Девятая часть: Боги тоже умирают, когда их забывают. (1/1)

Синдром Котара (Chasing Cotards) - это когда кажется, что Вас не существует... *Вокруг так мало красок, так мало движения, так медленно течет время, развеиваясь, словно прах, исчезая, не стирая воспоминаний и вовсе не залечивая раны.Когда заканчивается сказка – что остается? Перевернута последняя страница, книга закрыта и сожжена.Не остается никаких признаков жизни – только воспоминания и призраки.Джеймс Мориарти, обводя пустым блеклым взглядом комнату, думает о призраках.

Он даже смутно догадывается, что у него депрессия.Глубокая депрессия в последней и уже неизлечимой стадии. Да и кому бы нужно было сейчас пытаться вылечить безумного гения?Он даже знает когда именно он окончательно сошел с ума: еще в тот момент, когда похоронил своего Себастьяна – погреб и его и свой разум под землей, а память о них обоих под сердцем. Которое, впрочем, ни на что уже не годится – даже кровь по организму гонять. Постоянно болит, заходясь бешенным ритмом, а то и вовсе будто останавливается, заставляя синеть кончики пальцев.Сколько с тех пор прошло времени? Месяц?..Осколки разбитого, словно зеркало в спальне, разума все равно отказываются осознавать происходящее и боль утраты.Да какую боль… здесь, кажется смешались все губительные чувства воедино. Раздирая душу Джеймса, словно свора диких псов.Джеймс, впрочем, не сопротивляется, погружаясь в омут собственного тягучего, маслянистого безумия, приправленного острыми нотами вины, не ища выхода.Хваленые самообладание, холодность и безразличие к окружающему миру – все то, чем Мориарти так успешно отгораживался от окружающего мира, возводя вокруг себя будто бы купол – один раз дав трещину, в виде сумасшедшей привязанности к одному только человеку, этот самый купол оказался слишком хрупок и, разрушившись от удара, подмял под себя умирающий разум гения.Это тупик.Чувство вины ложится поверх всего остального гробовой плитой.И это не просто глубокая депрессия, посещающая людей, потерявших кого-то в своей жизни, нет, это кристально чистое маниакальное безумие, состояние, когда кажется, что именно ты виновен во всем произошедшем, а все, что тебя окружает – пустота. От этого хочется умереть, но, прижившееся где-то глубоко в подсознании, привычное чувство неуязвимости неожиданно заиграло новыми оттенками, превратившись в уверенность в собственном бессмертии.Джеймс смотрит в разбитое зеркало и думает, что ему сейчас сильно не хватает души. Он хотел отпустить ее и умереть, а не похоронить и остаться существовать.Собственные глаза завораживают Джима – темно-кофейный оттенок их гипнотизирует, а безотчетный ужас, сквозящий в них пополам с признанием собственного бессилия раздавливает, лишая способности двигаться.Вглядываясь в разбитое зеркало он видит то, что плещется внутри, мутными волнами, заставляя захлебываться реальностью собственного существования – пустоту.Теперь лишь она является его компанией. Да, именно так.Реальность все равно не приносит ничего кроме боли, и, чтобы от нее уберечься, Джим сбегает от реальности, все плотнее кутаясь в свое безумие.

И, кажется, теряет ее навсегда…

Этаничтожная, жалкая болезнь сопровождается такими простыми симптомами как: галлюцинации, частые потери памяти и мысли о суициде.Все это присутствует, и даже несколькобольше…Сидя в мягком кресле в стиле старой Англии, погруженный в меланхолию и потерявший всякий жизненный интерес, Джим кладет мелко дрожащую руку на подлокотник, второй ладонью медленно проводит по лицу, будто пытаясь снять уже сросшуюся с ним безжизненную маску: мертвенно-бледная кожа оттененасиняками под опухшими, покрасневшими от частых слез темно-кофейными глазами, изрезана сетью мелких преждевременных морщин. Джеймс, всю жизнь выглядевший существенно младше своего возраста, за месяц постарел лет на пятнадцать.Если б он не дышал так тяжело и надрывно, то с легкостью можно было бы спутать его с раскинувшейся в кресле сломанной куклой, не подлежащей уже ремонту. Весь механизм, дающий ей жизнь, покорежен, разломан и по большей части безвозвратно утерян. Может так и есть. Может он и вправду бесчувственная игрушка, на несколько мгновений зависшая над пропастью, перед тем как пустится танцевать свое последнее танго – танго смерти.Внутри этого тела нет ничего кроме пустоты. Здесь не может прижиться больше ничего, кроме горького страха и жгучей ненависти к себе.Изысканная большая комната, служившая залом, с потрясающим ( в том числе и потрясающе-дорогим) ремонтом и отделанная со вкусом, сейчас больше похожа на какую-то свалку: очевидно, что здесь никто давно не убирался.Книги лежат друг на друге возле большого, давно не чищенного и не разжигаемого камина. Джеймс пытался их читать, нобыстро терял мысль и просто бросал в общую кучу. Он сжигал бы их, но разводить огонь в камине он никогда не умел. Возле кресла плотным ковром разбросаны письма Себастьяна Джеймсу. Шутка ли – прослужив почти четыре года в Индии, полковник с армейской четкостью писал каждую неделю. Иногда их тоже хотелось сжечь. Вместе с собой. Чтобы гореть, даже не чувствуя на себе языков пламени.Кругом царит тишина и хаос.Зал был бы полностью лишен света, если бы сквозь большое узорчатое окно не пробивались яркие полоски, ранящие покои комнаты, словно белые лазеры. Но этот свет не вызывает никакой реакции у того, кто полулежа сидит в кресле и стеклянно смотрит куда-то вдаль, сосредотачивая взгляд на одной ему видимой точке пространстваОн отчаянно пытается что-то разглядеть, но ничего не видит там, в пустоте. Пытается ухватиться за что-то, хоть за воспоминание или какую-то мысль, обрывок фразы или знакомый образ, но все это совершенно бесполезно, все ускользает, проскальзывая тонким морским песком сквозь пальцы.В руке он держит жетоны. Да, те самые жетоны, снятые с шеи Морана. Джим убил его собственными руками, при этом не марая их в крови. Он никогда не марал руки ни в чьей крови, в том числе и в собственной. А потом дрожащими пальцами расстегнул цепочку, позволяя двум блестящим пластинкам упасть в ладонь.Джим просто не смог похоронить Себастьяна вместе с жетонами, хоть и знал, что тот с ними никогда не расставался. Но рано или поздно со всем приходится прощаться.Джеймс попрощался с Себастьяном, а тот со своими жетонами. И за это Джеймсу тоже стыдно. Хотя, казалось бы: разве есть полковнику сейчас дело до этого?Но, черт возьми, должно же было остаться хоть что-то… хоть какая-то небольшая, но очень дорогая умершему, вещь, провисевшая на его шее большую часть жизни. Это не просто жетоны… это альбом памяти – в нем записаны все страдания, которые ему пришлось пережить: начиная с Афганистана и заканчивая раком.И почему эти жестяные штуки не могли забрать от него болезнь?! Ну почему?!Они же охраняли его душу и тело в течение стольких лет, так почему они не смогли его уберечь на этот раз.Моран был совершенно убежден, что они были его счастливым талисманом на все случаи жизни, поэтому никогда их и не снимал, ловко избегая провалов и неприятностей, которых он на дух не переносил.Он был жутким параноиком…Проводя большим пальцем повыгравированному следу жетона, смотря на него глазами полными слёз, Мориартиполушепотом произносит ?Себастьян Моран? и устало прикрывает глаза, из которых неудержимо скатывается слеза, быстро прокатившаяся по белоснежной, словнопокров снега щеке и спадает вниз по подбородку.Эта вещь, это незначительная на первый взгляд вещь, но хранившая столько пережитков, единственное, что напоминает Джиму о потухшей душесвоего наемника.

Он надеется, что Себастьян на него не злится за то, что он украл его частичку…. Ему же уже нет разницы, ведь так?..А жетонынужны для того, чтобы вовремя вернуть в жуткую реальность и не дать увянуть в забвении.Это неприятно, но обязательно.Как же всё пусто вокруг…как же не хватает его присутствия….Джеймса сейчас не мучает дикая, разрывающая боль.В нем поселилась опустошенность и то странное чувство, когда, кажется, что вроде бы он вот тут…вот тут, рядом… или что он сейчас вернется с очередного задания…. ночерез секундуосознаешь, что это глубоко не так. Что он уженикуда не вернется.НИКОГДА.С трудом поднявшись с кресла, Джим кладёт драгоценныежетоны в карман своего черного пиджака, который уже болтается на его исхудалом теле, словно на вешалке. Белая рубашканебрежно застегнута, а на шее висит черный не завязанный галстук. Он не помнит, когда снимал костюм в последний раз и вообще снимал ли с похорон.Костюм, казалось, пропиталсякаким-то странным запахом, ужасно напоминавший Джиму запах пороха и сигарет, но почему, объяснить, к сожалению, не мог…Может это лишь очереднаябезумная галлюцинация, тайком пробравшаяся в умирающий разум Мориарти и управляющая им. Да, скорее всего, это именно так и есть.Но пускай с ним будет присутствовать хотя бы галлюцинация, изредка приходившая в образе лица Себастьяна,что-то шепчущая…и зовущее к нему…Он тоскует…Сев за письменный старыйстол, на котором так же, как и на полу,разбросаны куча бумаг и других ненужных вещей, безумецвытянул руку в сторону, навстречу свету, будто пытаясь схватить его, или удержаться, чтобы не упасть в пропасть безумия. Но он глубоко ошибается, теша себя призрачными надеждами, ведь он давно уже погряз в нем. Его бесстрашный ум,железная душа и стальное, ледяное сердце еще месяц назад были похоронены в пропасти вместе с тем, кому он подарил их. Он так заблуждался на счёт того, что его сердце было покрыто льдом, а душа сделана из железа. Ледяное сердце не чувствует того, что чувствует Джеймс. Значит, он не монстр, каким казался себе каждый раз, смотря в зеркало, значит, в нем если и был этот лед и иней, то давно уже растаял, а источником тепла, растопившим его холод, был ни кто иной, как Моран.

Получается, он стал человеком тогда, когда начал чувствовать к нему первые чувства, ранее чуждые ему? Скорее всего – да, ведь он даже не пытался их отогнать от себя, хоть поначалу и не мог понять, что с ним происходит. Он был такой неопытный и несмелый…но только Себастьян разбил в его душе лёд, и наружу, наконец, выплыли теплые чувства, которые со временем переросли в любовь.Мориартиеще мог физически передвигаться, но это нельзя было назвать чем-то нормальным. Онведь почти не ходил;совсем изредка спал и ел. Организм просто не хотелпринимать ни то, ни другое; ему было нужно нечто иное…Его тело никак не может избавиться от той тревоги, котораягрызет его словно голодный шакал.

По-прежнему не покидает чувство всепоглощающейвины. Он твердо уверен, что убил Себастьяна не во благо ему, а наоборот – во вред.

Он и сошёл с ума окончательно лишь только из-за этого.Иногда он все-таки пытается говорить. Сам с собой – больше не с кем. Пытается выдавить из себя хоть несколько слов, но это стоит ему немалых усилий, а сил у него уже почти не осталось. Не осталось сил, чтобы принять себя.Сейчас снова пробует есть.

Поставив на письменный столбольшую тарелку с едой, онначинает есть прямо руками,быстро закидывая кусочки себе в рот и так же быстро прожевывая их.

Но в следующую же секунду его начинает тошнить.

Джим чувствует, как пищамгновенно проходит по пищеводу, но внезапно пропадает чувство насыщения. Будто и не было ничего.Это уже не жизнь, и даже не жалкое существование.Не выдержав вновь наплывшего потока губительных чувств, Мориарти в гневе отбрасывает тарелку со стола, и она резкопадает с характерным звуком разбивающегося стекла на пол, разлетаясь на множество осколков. Взглянув на разбитое стекло он снова видит в нем себя, свою разбитую жизнь, хоть оно и не отражает в реальности ничего.Он видит во всем разбитом – себя.Сознание в одинстрашный миг атакует миллион разных эмоций. В его умирающий разум нагло врываются воспоминания, отзывающиеся тупой болью в груди.Он снова её почувствовал.Но почему?..Боль цепляется за сердце. И не имеет значение, что егоуже не внутри него, чтооно где-то там…. в глубинахзарослей смерти, зовущей его на свой трон…..Боги тоже умирают, когда их забывают.Джеймс стоит возле камина, ероша отросшие темные волосы пальцами, стоит, закрыв глаза, напряженно жмурясь, будто пытаясь поймать ускользающую мысль.Отворачивается от камина, настороженно вслушиваясь в шум воды в соседней комнате – там набирается ванна.

Окончательно сошедший с ума гений сгребает в охапку письма, разбросанные по ковру, складывает на заваленный бумагами стол, вновь возвращается к креслу, собирая оставшиеся, мечется по комнате, собирая те, что выпали из рук. Судорожно мнет их в пальцах, раскладывая по столу, быстро сортирует в каком-то порядке – явно не по числам. Стопки из скользких листов рушатся, расползаясь по столу. Черные глаза лихорадочно блестят, пальцы дрожат, Джеймс кусает губы в кровь, добиваясь какого-то подобия порядка. По щекам катятся слезы, дыхание сбивается, кажется, что он начинает задыхаться. Неловкий взмах рукой – Джим тянет руку к виску, который разрывает болью уже несколько часов – и очередная ровная стопка падает. С губ срывается страдальческий хрип, Джеймс выворачивает ящики стола, вытряхивая содержимое на пол, что-то ища. И находит – бензиновую зажигалку. Щелкает ею несколько раз – огонь послушно разгорается. Несколько секунд черные глаза, затянутые пеленой боли, смотрят на огонь.Говорят, что огонь очищает. Очищает – значит прощает грехи?Тонкие, исхудалые пальцы, разжимаются, роняя зажигалку в ворох писем. Джеймс безразлично смотрит, как огненные полосы медленно расползаются по письмам.- Просто мне необходимо тепло, которого ты, к сожалению, уже не можешь мне дать…Договорив, он разворачивается, уходя в соседнюю комнату, предоставляя огню вершить свое дело.Бумаги падают со стола, чуть потрескивая. Огненные всполохи оживают на ковре, пожирая неестественно дорогой ворс, перекидываются на портьеры.Ванная лишена внешних источников света: открыв дверь, Мориарти оглядывает полупустое пространство, нервно сглатывая. Высокая ванна наполнена до краев – вода уже хлещет на пол.Джим запирает за собой дверь.Тонкие полоски света, пробивающиеся из-за двери, позволяют хоть немного ориентироваться в темноте. Мориарти подходит к емкости, задумчиво касаясь пальцами ледяной воды, и медленно опускается в нее, не снимая одежды, откидывая голову на гладкий бортик.Глаза широко распахнуты, руки раскинуты поверх бортов.Ледяная вода, кажется, его совершенно не тревожит – нет души – нет жизни, а значит, он уже мертв.Пальцы правой руки судорожно сжимают пистолет – единственное, чего боится Мориарти, так это разжать пальцы и выронить оружие.Потому что тогда ничего не получится.В этом он уверен.Мысли уходят, он их теряет даже не пытаясь остановить. Да что там мысли – он потерял себя, теперь уже ничего не имеет значения.Все решено. Все было решено еще задолго до знакомства этих двух опаснейших людей.

Узы судьбы, сплели их жизни воедино, возможно, еще до их рождения, сплели настолько крепко, что они не могу порваться. Они будут существовать даже там, в месте названном ?покоем для ушедших?.

Себастьян был смыслом его безумной жизни. Пускай теперь станет смыслом смерти.Слабый должен умереть. Джим знает, что он – слабый. И, раз никому не приходит в голову убить его, что ж…Немного даже обидно.На запястье левой руки намотана цепочка с жетонами – Джим очень боится их потерять.

Лениво поворачивает голову в сторону двери – мышцы еле слушаются, в безумную голову приходит мысль, что такими темпами трупное окоченение у него начнется раньше, чем он умрет.Пора.Свет за дверью приобретает другой оттенок – более теплый. Вода, выплескивающаяся из ванны, еще не добралась до двери - слышно, как мерзко потрескивает лаковое покрытие, значит огонь уже близко.Пора.Не бойся.Он часто говорил ?Не бойся, Джим? и почти никогда не добавлял ?Я же рядом?. Но Джеймс все равно знал, что именно это и хочет сказать его снайпер.- Мне страшно… - шепчут синеющие губы.Рука сгибается с трудом, ствол упирается в висок. В тот самый, который изводит мужчину мучительной острой болью последние несколько часов.- Я хочу к тебе…

Пальцы судорожно сжимаются на курке, и в одно, бесконечно длинное мгновение, боль навсегда покидает измученное тело криминального гения.*Синдром Кота?ра, или бред Котара — нигилистически-ипохондрический депрессивный бред в сочетании с идеями громадности. Некоторые психиатры о синдроме Котара говорят как о зеркальном отражении или негативе маниакального бреда величия.