Часть 10 (1/1)

Поспала Циля, разумеется, недолго. Проснувшись же, лихорадочно вскочила, садясь на диване и тяжело дыша. Пытаясь понять, что происходит, и как она умудрилась заснуть. Спустя столько месяцев без подобной роскоши. Перед ней на полу сидел Трэвис, положив голову на руки. Она чудом его не разбудила. Его присутствие вдруг показалось таким обыденно-привычным, словно было чем-то самим собой разумеющимся. Словно он и должен сейчас спать вот так вот рядом, устроившись столь нестандартным образом. Циля смотрела на него долго. Не сводя пустого взгляда, рассматривая каждую мелочь, чтобы навсегда отпечатать ее в сознании.Он выглядел маленьким наивно-открытым мальчиком, каким уж точно не был в часы бодрствования. Все эти чуть заметные морщинки, возникшие от постоянного напряжения, выпрямились, придавая лицу успокоенное выражение.Такое же, какое было у Ромы. Тогда.Циля шарахнулась, трясясь, сбила с тумбочки фотографии. Она начинала задыхаться: воздуха перестало хватать. Ее лёгкие словно выжимали, сминая изо всех сил. Хотелось кричать, но крик не мог прорваться сквозь сжимаемые лёгкие. Она дышала быстро, лихорадочно хватаясь за предметы и теряя зрение: в глазах все расплывалось в одно темное пятно.—?Эй! Celia. Celia! —?голос мутный, словно раздающийся сквозь толщу всей воды Мирового Океана. Но разборчивый. —?Тихо-тихо! Эй, все, успокойся. Бери себя в руки. Celia! Давай же, просыпайся!..Она вынырнула, лихорадочно хватая ртом воздух и все ещё дрожа. Картинка перед глазами, становилась чётче, обрамляя силуэты Трэвиса, сидящего перед ней на корточках и держащего ее за руку, и Мирона, который нервно заламывал себе руки, буквально впиваясь в нее взглядом.—?Ты… Живой,?— первое, что смогла выдохнуть Романова. И дыхание снова сбилось, становясь отрывисто-лихорадочным, близким к плачу. —?Живой… Я думала… Ты выглядел, как… Как он… Тогда…—?Я живой, все в порядке. Живой,?— он ?подполз? к ней ближе, садясь рядом и аккуратно позволяя себе прижать ее к себе. Средство, уже испробованное, которым так редко пользовался сам Мирон. —?Все, мы здесь. Все живые и здоровые… Ты спала?—?Да, я… Не знаю, как ты это делаешь. Спала. Недолго, но спала… Впервые за несколько месяцев. —?Она зажмурилась, не желая видеть ничего вокруг, опуская в собственную тьму. —?Мне даже лучше стало… Кажется.Трэвис переглянулся с Федоровым, встретившись с его выразительным взглядом и одними губами пробормотав: ?давай не сейчас?.—?Ну, и хорошо,?— тихо улыбнулся он, чувствуя, как Романова мелко подрагивает в его руках, потихоньку успокаиваясь. —?Я действительно этому рад.Она потянулась за сигаретой, которую тут же подал ей Трэвис. Он же и зажёг ее, позволяя девушке затянуться, чтобы унять остатки дрожи в руках и коленях. Это помогло. Дыхание выравнялось и, хотя сердцебиение все ещё было чуть учащенным (это Ганик чувствовал всем своим существом), но выглядела Цецилия более спокойной.—?Я вас напугала,?— она коснулась виска тыльной стороной ладони, чуть морщась, и обернулась к Федорову. —?Мирон, прости, что разбудила. Ты и так не спишь.—?Нет, все нормально, Циль,?— абсолютно искренне произнес Axi, подходя чуть ближе к скукожившейся на полу паре. Он даже не отреагировал на запах курева, который не терпел в ее комнате, переключив все внимание на саму Романову. —?Главное, что ты в норме…—?Сколько времени? —?перебила его девушка. Ганик поднял руку с часами, чтобы показать ей цифры. 6.27. —?Мирон, я прошу тебя, иди досыпай. Ваня приедет только к обеду, а тебе надо выспаться хоть один раз за неделю,?— и заметив, что он хочет что-то возразить в привычной для него манере, закончила:?— Или я позвоню Жене.Этот аргумент всегда работал безотказно. Муродшоева была человеком ответственным, и благо, что пока не знала о том, сколько уже не спал ее подопечный. Но Романовой она бы поверила, примчавшись тут же и устроив целую лекцию по медицине и психологии о специфике здорового сна. Мирон часто отшучивался, мол, ей бы трактат об этом написать, на что Евгения ехидно замечала, что название у него будет весьма специфическое: ?Польза сна на примере биографии менеджера известного рЕпера?.—?Ладно-ладно, если ты настаиваешь,?— тут же примирительно вскинул руки Федоров и покосился на Трэвиса. Он долго откладывал разговор, но, кажется, тянуть дальше не было возможности. —?Только на пару минут я украду у тебя Трэвиса.Романова безразлично пожала плечами, мол, ?забирай, мне-то что?, и отстранилась от Ганика, закидывая голову назад и окончательно прислоняясь к стене. Перед ее глазами вновь пролетал Сащеко. Их могилёвские похождения, съёмки клипов. Даже тихие вечера?— без наркотиков и алкоголя, так крепко вошедших в его (а значит и ее) жизнь.***—?Блять, как же я заебался. Нахуй, блять. Просто нахуй,?— Англичанин лежал на потрёпанной диване в ее могилевской квартире, положив голову на колени Романовой. Девушка аккуратно держала его за руку, другой рукой поглаживая по волосам. От его фразы Циля вздрогнула, пряча собственную тревогу за успокаивающей полуулыбкой. Рома поправился, заглянув ей в глаза. —?Вот ответь. Только честно. Если я завтра умру, что ты мне скажешь сейчас?—?Рома,?— предупредительно протянула Циля, но видя его уверенный взгляд, глубоко выдохнула, загоняя проступающие слезы внутрь. Даже мысль о его смерти заставляла ее дрожать, а слезы сами выступали на ясных глазах. Девушка мягко, но уверенно уложила его голову обратно к себе на колени, вновь начиная перебирать его пальцы. —?Что ж. Я скажу, что без тебя я не представляю своей дальнейшей жизни. И пусть это звучит пафосно, но я действительно не знаю, буду ли я вообще существовать. Ты знаешь, что я слабая для суицида, но может быть решусь и на него, кто знает. Скажу, что безумно благодарна тебе за то, что ты всегда рядом, как бы далеко ни был. Скажу, что всегда буду помнить каждый момент, связанный с тобой, все дальнейшее существование. Скажу, что как бы тяжело мне ни было, но отпустить тебя я не смогу. До конца точно. Скажу, что первые дни буду проклинать тебя всем, чем могу проклясть, вперемешку с громкими рыданиями. А потом слез не останется… И я не знаю, что будет потом.Задумавшись, Романова уставилась в одну точку на полке напротив и даже не заметила, как Сащеко принял сидячее положение, внимательно вглядываясь в ее черты. Особенно в глаза, где, казалось, пролетало все ее существование без него, мрачное и пустое. Тогда он в первый и последний раз сам увидел отголоски той пустоты, которая стала сейчас неотъемлемой частью ее жизни.Даже Олег на этот вопрос лишь отшутился. Его передернуло: разумеется, было неприятно обо всем этом говорить. А она высказала все, искренне, без утайки. Возможно, именно из-за этой ее, иногда почти детской искренности, они и сдружились. Да, она врала. Много. Но никогда не ему, бережно оберегая взаимное доверие и правду в их дружбе. Сащеко старался отвечать ей тем же, как бы противна ни была эта правда. Так повелось с самого первого дня знакомства. Честность.—?Прости, сеструх. Не стоило спрашивать,?— девушка на это лишь махнула рукой, громко, по-детски, шмыгнув носом, и улыбнувшись. Рома хохотнул. —?Все, все, больше никаких подобных вопросов. Сча я принесу еды, засядем за тексты. Ок? Включи пока ноут…***—?Ганик, чувак, хватит,?— прямо начал Федоров, едва за их спинами закрылась дверь. Флитвуд закатил глаза: как же он не понимает, боже. —?Ты сейчас ходишь по краю, и мне это не нравится. Шаг вправо, шаг влево?— и Циля снова окажется на больничной койке…—?Так не отправляй ее,?— почему-то вспыхнул Трэвис, успевший за это время неосознанно начать воспринимать проблемы Цили, как свои. Впрочем, говорить он старался негромко, с оглядкой на закрытую дверь. —?Очень легко все спихивать на психиатра. Вы же даже не интересуетесь, что она испытывает, что видит, что чувствует.—?Она не любит жалости. Уж ты-то должен был заметить.—?При чем здесь жалость,?— от таких слов Мирон, казалось, застыл, удивленно заглядывая в глаза Флитвуда. Он даже не перебил?— лишь внимательно слушал, заинтересованно. —?Ей не жалость нужна, а обычное понимание, чувство нужности кому-то. Как бы она не отдалялась, все это делается исключительно, чтобы доставлять вам поменьше хлопот, а сама она не может без поддержки, заинтересованности в том, что она думает, чувствует, ощущает. Такое всегда сложно переживать в одиночестве. Особенно, когда уже все слезы выплаканы, и она наедине со своими страхами и с ним. Не корю тебя?— не мое право,?— но когда ты последний раз интересовался, что конкретно она ощущает, когда видит его в своей памяти? Каждый человек нуждается, в ком-то, кто его поймет, особенно в такие моменты. В чем виноват я, если только во мне она находит то, что ищет?Мирон смотрел на Трэвиса в немом удивлении, неосознанно заламывая себе пальцы. Он не ожидал: это легко читалось по его ошарашенному взгляду. От кого угодно: от Вани, Олега, Жени. Только не от него таких уверенных тирад, высказанных с абсолютным каменно-тоскливым пониманием ситуации. Когда? Когда он стал ей ближе всех? Или дело действительно в том, что ей нужен тот, кто поймет и поддержит так, как только что поддерживал Ганик: обняв и прижав к себе. Сам Федоров никогда старался не касаться ее без необходимости, боялся сделать что-то не так, но, возможно, это действительно то, что нужно ей именно сейчас. То, чего она так неосознанно жаждала, но не просила. —?Но… —?он не знал как теперь начать диалог. Вся уверенность, всегда бывшая с ним. улетучилась, наткнувшись на ясный взгляд человека, который, как оказалось понимает его подругу лучше всех. —?Ты же скоро уедешь? Подумал о том, что с ней будет?Неопределенное движение плечом и потускневшие глаза явно выказывали все то, о чем в последнее время думал Ганик, неосознанно привязавший девушку к себе. Совесть и непонятно откуда появившееся блядское благородство не позволяли ему просто так взять и уехать. Но что он еще мог сделать? Не в России же остаться.—?Я и так это максимально оттягиваю, если ты не заметил,?— совсем невесело усмехнулся Трэвис, бросив невольный взгляд в сторону двери к Циле. —?Подождем пока. Может удастся остаться здесь до того момента, как она хотя бы немного придет в себя. Если же нет?— поговорю с ней. Буду звонить, разговаривать, если ты не против.—?А оно тебе надо?Вопрос жестокий, но это искренний. Федоров в отношении Романовой не хотел ничего менять и искренне не понимал, когда Флитвуд так успел ей проникнуться. На ум приходила влюбленность, но, хоть и ругая себя за такие мысли, Мирон понимал, что никто ее такую не полюбит. Такую потерянную в прошлом со своими мыслями и воспоминаниями, нырнувшую с головой в этот Омут Памяти чертовой русалкой. Ганик кивнул с легким смешком, не желая пока распространяться. Разговор вышел скомканным, и это подтвердило то, с каким рвением оба мужчины бросили его в мусорное ведро, к куче других подобных, смятых разговоров с разными людьми и в разное время, на время расходясь. Однако Флитвуд знал, что теперь Мирон будет следить за ним еще пристальнее. Как бы там ни было, но он ей друг, самый близкий из оставшихся людей.***—?Как ты? —?Он тихо прикрыл за собой дверь, подходя к расположившейся на подоконнике с неизменной сигаретой девушке. Дежавю, браво. Все повторяется, как встарь. Циля не обернулась, но вроде (или ему показалось) немного расслабилась с его приходом, чуть поведя плечом. Снова железная леди. С подрагивающими тонкими пальцами, едва зажимающими сигарету. —?Ничего не видела, пока меня не было?—?Ничего,?— гулким эхом, задумавшись о чем-то своем. Но даже это радовало?— она поглощена во что-то. Ганик вздрогнул и почти отшатнулся, огда внезапно увидел перед собой внимательные пустые глаза, отдающие почему-то в его ассоциациях космосом. Девушка молчала долго, почти не двигаясь, как время, которое она сама остановила в этой комнате. А потом произнесла только одно слово. Одно. Но самое говорящее, описывающее сейчас ее состояние. —?Страшно.Ганик тут же сделал рваное движение ей навстречу, неуверенно, боязливо, чуть приобнимая ее за плечи и даже чуть вздрогнул, когда она положила свою голову ему на плечо, судорожно вздыхая.—?Вы боитесь меня,?— тихо-тихо, взглядом поверх крыш многоэтажек, к ясному небу. Словно не видя этот устремленный взгляд. —?Я как странная машинка из другого столетия. Вроде и занятна, но ты в душе не ебешь, что это и как с этим работать. Каждый, кто меня видит, боится. Не ты первый, не ты последний.—?Я не…—?Брось, Ганик. Все вы. Это нормально. Уродов всегда боятся,?— от последней фразы Трэвис вздрогнул. Боль судорогой прошлась по всему телу разрезая его, почти расщепляя. Вот она?— искренняя, неуверенная, страдающая.Он аккуратно облокотился на краешек подоконника повернув к ней голову с прищуром ясных глаз. Защитить хотелось как никогда. Даже свою сестру он не так стремился сберечь. Может быть потому, что его сестра и так выросла на улицах и могла за себя постоять. А Циле нужен человек, который бы вернул ей жизнь. И так иронично, что этим человеком, кажется, являлся он сам?— со своими темными тайнами, срывами и депрессией, накатывающей неожиданно и приминающей к земле, проводя по костям катком.—?Celia, я буду говорить правду. Ты не урод,?— начал прямо, без тени жалости, только поддержка во взгляде и в каждом движении. Девушка не сводила с него взгляда, вцепляясь им в каждый оттенок его эмоций. —?Скорее, человек, который потерялся, угодил в вырытую им же яму и не знает, как оттуда выбраться. Карабкался, и снова соскальзывал по красной глиняно-земляной грязи вниз. Каждый раз. И просто устал. Устал бороться и уже не хочет ничего менять, а хочет просто того, чтобы его там же и закопали в этой яме. Но знаешь, что самое важное? Я сейчас скажу банальность, но у тебя есть те, кто готов тебя поддерживать в той или иной мере, если ты не будешь прятаться и зарываться головой все в ту же глиняно-земляную грязь. Я готов тебя поддерживать в любой промежуток твоей жизни.И опять все казалось слишком скомканно, когда он встретился глазами с взглядом Цили. Не пустым. Не таким пустым, как раньше, а с капающей откуда-то жизнью, выдавливаемой ради себя, прежде всего. Он смел на это надеяться.—?Спасибо.