Часть 11 (1/1)

—?Циля?Она стоит на пороге такой знакомой квартиры, второй по значимости в той, прошлой жизни, и заламывает себе руки (насколько же это привычный жест), пока Савченко трясет головой, как будто хочет отогнать видение. В голове у обоих ?бежит? по горячему песку перекати-поле.—?Можно? —?голос хрипит просто безбожно, срываясь даже в одном слове. Циля откашливается, чуть касаясь бледными пальцами шеи, и смотрит за спину другу, вглубь квартиры. Она старается не смотреть в глаза: знает, что люди этого боятся, и прекрасно их понимает. Олег как-то нервно кивает, отступая в сторону, чтобы дать ей пройти. —?Прости, если не вовремя. Я могу уйти.—?Нет, нет. Все в порядке,?— удивительно, как он отличается сейчас от привычного людям образа. Тихий, растерянный, даже немного неуверенный Олег Савченко?— это почти оксюморон. Как ?ситуация вне характера?. —?Чай, кофе будешь?—?Нет. Ничего. Просто поговорить…Два дня назад.—?Какого черта ты творишь? —?слишком неправильно-спокойно, думается Трэвису, хотя он и полагает, что уже почти привык. Сам парень на ее месте за такие performances уже давно бы дал бы по лицу. Он, конечно, не Башир, на все всегда реагирующий эмоционально; но он хоть реагирует. Впрочем, даже такая реакция?— уже кое-что. —?Трэвис.Сознание упорно забивает поглубже тот факт, что ему нравится, как Романова тянет его имя почти одними губами. В этом определенно что-то есть. Но в ответ на реплику Флитвуд лишь прижимает к губам указательный палец и тянет ее в подъезд, позволяя только надеть обувь и захватывая девушке куртку. Он думает, что сейчас, наверное, происходит самая глупая вещь, которую он когда-либо делал. Но он должен это сделать. Потому что надеется знает, что это важно. Циля снова зовёт его по имени, устало-опустошенно, как и всегда, пока он за руку тянет ее наверх по лестнице.А наверху, на крыше, занимается ночь, прикрываясь густоватыми сумерками, которые, впрочем, не могут скрыть красновато-золотистый закат где-то на горизонте. Да, с крыши многоэтажки Мирона видно горизонт, что не всегда позволительная роскошь для города и от того такая ценная. Романова проходит за Трэвисом на крышу, пригибаясь и оглядываясь. Приступ осторожности?— единственное пока более-менее яркое проявление эмоций. Флитвуд неосознанно улыбается уголками губ, наблюдая, как девушка переводит взгляд на заходящее, почти полностью скрывшееся солнце и застывает. Если бы она еще могла плакать, то заплакала бы?— ее состояние близко к этому, но это был бы плач какой-то теплой ностальгии. И когда он научился ее понимать?Впрочем, улыбка сходит с его губ сразу, как только девушку начинает трясти. Циля пятится, вертит головой, пошатываясь и дыша лихорадочно. Вокруг нее вода с оборванной жизнью, а у нее нет даже ее русалочьего хвоста. Это погубит ее. И она падает вниз, в пропасть, крича от ужаса. Снова. Девушка ищет помощи, потому что в голове?— истерика. В голове то, о чем самого Трэвиса предупреждал Мирон. Неоднократно. И Трэвис едва успевает среагировать, когда Романова подскакивает к самому краю крыши, заключая ее в объятия и прижимая к себе, чтобы дать ей успокоиться. Но от края не отводит, остается вместе с ней у самой кромки. С баллонами воздуха, но все еще на дне.—?Если уж хочешь умереть, то только вместе со мной,?— тянет по-английски и тут же сталкивается с ее темным изучающе-мутноватым взглядом глаза в глаза, что однако не останавливает ее припадок: девушка все так же дрожит, механически сжимая пальцами собственную куртку в руках Трэвиса, потому что ее хвоста нет, а воздуха так мало, что, кажется, не хватит даже на пару глотков.И родная Марианская впадина давит на нее, потому что она здесь чужая теперь. Потому что они разошлись. Потому что она больше не может нырнуть русалкой. А Трэвис привык к этой пустоте, он напрашивается на нее, и она это знает, потому и не боится смотреть на него вот так прямо, избегая этого в адрес других людей. Впрочем, на самом деле, вряд ли она думает об этом. Но что-то потихоньку меняется в этом взгляде, что-то незаметно наполняет его. И Органик вдруг думает о том, что же будет с ней, когда он уедет. И ответственность пронзает его голову огромной железной балкой, проходя насквозь, через мозг, причиняя невыносимо-адскую боль. Только чудо помогает ему не сморщиться и не схватиться за голову, не закричать при ней во весь голос. Потому что боль безумствует, и парень не может это выносить даже чисто физически.—?Готов упасть с крыши из-за меня? —?аккуратно спрашивает срывающимся, почти севшим голосом и чуть щурится, явно успокаиваясь, но все так же крепко, до побелевших костяшек держится за ткань собственной куртки. Боится поверить, хотя уже полагается на него больше, чем на Мирона. Это отчего-то приятно осознавать. Но куда приятнее было бы, если бы ее глаза наконец перестали такими мертвыми, если бы в движениях было меньше механически-бездушного. Гораздо меньше. А еще прямо рядом с приятностью соседствует горькой истиной ответственность, напоминает о себе постоянно, потому что он убивает ее. Приучает к себе, чтобы потом снова оставить Алису наедине с мерзкой пародией на собственного Шляпника, в чьей шляпе копошатся черви.—?Только вместе,?— повторяет он медленно и четко, на полном серьезе, не отводя взгляда от все еще мертвенно-пустых глаз. И мгновенно чувствует, как у нее подгибаются ноги, от чего тут же спешит опуститься на бетон, подстилая ей свою куртку и умудряясь не выпускать девушку из своих рук. Циля тут же корчится, обнимает себя за колени, горбясь и стараясь занимать как можно меньше места в пространстве. И смотрит на него. Так цепко и внимательно. И так моляще, словно неосознанно просит о помощи.—?Зачем я тебе такая? —?тихо-тихо, боится услышать ответ, боится снова остаться один на один с ним. Но ведь не знает, что в итоге все равно останется, потому что Трэвис не может быть рядом всегда. Как минимум, сейчас. А до ?потом? она может и не дотянуть. Ответственность. —?Зачем ты со мной возишься?Трэвис садится рядом, кладя локти на выпирающие колени и перебирая пальцами брелок на ключах от собственного дома: как он оказался у него в руках, парень понятия не имеет, но ему комфортно, когда руки чем-то заняты и часть сознания, кажется, тоже отвлечена на эти незатейливые движения.Потому что, что отвечать, он не знает. В голове крутиться что-то, но настолько сумбурное, что даже самому хотя бы примерно понять не представляется возможным, не то что выразить это вслух.—?Жалость? —?похолодевший голос и безразличие в глазах, волны которого, кажется, можно почувствовать физически. Она хочет искренности, просит ее, и он не может ей в этом отказать, какой бы, возможно, неприятной эта искренность не была.—?Сначала?— да,?— честно пожимает плечами, чуть щурясь, смотрит в одну точку мимо брелка. И каким-то шестым чувством с неосознанным облегчением ощущает, как девушка по левую от него сторону понимающе кивает. Она слушает молчаливо, но?— или ему это просто кажется, принимает желаемое за действительное?— Трэвис ловит себя на мысли, что он чувствует ее заинтересованность. Такую же неосознанную, как его собственное облегчение. От этого почему-то становится только сложнее. —?А потом… Не знаю, как тебе объяснить. Это, знаешь, крутится в голове, такая абстрактная субстанция. Я начал принимать твои чувства на себя, примерять их как-то даже против своей воли частично. У меня не такая уже веселая жизнь, хоть ты и могла уже подумать иначе, мне в какой-то степени близко твое состояние, хотя, разумеется, не в таком масштабе, как у тебя…—?Да уж, врагу не пожелаешь,?— едва слышно тянет Романова, отворачиваясь от него и смотря на заходящее солнце. Флитвуд смотрит на нее, на то, как огненные отблески светила освещают непроглядную тянущую вниз тьму в ее глазах, и ему хочется освободить ее от всего этого. Хочется, чтобы она сняла с себя эту ношу, которую сама закинула себе на плечи, будучи всего лишь тихой, маленькой девочкой. Эта ноша потерей давит ее, расплющивает, растирает по асфальту и смеется знакомо-чужим смехом. —?Прости, я перебила тебя. Продолжишь?Ей интересно. А ему? Стоит ли ему продолжать или это еще больше усложнит и без того неразрешимую задачу, ставя в ней еще пару-тройку неизвестных вместо дополненного условия.—?Ты бы меняла что-то в своей жизни, будь у тебя шанс? —?почему-то спрашивает он, сталкиваясь с ее взглядом. Девушка пожимает плечами и, подумав с мгновение, медленным маятником качает головой. —?Совсем ничего?—?Трэвис, factum est factum. Он?— часть меня и часть моей жизни. Без него я бы не стала тем, кем была, если ты понимаешь меня. Я бы не променяла все, что было с нами, даже на что-то, куда более светлое. А сейчас… Побочные эффекты. За все надо платить.Говорит отрывками, но искренне. И пусть в Флитвуда сейчас ударит молния, если это лишь бред больного разума, но говорит мягко, с какой-то заботливо-снисходительной ноткой в голосе. И Трэвис вдруг впервые понимает, что даже если она когда-нибудь обретет вновь свою человеческую оболочку, Рома все равно останется с ней. Не так, как сейчас?— болезненными видениями,?— но он всегда будет рядом незримым спутником-воспоминанием. Потому что годы верности никогда не проходят бесследно. Невозможно стереть то, что было твоей жизнью.—?Думаешь, я смогла бы жить нормально? —?голос неожиданно дрожит. Циля вновь сжимается в тугой комок, побуждая Ганика положить руку ей на плечо. Парень мягко прислоняет ее к себе, проводя пальцами по предплечью. Она хочет избавиться от ощущения собственно повязанного себе на шею огромного камня, скинутого в воду с борта лодки.—?Ты смогла пережить то, что пережила,?— мягко произносит парень, чувствуя, как она замирает. Натянутой пружиной с обнаженными нервами. —?Разумеется, смогла бы. При определенных условиях, конечно. И надо понимать, что он все равно будет в твоей памяти…—?Это хорошо,?— Романова хрустит суставами пальцев, не сводя зачарованного взгляда с неба. И замолкает, пока Трэвис терпеливо ждет, повинуясь своей интуиции, так хорошо работающей в последнее время, но даже это не помогает ему, когда он слышит это отчаянно-тихое. —?Не знаю, насколько правильно просить об этом. Я не привыкла к такому. Но пожалуйста. Я не знаю, что делать…И тут же морщится, качает головой и делая неопределенный взмах рукой с шепчущим ?нет, прости…? Ганик мгновенно перемещается, садится прямо напротив так, чтобы она точно заглянула своей пустотой в его глаза.—?Просить о помощи?— это нормально. Это не стыдно, Celia. Нам всем бывает нужна помощь, и ты, как и все, в праве просить ее, если чувствуешь, что не справляешься сама. Хорошо? —?твердо произносит он, не разрывая зрительного контакта. Девушка лишь медленно кивает, смотря на него.—?Когда ты улетаешь?Он не ожидает такого прямого вопроса. И проколотый балкой череп начинает ломить: она все понимает лучше всех них. Она смотрит на картину целиком, потому что если будет концентрироваться только на частях, как они, то просто сойдет с ума. Она видит все, и от этого тоже хуже.—?Через два дня,?— Флитвуд почему-то чувствует себя виноватым, когда смотрит на ее даже не изменившееся после ответа лицо. Она знала. Все это время держала это голове. Goddamn. —?Я всегда буду на связи. Ты можешь звонить мне по FaceTime.—?Я того не стою, Трэвис, брось это.И полученный результат задачи снова не сходится с ответом в конце учебника.И ему хочется взвыть, забиться в истерике от бессилия, когда Циля осторожно, чуть боязно встает с куртки и держась бледными пальцами за каждую поверхность на пути, чтобы, не дай Бог, не упасть, уходит, оставляя его одного. И в ней, кажется, ничего не меняется. Кроме этой дрожащей поступи. Она все так же безжизненно смотрит и выглядит привидением. Заботливо накидывает на плечи парня свою куртку и оборачивается уже на выходе, цепляясь за дверной косяк на выходе:—?Пойдем в квартиру. Солнце зашло. Замерзнешь.А он уже застыл многолетней мерзлотой и ни двинуться не может, ни сказать что-то, потому что так и не смог ей помочь. Потому что она человеком одна на дне, и он только что забрал у нее кислород.