявшему в его душу суеверный ужас. Что тут сказать: никто ведь не говорил, что ярость на весь мир успешно выветрилась. Напротив, даже когда кто-то из персонала бара попытался что-то возразить в отношении собаки, покорно шедшей за Джоном, последний одарил его в такой степени испепеляющим взглядом, что замечание, казалось, застряло у бедняги в горле. Ну а далее ничего интересного не происходило. Сперва, правда, Гроссман мешкал, понятия не имея, какой выбор ему сделать, но затем, бросив взгляд на парня в оранжевой майке, вспомнил о династическом цвете Оранской династии, и, как следствие, голландском джине. Сочтя такую ассоциацию за веление судьбы, рассудок с его здравым напоминанием о том, что подобный напиток относится к рейтингу прилично крепких, был отправлен погулять. Впрочем, особой радости такой выбор никому не доставил, в особенности самому Джону, правда потом, когда Гроссман почувствовал, что его голова словно прибавила в весе, а в жизни стало не хватать исключительно подушки, ко всему прочему ярость на всех Смитов вместе взятых с Дарлингами мирно улетучилась, жить сразу стало легче, ровно как и пить. Собственно, для Джона, который впервые в своей жизни вступил в подобный контакт с алкоголем, много его, алкоголя, для порядочного опьянения и не понадобилось. Ну, а как по-другому назвать то, что вскоре за своей спиной он услышал недовольное: — Джон, быть может, нам пора идти домой? Да, это бы ещё можно было понять, если бы слова принадлежали, скажем, какому-то знакомому… ну, иди невидимому другу… но не собаке же! — Нет, Моргана, я считаю, что пока… ах да, вы же голодны! Я негодяй и мерзавец! Разве можно было забыть об этом!

Признаться, собака искренне порадовалась порции сухого корма, но из приличия этого не показала, съев лишь чуть-чуть. — Вернёмся к нашему разговору, Джон… — серьёзным голосом продолжила она. — Мне кажется, события последнего дня… — Эй, Моргана… Постойте-ка. С-слушайте, мы ведь уже сколько лет знакомы? — поинтересовался, в свою очередь Гроссман, приняв вид крайне задумчивый. — Три, Джон…И я не понимаю, к чему вы клоните. — Так вот, может нам стоит перейти на ?ты?, а? А то всё ?вы?, да ?вы?… это как-то…совсем не по-приятельски, да? Ну, мы ведь с вами приятели, верно, Моргана? — Верно, Джон. Мне кажется, это вполне отличная идея. Радости Гроссмана и на этот раз не было предела, хотя, если честно, из состояния детского восторга он не выходил с самого начала их с собакой разговора. Более того, не будь он знаком с законом, воспрещающим спаивать животных алкоголем, то непременно бы предложил выпить собаке с ним на брудершафт. Но, к счастью Морганы, вся эта юридическая муть ещё не растворилась в его мудрой головушке посредством алкоголя, поэтому свою искреннюю радость Джон мог выражать только в счастливых возгласах.

— Тогда замечательно! Я… буду назвать тебя ?Морги?, ок? — Нет… ?Морги? — это как-то странно, не сочти за грубость. Ты бы меня ещё Крематориями назвал, Джон, в самом деле! — Нет, Морги, это абсурдно! Крематорий — это мужское имя, а я думаю, что ты — точно не мужчина! …или я чего-то не знаю? — Да разве для тебя пол имеет значение? Ты же сам говорил, что мы друзья… — Это естественно и неоспоримо! — гневно изрёк Джон, и для усиления эффекта шарахнул кулаком по барной стойке, — Но интересно же…

— И что же будет, милый Джон, если я скажу, что я — это ?он?? — Постой-ка. Ты меня окончательно запутала! Он? Кто ?он?, Морги?

И, заметив, что собака кивнула в сторону, он проследил за взглядом и узрел пред собой официанта. — Он? Ты — это ?он?? Эй, Морги… таково быть не может! Или я сейчас вижу фата Моргану? — Ты видишь просто Моргану, Джон. Пожалуй, в этот самый момент Гроссман начал ощущать себя человеком, увидевшим утречком у себя на лестничной клетке оптический квантовый генератор когерентного излучения, в том плане, что стало как-то совсем непонятно, что происходит, и о чём речь вообще идёт. — А ?Фата?, Морги? Где же она, в свою очередь? — Пожалуй, её уже нет с нами,— категорично заявила в ответ собака. — Тоесть… она погибла? Что с ней случилось? Неужели…её убили… Хотя, постой, Морги… — Джон в ужасе затаил дыхание, — Я помню, что я сегодня кого-то сбил. Это была…Фата? В ответ собака лишь тяжело вздохнула, опустив взгляд на пол. — Мне кажется, Джонатан, что с этим ты должен разобраться не здесь. — Пожалуй, ты права…

Не знаю, стоит ли говорить, что на полпути домой Джон и вовсе забыл, с чем ему там нужно было разобраться, ведь нужно быть счастливым уже как минимум от того, что он вообще всё ещё помнил месторасположения своей обители. Но, как бы то ни было, путь великого бойца был пройдет окончательно и вполне успешно по истечению ещё получаса, и, когда тот самый боец ступил на порог своей же квартиры, иной цели, окромякак лечь быстрее спать, он не увидел, посему с огромным рвением направился воплощать её в жизнь. Итак, всем привет. Попробуйте угадать, кто я. Хотя, в принципе, я и сама в состоянии это прояснить. Да, я — собака; да, я — Моргана, и, наконец, да — я, пожалуй, самое разумное существо из всех, присутствующих в этой квартире. Знаете, иногда появляется такое чувство: вроде бы ты окружён толпой существ разумных, но, тем не менее, никого, способного тебя понять, ты не видишь… И тогда хочется кричать, бить лапами по земле, кусать занавески, лишь бы успокоится. Так вот, у меня сейчас именно такое чувство. Благо, природная гордость никогда не позволит взяться за подобные дела, пусть я и прибываю на грани бешенства.

Глубокий вздох как попытка окончательно прийти в себя. Не помогает. Что ж, сойдёт и так. Собственно, что меня беспокоит? Для начала, я не могу понять, для чего мне насыпали какую-то субстанцию в миску. Нет, я многое начала понимать в этом мире, но… Начну по порядку. Вчера вечером Джон притащил домой какого-то человека. Признаться, я мало интересуюсь людьми, так как за годы своей жизни в который раз убедилась, что не всегда могу их понимать, но всё же. Итак, я не возражаю против гостя, тем более, что, судя по его возмущённому виду в совокупности с крайне виноватым лицом Джона, догадалась, что последний явно в чём-то провинился (мало ли, что там у них произошло? Быть может, Джон по ошибке его укусил. Вроде бы всё стало замечательно: мир, чай, печенье (я вообще не люблю печенье, но это здесь также роли не играет). Этот тип даже погладил меня, что, несомненно, послужило причиной моей к нему симпатии. Но знаете, некоторые вещи я не могу выносить. Например, когда за один день кто-то ворует мою еду, спит на моей постели, пытается меня обслюнявить, дёргает за хвост, тянет за уши, садится на меня верхом, и, наконец, когда кто-то топчет мою резиновую уточку! А ведь тот, огромный, который всё время что-то горланил, наступил на неё, причём даже не заметил! А когда его здоровенная нога (наверное, такого же уровня интеллекта, как и её хозяин), наконец, оторвалась, то уточку уже не увидела я! Ну, или то оранжевое пятнышко было её остатками… Как так можно?! Впрочем, я что-то разошлась. Итак, о чём мне ещё не мешало бы рассказать? — Ах да. Я не знаю, зачем к Джону пришли все эти люди, в особенности те, что принесли огромный параллелепипед, а ещё тот, что больше всех кричал (тиран и убийца!). Я не понимаю этот мир. Нет, ранее мне казалось, что единственным человеком, остающимся в моих глазах наиболее развитым, является Джон, но теперь… Зачем он позвал меня с собой? Хотя, в принципе, останься я в этом хаосе ещё ненадолго, как, того и гляди, начала бы убивать, пусть даже это не в моде у столь благородных собак (между прочим, я даже призёр нескольких выставок, господа!). А ещё я не знаю, что произошло с ним после, когда он стал разговаривать со мной же… Нет, не то, чтобы он не обращался ко мне ранее, проблема не в этом! Ранее он не отвечал мне на фразы. Которых я не говорила… Хотя, может он просто сошёл с ума? Ну, я ведь сейчас тоже слегка не в себе… Впрочем ладно, не знаю. Думаю, самой грандиозной мыслью в этом случае будет просто выспаться. Этим я и займусь.

Жизненный принцип множества представителей человечества (и не только) повелевает радоваться каждому новому дню. Правда, порой не всем и не всегда это удаётся. Во всяком случае, данное утро, явно проникшись антипатией к нарушившему все законы морали, этики и так далее (и, я думаю, уже понятно, о ком идёт речь), встретило Джона с дикой головной болью за компанию. Хотя, не так всё было. Скачала был звон, громкий-громкий звон будильника. Он, может, и не особо отличался громкостью и высотой звука от прежних своих ежедневных утренних возгласов, но слуховая сенсорная система то ли решила подшутить, то ли отомстить своему обладателю. В общем, когда тот в паническом ужасе попытался успокоить часы, буквально подпрыгнув на кровати, параллельно запутавшись в пледе и рухнув на пол, его (в смысле Джона, а не будильник) охватило чувство, будто по случайному стечению обстоятельств в его голову со всех сторон влетело по огромному метеориту. Честно говоря, сперва до рассудка Гроссмана даже не дошла мысль и причине такого состояния: он даже панически стал предполагать у себя признаки какого-то заболевания, но затем… Впрочем, он и сам себе признался, что было бы куда лучше, если бы это были симптомы, к примеру, гриппа, а не ?высшей степени идиотизма и невежества?, как он сам и окрестил причину такого состояния. ?Итак, подытожим. Вчера, приблизительно часов с семи вечера и неизвестно до скольки часов ночи я, в трезвом уме и здравом рассудке с великим успехом пытался переменить состояние ума с ?трезвого? на ?очень и очень пьяное?, так? — Так. Замечательно.? Когда с горем пополам задние конечности были эвакуированы из плена одеяла, а будильник усмирён, жестокость этого мира в совокупности с горем от осознания собственного бескультурного поведения принялась давить на и без того больное создание ?безответственного потерянного для общества индивида?, как уже успел назвать себя Гроссман. Ко всему прочему, он вспомнил о более страшной каре, нежели ?потерянность для общества? — кто знает, что теперь с ним сделают Мэри и Ричард, а, если быть точнее, его мать и отец соответственно. Хотя, если быть ещё более честным, последний и не представлял собой никакой опасности, будучи по природе своей флегматиком, но вот риск быть навеки зачисленным в список ?детей, ставших тягчайшим горем для несчастных матерей, что, отдав своему чаду все силы и любовь, тлели надеждой вырастить из них человека, достойного носитьгордое звание личности; человека, способного стать полезным, способного хоть в чём-то изменить этот мир в лучшую сторону? и тому подобных пафосных званий, непременно появившихся у Мэри Гроссман в ассоциации со своим ?блудным бестолковым сыном?. Не то, чтобы Джон сейчас с этим спорил (скорее, он просто был не в состоянии спорить с чем-либо вообще), но кому будет вообще в радость выслушивать, как тебя кто-то мучительно долго отчитывает? — вот и Джона, как бы это ни было не вежливо, такая перспектива не радовала. ?И, если вы не забыли, свидетелями вашего, бесспорно, показательно чудесного поступка стала целая толпа людей…а ещё кот и две собаки, при чём Моргане, ставшей моей спутницей во время всего похода, открылись максимум ваших прекрасных черт характера. Хотя, может, вы вообще не привели собаку домой? Да и кто знает, что в вашем доме вообще творится?! Может, там до сих пор в дверях лежит холодильник, ваш сосед-поэт или, скажем, таз? Ну ладно, таз. Он мне безразличен. А если где-то здесь есть Гилберт III Смит? Хотя, в доме слишком тихо… И, если вы не забыли, то вчера вами же любезно были оставлены без присмотра дети, поверенные в ваши же руки мистером Смитом и миссис Дарлинг (и значения здесь не играет тот факт, что моего мнения в этом вопросе не спрашивали). Итак…? Долго бы его продолжался этот возмущённый мысленный монолог, если бы его не прервало меланхоличное тыканье чем-то мокрым в ладонь нашего несчастного самобичевателя, пусть такого слова и в природе не существует.

?Отлично, Моргану вы домой довели… или она вас…? — Да, доброе утро, Моргана… Получив в ответ глубокий вздох и крайне осуждающий взгляд, Джон, поднявшись на ноги, которое, кстати, без особой радости ему подчинялись, лишь виновато пожал плечами. — Боюсь, я не хуже вашего осознаю свой идиотизм... Погодите, вы вообще вчера ели?! Конечно, обладай собака речью и не будь она такой благородной особой, то в ответ Джон получил бы массу красноречивых изречений касательно вчерашнего вечера и значения забывчивости всяких пьяных идиотов в природе и жизни домашних замечательных собак, отличающихся куда более высоким уровнем интеллектуального развития в сравнении всё с теми же безмозглыми хозяевами. Но, к счастью, собака опять промолчала. Итак, день начат был уже не по расписанию. Делом первой необходимости была всё же признана кормёжка собаки, после чего последовало приведение в божеский вид комнаты, кровати, проветривание первой. Потом, в ужасе заметив ботинки на своих ногах, Джон минут с пять в ступоре стоял подери комнаты, продолжая гневным мысленный монолог, а затем, всё же опомнившись, Гроссман вспомнил о головной боли и поспешил на поиски хоть какого-то обезболивающего. На этот раз он даже не принял во внимание то, что принимать их нужно не на голодный желудок (а, беря во внимание то, что последний с грандиозным успехом ещё с прошлого дня оставался безработным…). Но, как уже было сказано, великая стена правильности получила первый и сокрушающий удар ещё вчерашней ночью, и теперь такая ерунда была ей не так-то и страшна. Шаг за шагом следы вчерашней трагедии стирались, правда только внешне, и теперь, выйдя из душа и переодевшись, Гроссман с хранившей гробовое молчание собакой спускался по ступенькам вниз. Судя по удивлённому и столь надменному взгляду Оуэмена, он до сих пор дулся на Гроссмана, или, что даже вероятно, излил свою ярость в стихах, ибо слово — острее всякого меча, в особенности если оно выползло из-под пера столь великого поэта. Впрочем, Джону итак было стыдно. Но, в принципе, всё было терпимо, пока, наконец, вернувшись домой, он не встретился с Шестым собственной персоной. ?Отличной. Что ж, могу себе представить, какое о вас создано впечатление, Джон.? Тем не менее, продолжая возвращение к правилам, Гроссман поспешил, пусть и безжизненно, но поприветствовать подростка, после чего капитулировал с целью вымыть собаке лапы. ?Но, естественно, от объяснений вы убегать не соберётесь.? И этот самый момент истины неуклонно приближался по мере отмывания собачьих лап. Четыре, три, два, один, и, наконец, выйдя на кухню, Джон обернулся в Шестому, который, в свою очередь, по какой-то причине его преследовал. — Итак… — ко всему прочему, взгляд едва ли возможно поднять с пола. ?Больно я напоминаю себе провинившегося школьника…? — Думаю, мне было бы целесообразнее объясниться с вами. После очередного тяжёлого вздоха, Гроссману таки удалось пересилить себя и поднять голову. ?Вот только с чего бы начать?? — Думаю, вам не особо приятно всё это выслушивать, но, тем не менее, оставлять вчерашнее происшествие без каких-либо комментариев я просто не могу.

Ещё на какую-то минуту наступило кромешное молчание, нарушаемое лишь чавканьем Дружка, мирно пожирающего остатки завтрака Морганы. Окончательно собравшись с мыслями, Джон продолжил. — Моё вчерашнее поведение отлично доказывает всю правдивость ваших слов касательно моего идиотизма. Не могу не согласиться с тем, что всё это было глупейшим поступком человека, которому доверилиприсмотр за детьми, даи… Я оставил на вас каких-то грузчиков с холодильником, моих родителей, сестру, бабушку… Пожалуй, вы имеете все основания, чтобы меня презирать, и будете абсолютно правы, но, тем не менее, я бы хотел извиниться перед вами...что, собственно, и делаю. Угрызения совести были первым, с чем столкнулся Номер Шесть, когда проснулся. Он ещё не особо осознавал из-за чего ему, собственно, нужно переживать, но прекрасно понимал, что это именно то, что он должен испытывать. Он присел на диване, на котором и провёл всю предыдущую ночь, и попытался сложить какую-нибудь картинку происходящего. Действительность ударила довольно сильно, хотя, скорее, это был просто хлопок двери. В принципе, всей хвалёной решительности Гилберта хватило лишь на то, чтобы подняться с дивана и бодро выйти в коридор, дабы встретиться лицом к лицу с проблемой, точнее с самим хозяином квартиры, но не более того.

— Эм… привет? — робко произнёс Номер Шесть, и полученное в ответ вялое приветствие буквально расстреляло остатки какой-нибудь решительности. ?Но от разборки-то не сбежишь, правильно?? К счастью, Джон дал своему гостю ещё немного времени подумать над своей речью, ведь отправился мыть собаке лапы, но этой жалкой минуты было явно недостаточно, а напряжённое молчание, как известно, давило намного больше, нежели крики. Но, наконец, Гроссман закончил мучить собаку и направился на кухню, наверное, тем самым подразумевая, что подросток должен последовать за ним, что, естественно, Номер Шест и сделал, хотя ему больше хотелось провалиться сквозь землю. А когда Джон начал говорить, причём этим своим неизменно невозмутимым голосом, это желание лишь усилилось. ?Ну всё, теперь он точно меня убьёт… Конечно, вчерашнее без комментариев не оставишь!? Этот внезапно наступивший перерыв в речи, нарушаемый бодрым чавканьем пса, которого все эти проблемы абсолютно не касаются, хотя он с ними и напрямую связан, ещё больше ухудшил моральный дух несчастного подростка. Но те слова, которые последовали затем, были совершенно неожиданными. — Чего!? Ты ещё и извиняешься!? — казалось, возмущению Номера Шесть не будет предела. — Меня тут совесть целые сутки изводила, а извиняешься именно ты!? Ты вообще меня убить должен! Именно мои ?любимые? родственнички устроили из твоего милого семейного обеда, или что тут у тебя должно было быть, полный кавардак! Чего только стоит один мой старший братец с этим его чёртовым тазом (пусть он себе его засунет в…)! А мой младший брат (чтоб ему!), вообще, съел еду твоей собаки. Я уже молчу о моих обожаемых родителях, с которых это всё и началось. Это нормально, отдавать своих собственных детей совершенно незнакомому парню, а? А Номер Девять ещё и ковёр прожог, и причём это уже не исправишь…. Нет, ну к этим тупым грузчикам или к сумасшедшему деду я не имею никакого отношения, но всё же… — Гилберт сделал небольшую паузу, чтобы наконец-то перевести дух. — Чёрт! Быть может в самом начале нашего с тобой знакомства ты мне не очень и нравился (ты всё же пытался меня убить), но… В общем, я… мне… — парень фыркнул и скрестил руки на груди. — Короче, спасибо. Я хоть немного пожил без своих полоумных родственников… Но всё хорошее, как и плохое, собственно, имеет свойство заканчиваться…. Поэтому не переживай — детишки проснуться, и мы домой пойдём. Кстати, твои родители сказали, что вечером зайдут…