Бабочка (Родион/Ипполит) (1/1)

Родион так привычно замирает у двери его каморки, собираясь с духом, чтобы войти.Он смерть видел. Он стоял с ней рядом. Он был её орудием; он сам на какой-то момент стал смертью, но… здесь ей всё пропахло настолько, что ему тяжело дышать.И страшно, страшно каждый раз — увидеть, что она подошла ещё ближе к постели больного, что она опередила его визит, что…Он глубоко вздыхает, заставляя себя перестать думать об этом, и нажимает на дверную ручку.Первой эмоцией всегда облегчение, почти сбивающее с ног понимание — ж-и-в. Жив, дышит, существует — глаза ещё горят, худая грудь вздымается с хрипом, тонкие губы шевелятся в приветствии и попытке улыбнуться.Потом снова приходит боль. Потому что кожа стала совсем пепельной, потому что у него, кажется, нет сил даже поднять руку, потому что голос совсем неслышный и глаза выцвели ещё сильнее. Родиону кажется — немного ещё, и они, когда-то синие, посереют вовсе.Это, наверное, и будет смерть.— Вы пришли, — Ипполит дёргает уголком губ.— Пришёл, — хрипло соглашается Родион. — Вы… не верили?Ипполит слабо пожимает плечами и жестом его к себе зовёт ближе. Родион подходит, опускается на край его постели.— Помогите мне сесть, — просит Ипполит.Родион тянет его осторожно за тонкие руки, под спину поддерживает; через него тянется, пытаясь подушку поправить, чтобы удобнее было сидеть — и замирает, когда худые руки неожиданно смыкаются вокруг рёбер.Совсем слабо, до страшного слабо. Родион осторожно накрывает ладонями его плечи.Его сломать страшно. Он слишком хрупкий, слишком тонкий, слишком маленький; к нему прикоснуться с-т-р-а-ш-н-о.Родион в детстве когда-то бабочек ловил и не понимал — накрыть сачком, а потом что? Как тронуть хрупкие крылья, как не повредить, как не сломать нечаянно?..Он как-то бабочку за крыло схватил всё-таки, почти случайно; на землю обратно посадил тут же: на пальцах пыльца осталась, а бабочка — на земле, пытаясь взмахнуть посеревшими крыльями. Не смогла улететь. И выжить, наверное, тоже.Ему кажется — у него сейчас в руках снова бабочка. Только вот… сломанная давно.Она не улетит уже никуда. Она не выживет. Она обречена.Господи, помоги хуже не сделать.— Вы знаете, Родион Романович, — Ипполит кашляет сипло, судорожно, — у меня… хороший слух, когда сердце в висках не стучит. Я по шагам понять могу, кто идёт. Зачем вы… зачем под дверью топчетесь, но не уходите никогда? Если я противен вам, если… если! — у него голос вдруг взлетает истерично, — если вам неприятно… тяжело… с умирающим… ушли бы уже совсем, к чертям бы!.. — он чуть отстраняется, упираясь ему в грудь, и взглядом прожигает. — Мне подачки не нужны и жалость ваша… — он снова заходится кашлем, заканчивает с трудом: — жалость ваша тоже. Не… — он задыхается совсем; Родион его держит, не давая упасть, — не смейте… меня жалеть, не унижайте…Он замирает, дрожа и собираясь с силами. Родион рот открывает, собираясь сказать хоть что-то, но Ипполит мотает головой, взглядом настаивая молчать. Дышит сосредоточено, пытаясь унять хрипы в горле. Родион ему помогает опереться спиной на подушку, сесть чуть устойчивее — Ипполит за его запястья цепляется, не давая, вопреки собственным словам, отстраниться.— Я вас, Родион Романович, за то ценю, — говорит, наконец, тихо, — что в вас жалости этой проклятой не было никогда. И если вы сейчас… начнёте… если сомневаетесь, если… не ходите совсем. Я вас прошу. Считайте последней волей. Я умираю, я… уж на это я право имею.Родион головой качает; давит тихо, гладя худые плечи кончиками пальцев:— Это не жалость. Это… страх.Ипполит губы кривит в усмешке.— Страх, — повторяет Родион. — Мне… страшно не найти вас здесь. Я честно вам в этом признаюсь — мне страшно.— Не бойтесь, — хмыкает Ипполит, — меня здесь вы найдёте в любом случае.Родион качает головой.— Не противно вам? — Ипполит паучьими пальцами сжимает его запястья. — Не жалко? — Проговаривает отчётливо, с нажимом: — Я — вам — не ж-а-л-о-к?— Нет.Ипполит успокаивается будто; расслабляется немного. Хмыкает, кивнув в сторону окна:— Это хорошо. Мне лицо ваше… хоть какое-то разнообразие, знаете. Было бы грустно… — он кашляет, — его лишиться.Родион касается его плеча.Ипполит сидеть устаёт быстро; Родион помогает ему лечь снова. Родион читает ему так привычно; Ипполит на него смотрит, будто пытаясь лицо в памяти до малейшей чёрточки сохранить.Будто ещё не сохранил.— Знаете, — перебивает вдруг, снова глянув в окно, — мне эта чёртова стена опять снилась. Будто в мире… ничего нет, кроме неё. Будто она всё поглотила, а я замурован в ней, и кирпич не даёт мне дышать, на грудь давит, так сильно давит…Родион перехватывает его руку — он ногтями начал горло скрести неосознанно, будто пытаясь открыть путь воздуху. Ипполит машинально дёргается в его хватке; потом его руку себе на грудь тянет. Отворачивается старательно; говорит тихо, как будто к стене обращаясь:— Мне дышать рядом с вами легче. Обнимите, Родион Романович? Мне эта стена будто всё ещё давит на плечи; я хочу… хочу, чтобы это были ваши руки. Чтобы это были вы. Знаете, умирающим быть так удобно — гордость умирает немного раньше тела, и я…— Вы не умрёте, — обещает Родион хрипло. — Не сейчас. Я рядом с вами, я вас… у смерти отмолю. Отобью, если придётся.Ипполит улыбается слабо, чуть двигаясь на кровати:— Тогда не уходите. Мне, знаете… жить иногда хочется.Родион ложится рядом; помогает ему у себя на груди устроиться головой и обнимает, будто пытаясь согреть. Ипполит жмётся к нему зябко; рассеянно стучит пальцами по его ключице.Родион не сразу понимает, что он отбивает ритм, в котором стучит родионово сердце.Ипполит так и засыпает, измученный, в его руках. Родион, решившись и уверившись, что он крепко спит (уверившись, что он д-ы-ш-и-т), выскальзывает тихо из его каморки глубокой ночью.Ему одну важную вещь сделать нужно.***Его страхом примораживает к ступеням лестницы — снова. У него в голове ядом растекается навязчивое ?он просил ведь не уходить; а если…?.Он не должен был уходить. Ещё и ради глупости такой, идиот, он не должен был уходить, он вообще не должен был уходить.Он толкает дверь, твёрдо зная, что себе не простит, если это ?если? станет реальностью. Он знает, у Ипполита пистолет был; он знает, что им воспользуется, он слишком ярко успевает представить неподвижное тело, и запах смерти, и…Ипполит ему улыбается. Ипполит сидит почти прямо; у него глаза, кажется, чуть синее, чем прошлым вечером.Ипполит у-л-ы-б-а-е-т-с-я. Родион выдыхает спокойнее.— Я вас ждал, — говорит тот. — А вы боитесь опять чего-то. Зачем, вы же смерть мою… — он всё-таки кашляет, — напугали. Она так не любит ярких красок, кроме алого. А вы… это вы ведь были? Вы помахали мне. Я видел.Родион тоже смотрит в окно: на проклятой стене рисунок, простой совсем, почти детский — цветы да яркие синие бабочки.Родион, когда рисовал это ночью, не удержался от соблазна в окно знакомое помахать, хоть и думал, что никто не смотрит.— Я проснулся, — Ипполит к нему руки тянет, — ночью, вы ушли… Я, признаться, почти подумал, что всё. Не вернётесь. Только смерть осталась. А потом посмотрел в окно. Вы же дозволения на это не получали, верно?Родион головой мотает, садясь рядом и бережно прижимая его к себе.— Вандал, — выдыхает Ипполит ему в плечо. — Восхищаюсь. Вы бы слышали, — он хихикает, и Родион от этого звука замирает, — вы бы слышали, как там орали, когда художество ваше утром увидели. Жаль, закрасят…— Я опять нарисую, — обещает Родион.Ипполит снова тихо смеётся.Родион думает, грея острые лопатки ладонями, что ночное приключение стоило того, чтобы впервые услышать его смех.