Восьмая часть: Уход... (1/1)
За эти три бесконечных месяца тебе становилось хорошо лишь раз. И все. Потом боль снова заняла свое законное место в твоем теле, как в моем – страдания.Но я никогда не забуду тот день, я знаю, что он был лучшим из всех в моей жизни. Теперь я готов в этом поклясться.Напрасно я думал, что это твое хорошее состояние будет литься хотя бы дня два… Напрасно, ведь еще большего чуда, как и следовало ожидать, не произошло. Все произошло так, как и должно было – вернулось на круги своя.У меня страшно болит сердце и никакие таблетки не помогают, хотя я догадываюсь почему – это не просто боль, это мое сердце, глупый орган, так прощается с тобой… с твоим сердцем. Я стал чудовищно сентиментальным, но что я могу с этим поделать?Так отзывается мое сердце, так оно устроено, так оно чувствует, что конец близок. Разум мой слишком холоден и затуманен твоей болью, поэтому я говорю ?сердце?, ведь, кажется, именно ему приписывается умение чувствовать.
Почему так рано? Прошло только три месяца, а тебе обещали четыре. Как будто кто-то или что-то украло этот месяц… Пускай даже эти три быстро пролетевших месяца были адом, пусть так, но я бы все отдал, лишь бы ты продержался еще хоть немного.Не могу подобрать слов, чтобы описать то, что пришлось пережить. Думаю, все это сохранило мое сердце.Ты умираешь. На этот раз все хуже, чем когда-либо – ты действительно умираешь. Мне сложно об этом говорить, сложно об этом думать, но сложнее всего смотреть на буквально мертвое тело, неподвижно лежащее на кровати. Всё.Я… я… просто не знаю. Это острая боль в груди, слева, нарастающая, слово снежный ком и раздавливающая меня, мою душу, мой разум, мое тело и сознание. Остается только пустота и мрак; грязь, грехи и боль.За это время я множество раз задумывался: что происходит с теми, кто умирает, куда они уходят. Раньше не думал. Смерть – это приговор, который я утверждаю, а ты приводишь в исполнение. Смерть, это то, что случается с другими. Случалось.Я бы хотел рассыпаться. Раскинуть руки в стороны, подняв их к небу, дать пустой душе свободу – ее ничего здесь не держит, кроме меня самого. А лишившись души, мне останется только отстраненно наблюдать за тем, как разрушается тело, превращаясь в стаю черно-белых птиц, жаждущих свободы. Птицы высоко взлетают, и от меня самого ничего не остается – я вижу это, рассматривая свои руки. Но они не улетят далеко, мои черно-белые птицы, их потянет к земле и они будут падать, неловко взмахивая крыльями и теряя перья, разбиваясь от удара о землю на миллион осколков, оставляя от меня лишь пустоту.Я бы хотел, чтобы все было именно так, но это, к сожалению, лишь плод моих больных фантазий, а я недостаточно безумен, чтобы в это верить.Всё.Конец.Не будет никаких сказок, никаких, совсем. Я так люблю сказки, а жизнь, оборачиваясь своей самой реальной и жестокой стороной, разбивает мою жизнь вдребезги.И я не знаю, что мне делать, как сэтим бороться – не вижу выхода, приемлемого решения. Я никому здесь не нужен, кроме тебя, кроме того единственного, который умирает на моих глазах, агонизируя от боли.И мне никто не нужен, эти годы, прожитые с тобой, сделали меня самым счастливым человеком на свете, а я, гордый идиот, молчал об этом, никогда не говорил тебе, что я чувствую, никогда не рассказывал, как замирало сердце, при виде тебя, как я дико тосковал, когда ты подолгу отсутствовал. Тоска по тебе, она просто губила меня… Ведь по настоящему скучать –это когда душа требует человека, не тело требует, а душа; когда наизнанку выворачивает от недостатка родных рук и глаз, когда хочется кричать на весь мир о том, как скучаешь.И я кричал. Бросал работу и дела, не в силах сосредоточиться, рвал на себе волосы от безысходности, когда ты пропадал надолго и не давал о себе знать. Ждал. Но сейчас-то я понимаю, что никакие чувства не сравнятся с теми, которыея испытываю сейчас. Что сколько бы я не кричал и не умолял, я ничего не могу исправить, да что там исправить – я вообще ничего не могу сделать.
Я больше не увижу, как ты, после долгого отсутствия зайдешь в квартиру, громко, по привычке, хлопнешь дверью, крикнешь ?Джим, я дома!?, а я, гордая сволочь, лениво выйду навстречу, притворно сердясь и еле сдерживаясь, чтобы не подбежать к тебе и не повиснуть на шее. Но ты-то всегда знал, что мне этого хочется, поэтому всегда обнимал, прижимая к груди, игнорируя мои будто бы недовольные пофыркивания, и я слышал, как колотится твое сердце – звук, без которого я почти не мог уснуть.И этого больше никогда не будет.От слабости ты даже не можешь разомкнуть глаз, не можешь пошевелить рукой. Ты почти не можешь дышать – от легких уже ничего не осталось, это не просто гнилой орган, это окончательно сгнившая масса, от которой совершенно нет толка. Надо было отвезти тебя в больницу. Но ты же всегда будто читал мои мысли, и в один из последних дней, когда еще был в сознании, притянул меня к себе, и, с трудом разомкнув сухие бледные губы прошептал:- Отправишь меня в больницу – и я тебя никогда не прощу.Когда ты снова закрыл глаза – я сел на пол и тихо заплакал. Не смог сдерживаться, да и не захотел. Тихо глотал слезы, чтоб не тревожить тебя, не решаясь уйти, оставить тебя одного.В комнате так тихо, что я слышу, как тикают часы. Кто-то сказал. Что когда ты слышишь тиканье часов, ты слышишь одиночество. Я не просто его слышу, я его вижу и чувствую, я им дышу, я в нем существую.Держа твою дряблую руку в своей, я слышу твои тихие-тихие стоны, которые будто умоляют закончить твои страдания. Я почти уже не чувствую пульса в худых руках.На мне нет лица – оно превратилось в скорбную, будто восковую маску, во мне нет ничего кроме боли, я чувствую только ее. Больше ничего.
И сейчас я совершенно отчетливо понимаю. Что должен, просто должен сделать то, чего больше всего боялся.Но я ведь должен. Должен,Себ, скажи? Какого черта бы ты еще хотел остаться здесь? Ты же уверен, что у меня хватит на это сил? Ты же этого просил, мальчик мой?Облегчить твои страдания, лишить тебя их навсегда, пускай лучше нападут на меня, словно волки, пускай растерзают меня.Не могу. Не могу этого видеть, не могу всего этого чувствовать. Боги, избавьте меня от этого…Боль, зарождаясь в сердце, распускается чудовищным цветком, заполняя собой все тело, и я понимаю, что мне от нее не избавиться никогда.Мне так жаль, что я не смог исполнить твое последнее желание – сводить тебя в тир, где ты хотел в последний раз подержать в руках винтовку, пускай не такую, как твоя любимаяSSG 2000, насладится звуком ее выстрела, почувствовать себя сильным. Надеюсь там, ты найдешь все-таки свой рай, ты заслуживаешь его сполна. Кровь убитых смыта с твоей души, твои грехи прощены, искуплены страданиями, которые тебе принесла эта болезнь. А если и нет – я забираю их себе. Мне уже ничего не страшно.Ненавижу. Ненавижу себя. Ненавижу тебя!Прости меня…Прости…Но ты больше не придешь ко мне в кабинет, не будешь отвлекать во время дедлайна, не будешь приносить мне чай и загонять спать, когда я засиживаюсь до утра; больше не будешь лежать рядом со мной, а я больше не смогу наблюдать за тем, как ты спишь, как твоя вечно слишком длинная челка закрывает половину лица. Я больше не смогу убрать ее с твоих глаз, легко поцеловать тебя в нос, а потом тесно прижаться и чувствовать тепло твоего тела.Ничего этого тоже больше не будет.
Скоро все закончится…По щекам катятся слезы, застилая глаза – ничего не могу поделать. Я знаю, что ты просишь… Я знаю, чего ты просишь…Надеюсь, что я прав.Прости меня, Себастьян… умоляю, прости меня…Время вдруг начинает двигаться все быстрее. Минуты сбиваются в кучу, проваливаясь в пропасть минувшего с ужасающей, какой-то оголтелой скоростью, ускользая от меня – все вокруг меняется, все чернеет вокруг меня, все смешивается. И исчезает. Не хватает воздуха, не хватает выдержки, не хватает слез. Уходящие минуты превращаются во вполне конкретные цифры, давят на меня, будто говоря ?скорее, Джим, скорее?. Руки трясутся, я болезненно всхлипываю, взмахивая ладонями, закрывая рукой глаза, пытаюсь отгородиться от всего этого.Уйдите от меня. Я так ничего не смогу сделать.Ничего. Не смогу.Но они шепчут мне в уши, едко и ядовито, будто крысы кусают разум, пожирая его и продолжая то ли шептать, то ли вопить, призывая скорее покончить с этим.Я знаю. Черт бы все побрал! Я знаю!Сколько я так сижу, кто его знает, кажется, было еще светло, когда я взял в руки шприц и склянку с морфином.Голова кружится, в голове отдается Вагнер, опрометчиво прослушанный с утра.
Сердце болит. Руки дрожат. Слезы обжигают кожу.Я всегда говорил, что мне не составит труда убить тебя.Неужели ты поверил в это?Шприц медленно заполняется прозрачным опиатом – жидкость уверенно пересекает отметку в один грамм – обычную уже дозу. Я не чувствую рук, не чувствую движений своих пальцев. Разум отрешенно наблюдает за движениями обезумевшего от страданий тела, только по щекам льются слезы, разъедая солью кожу. Два грамма… Три… Четыре – наверняка.Я просто знаю, что тебе это поможет.Прости меня… прости, мой мальчик…Ты по-прежнему лежишь бездвижно, глаза все так же закрыты, сморщенные веки даже не дрожат. Ты еще дышишь, но я даже не представляю, каким трудом это тебе дается. Ты и так уже мертв. Мертв больше, чем наполовину. Я цепляюсь за тебя, не хочу отпускать. Но так будет лучше. Правда. Тебе больше не будет больно. Я же вижу ты мучаешься даже сейчас, когда в теле не осталось сил, чтобы сокращать мышцы, хоть как-то показать, что ты жив. Что тебе больно.Пять секунд. Пять секунд и ты заснешь навсегда. Пять секунд и разрушится все, вся жизнь, так бережно выстраиваемая, так небрежно хранящаяся. Я теряю тебя. Теряю, и своими руками обрываю последнюю нить, связывающую тебя со мной – твое, еще бьющееся, сердце.Отрешенно наблюдаю, как игла подцепляет кожу. Сложно попасть в высохшую вену, но мне, кажется, это все-таки удается. Я всегда был такой везучий.Собственный разум травит меня сарказмом.Ты не двигаешься. Не издаешь ни звука.Морфийубивает почти мгновенно, принося напоследок полную свободу от боли и дивные сны.Так говорят.Вот и все, да?Все?Я убил тебя?Убил?Себастьян!! Нет! Боже! Прошу, нет!!! Зачем.…зачем…не уходи от меня…не уходи…не уходи!!!!Что я наделал… Зачем… я… я… я хотел сделать тебе лучше…Все. Моего мальчика больше нет. Нить, связывавшая нас, оборвалась навсегда, разрезанная смертельной дозой препарата.Вынимаю шприц из мертвого тела и откидываю его в сторону, неотрывно смотря на твое лицо. Твои глаза… они так и не открылись… даже на секунду… я так и не смог увидеть их… в последний раз… не смог… и никогда больше не увижу.Ложусь на постель, прижимаясь к обманчиво теплому телу мертвеца, не ощущая уже ничего – ни облегчения, ни сожаления. Обнимаю за тонкую шею одной рукой, а другой придерживаю лицо, покрывая медленно холодеющую кожу короткими поцелуями. Будто надеясь оживить. Я не знаю, на что я надеюсь. Я не понимаю, что я делаю. Время вновь несется слишком быстро, вновь ускользает от меня. Я не замечаю ничего вокруг, потому что ничего больше и не осталось. Я горько плачу, не желая осознавать реальности содеянного.Я нежно целую скулу, не сразу сообразив, что кожа под губами уже мертвенно-холодная.За окном светает.Я что-то шепчу в безумии, не слыша себя.Я не чувствую тебя.
Передо мной лежит труп, а я не хочу расставаться с ним.Не хочу.Я хочу к тебе, Себастьян… хочу к тебе… к моему мальчику…Где ты?... полковник, где ты, скажи… я не знаю… я не знаю даже где я – я будто потерялся в закоулках собственного разума.Пусть тебе будет хорошо… Пожалуйста…Возможно, мы были плохими людьми… а возможно и нет – кто знает. Для меня ты был самым лучшим из всех людей.Возможно мы делали зло… кто его знает… но это… это… это страшнее смертей сотен тех, кого мы убили.Это бесчестно.Это беспощадно.Я не смогу свыкнуться с мыслью, что тебя нет.Я просто не умею дышать без тебя.Во мне умер… я?