Весна (Алёша/Ипполит) (1/1)

Он Ипполита вообще-то бесит до зубовного скрежета и желания чем-нибудь в него швырнуть. Смирением своим бесит, мягким светом, безграничным терпением; он всю ипполитову ругань сносит так, будто это и не ругань вовсе, оскорбления не замечает, на истерики не реагирует и отвратительно не выходит из себя — смотрит сочувственно, выслушивает всю грязь и даже не пытается его жалеть. Словом, ни одной причины не даёт себя возненавидеть — и этой чёртовой идеальностью бесит ещё сильнее.У него глаза живые слишком, слишком весенние — Ипполит весну уже не увидит, и от этого в глаза его вовсе не смотреть старается. Вообще на него без надобности не смотреть — он живой, цветущий, он жить будет, когда от Ипполита останутся только кости в никому не нужной могиле. Ипполит ему завидует, даже не пытаясь скрыть это от самого себя — чёрной, разъедающей завистью больного к здоровому. Святоша это замечает, наверное, не может не замечать — и продолжает, продолжает, продолжает маячить перед глазами. Ипполит швыряет в него подушку, а он, поймав её в миллиметрах от своего лица, заботливо обратно приносит. Б-е-с-и-т.Ипполит швыряет подушку снова. — Если не хотите, чтобы я к вам ходил, — терпеливо говорит святоша, отряхивая наволочку от каких-то соринок, — скажите об этом прямо. Ипполит шипит злобно. Ипполит хочет, чтобы он дал хоть какой-то повод на себя сорваться, хоть какой-то недостаток показал. Ипполит ждал, что он, явный монах по виду и повадкам, проповедовать начнёт, о Боге рассуждать, о смирении; тогда Ипполит мог бы выставить его к чертям и в очередной раз разочароваться во всём человечестве. Он ни слова не сказал о Боге. Вообще ни разу; и когда Ипполит сам начал ядом плеваться на эту тему, не прокомментировал его тираду вовсе. Выслушал с вежливым вниманием. Да человек ли он вообще?— Не хотите — не ходите, — Ипполит закашливается. — Сдались вы мне тут, Алексей… Фёдоро… — конец отчества тонет в приступе. Чёртов святоша поддерживает его заботливо, и пережидает кашель с ним вместе, и устроиться, обессиленному, помогает удобнее, и заботливо протягивает платок утереть выступившую на губах кровь. Ипполит его отталкивает, едва приходит немного в себя. Святоша отступает. — Я не знаю, какой грех вы искупаете за мой счёт, — шипит Ипполит, — мне плевать, зачем вы здесь и на кой чёрт я вам сдался… — Ничего я не искупаю, — святоша вздыхает. — Вы в добро не верите совсем? — Давайте-давайте, — почти радуется Ипполит, — начните мне про христианское всепрощение и мировую справедливость, я с удовольствием вас послушаю — а потом пинками из моей комнаты… — Вы меня, кажется, монахом считаете, — говорит святоша. И добавляет, опережая раздражённое ?а кем вас ещё можно считать?. — А я не монах вовсе, и не послушник давно, я ушёл… — Подумать только, — тянет Ипполит, — хоть в чём-то вы человек, коли в монастыре не выдержали. Неужто и про пути неисповедимые говорить не начнёте? Что я свою болезнь заслужил, что радоваться должен, что Бог справедлив, а я за страдания свои в рай попаду, коли приму их со смирением? Что оно и лучше, что я молодым умру, что я нагрешить не успею, в миру настрадаться, разочарование испытать? Вы не трудитесь, слышал я всё это. Думаете, мало священников хотят, чтоб умирающий покаялся? Я приговорён. Плевать палачу на моё смирение, вы ждать его от меня права не имеете, не имеете!.. — у него голос срывается неприятно визгливой нотой. У святоши лицо мертвеет. — Нет у Него справедливости.Ипполит заинтересованно присвистывает. — Неужто? Святоша на край его кровати садится снова; пальцы сцепляет в замок. Говорит спокойно очень, на собственные руки глядя:— Я был послушником. Я верил — я при старце был, святым его считал, верил искренне — уж не знаю, в Бога или в старца своего больше… Старец умер. И, знаете, я бы слова не сказал, если бы вовсе знака не было, ничего не было… но знак случился.— Что, — ядовито фыркает Ипполит, заслушавшийся ровным голосом — таким ровным, что в спокойствие не верится совсем, — благоухание пошло, иконы замироточили?— Зловоние, — так же спокойно поправляют его. — И этого… этого, Ипполит, — этого я Ему простить не могу. Ипполита морозом продирает по коже от интонации. Ипполит фыркает, пытаясь тяжёлое настроение сбить:— Что ж, останетесь здесь ещё хоть чуть — снова такой знак лицезреть придётся. У меня, знаете ли, не душа — тарантул… мне снилось, я видел. Омерзительное существо, прямо как я сам — а мне, сами видите, умирать скоро, и вам, того и гляди, любоваться этим выпадет. Шли бы вы на свободу… Алексей Фёдорович. Не верю я в ваше добро. Я и в жизнь-то уже… не верю… — он кашляет; давит глухо сквозь приступ: — Зачем вы здесь? — Потому что жизнь люблю, — просто объясняет тот. Ипполиту от его рук, заботливо поддерживающих тщедушное тело, тепло слишком. Ипполиту тошно; Ипполиту его выгнать от этого лишь сильнее хочется. Ипполит боится, что иначе с желанием руки эти стиснуть совладать не сможет — с желанием вцепиться и молить его, чтобы остался. — Уходите, — хрипит он, едва оказывается в силах выдавить хоть пару слов. — Я устал, уйдите, невыносимый человек, за стенкой ваша жизнь, вы мне оскорбление наносите, коли здесь её… найти пытаетесь… не найдёте, нет её. Вон. От того, как заботливые руки его одеялом накрывают, у Ипполита начинает щипать глаза. Он в подушку лицом зарывается лишь сильнее; слабость сковывает тело. — Я приду завтра, — полувопросительно говорит мягкий голос. Ипполит молчит, чтобы не сказать ?останьтесь?. Ипполит с мрачным весельем думает, что завтра, может быть, для него и не наступит вовсе — не к кому станет приходить. Дверь закрывается с тихим стуком. Ипполит скулит, кусая подушку; ему тошно слушать, как в соседней комнате святоша с маленькими здоровается. Ему детский смех слышать и тошно, и радостно, и неправильно до жути; ему брат с сёстрами — слишком ж-и-в-о-е напоминание о мире, который для него закрыт. Дети притихают испуганно — мать на них шикает, чтобы больного не тревожили. Ипполиту хочется разбить о стену кулак. Выходит только плакать. *** — Мне снова тарантул снился, — говорит он вместо приветствия. У него сил нет на гостя ругаться. — Он у меня из груди наверх полз, по горлу… вот тут застрял, — он хлопает себя чуть ниже кадыка, бессильно шею царапает. — Никак не вылезет, лапками там всё шебуршится, — кашель конец фразы смазывает некрасиво. Ипполит, отдышавшись, продолжает с трудом: — И никак… Пусть только выберется. Его прихлопнут, он отвратителен, даже мне омерзительно его видеть, а ведь он — душа моя… его прихлопнут, и меня не станет. Алексей Фёдорович до тошноты сочувственно касается его плеча. Ипполит рукой дёргает. — Вы сказали вчера — жизнь любите. — Люблю, — покорно соглашается тот.— Так зачем вы вместо жизни — с умирающим?.. — Ипполит кашляет, прижимая грудь ладонью. У него сегодня даже сесть не хватает сил.— И это жизнь, — Алексей Фёдорович поправляет ему подушки, помогая устроиться повыше. — И смерть — часть жизни. — Добавляет мягче: — Я помочь вам хочу. — И не противно вам.— Нет. — Жалеете меня?Тот головой качает. Ипполит плечом дёргает; Ипполит ему верит, и от этого только хуже — Ипполиту проще было бы его жалостью оскорбиться, чем заботу спокойную принимать. Ипполит его не понимает совсем.Ипполит знает, что понять уже не успеет — а значит, нечего и пытаться. Значит, выгнать его нужно и не пускать больше; значит… У него не получается сказать ?не возвращайтесь?, и это отвратительно слабо, жалко, абсолютно невыносимо. Ипполит трясёт головой, до боли впиваясь ногтями в запястья, и зубы сжимает.— Мне кажется, вы на меня злитесь, — грустно говорит Алексей Фёдорович.Ипполит шипяще выдыхает сквозь зубы:— Завидую. Не притворяйтесь, что не понимаете. И взгляд поднимает, с искренней растерянностью в зелёных глазах сталкиваясь. Ипполита клокочущим смехом раздирает — у Ипполита в груди болит невыносимо. Невыносимо-невыносимо-невы… — Умереть мне дайте спокойно! — взрывается. Сам от голоса своего визгливого морщится, да остановиться уже не может: — Вы тут, живой, маячите, про любовь к жизни мне говорите, а вот она, моя жизнь! — он в сторону окна и стены за окном тычет. — И ничего больше, и не увижу я вашей жизни, так не издевайтесь — уйдите, не проповедуйте, и вся вам помощь, зачем это всё, я же вам как человек неинтересен, не сдался, вы же только из-за болезни моей — решили, что святым побудете, чуть-чуть времени в жертву принесёте — а вам потом зачтётся, что умирающему помогали, что… — он на кашель срывается; рыдания душат, кажется, сильнее кашля.Алексей Фёдорович его, бьющегося в захлестнувшей истерике, прижимает к себе — обездвиживает, пораниться не давая.— Отпустите, — Ипполит дёргается. — Отпустите!.. Отпу… — и кашлем давится. Его держат терпеливо. Ипполит, совладав с собой, замирает, упираясь лбом в чужое плечо. — Не из-за вашей болезни я здесь, — говорит Алёша терпеливо. Ипполиту от этого терпения только сильнее хочется его оттолкнуть. — И не из-за того, что мне что-то зачтётся.Ипполит не двигается. — Я сам был… потерян, — продолжает тот. — Мне вы интересны были, и сейчас интересны. Не болезнь — вы сам, рассуждения ваши. О… о Нём, — он кивает куда-то наверх. — О справедливости. О жизни… — Здесь нет жизни, — обрывает его Ипполит — наверное, слишком грубо. — В этой комнате нет жизни.— Скоро весна, — Алёша улыбается — Ипполит по голосу слышит, что он улыбается мечтательно, и отталкивает его от себя, зло скалясь. — Весной везде жизнь. — Не доживу я до вашей весны!.. — срывается Ипполит. — Идите вы к чёрту. Идите к чёрту! Голос звучит отвратительно визгливо, и вернувшаяся истерика в нём звучит слишком отчётливо, и Ипполит сам понимает, насколько он жалок сейчас, отталкивая чужие заботливые руки, но остановиться не выходит. — Легко вам о жизни рассуждать, о любви к жизни!.. — кричит он в глаза цвета весенней листвы — будто самой весне кричит, самой жизни, всему этому проклятому миру, который его отторгает так безжалостно. — Легко жизнь любить, когда она впереди вся, да? Весне радоваться, оживлению — когда оно вас касается, когда вы не то что почувствовать — хоть увидеть это можете, когда у вас мир стенкой не ограничен! Людей любить, ага? Конечно, их любить можно — а вы попробуйте их любить, когда смотрите на любого и знаете, что он вас переживёт! На годы, десятилетия; я умру, меня через год забудут — да какое через год, через месяц, через неделю! — и могила травой зарастёт, и надгробие развалится, а вы-то жить ещё будете, _жизнь_любить_, — он последние два слова шипит издевательски, давясь кашлем, — или разочаруетесь в ней уже — да только какая разница, если у вас она будет, а я — я даже в памяти ничьей не останусь, разве что брат вот вспомнит или сёстры мельком, что да, жил у них в детстве в соседней комнате кто-то не то больной, не то сумасшедший, из-за которого и денег не было толком, и шуметь было нельзя, и нервы он все вытянул, слава богу, что подох, подох, подох… Он кашляет, утирая с губ кровь, и от рук чужих снова отшатывается — и смотрит затравленно воспалёнными глазами, когда Алексей Фёдорович обещает тихо и бесконечно серьёзно:— Я клянусь вам: я буду вас помнить. И на могилу вашу ходить, даже если о ней забудет весь мир. Ипполит вздрагивает крупно и отгораживается от него скрещенными руками, до боли упираясь лбом в собственные запястья. Рыдания в этот раз слезами прорываются всё же; он скулит и плачет некрасиво, навзрыд, свою участь оплакивая — впервые при ком-то, впервые не наедине с собой, впервые не в состоянии руки чужие от себя отпихнуть; Алёша его обнимает бережно, держит, греет — и оттолкнуть его совсем-совсем не выходит. Ипполита колотит всем телом даже после того, как с рыданиями справиться удаётся. Ипполит эмоциями вымотан, слезами выжат; Ипполит слаб сейчас, как котёнок новорожденный, и не падает лишь благодаря чужим тёплым рукам. Ипполит себя больше обычного ненавидит, когда давит шёпотом:— Вы мне хотите помочь? — Хочу, — подтверждают негромко. — Есть вам… куда меня забрать? — Да. — Заберите. Мне… недолго осталось; я лишь умереть хочу от этой стены подальше и маленьким не показываться больше, не надо им… не надо. Пусть забудут. Алёша гладит его по спине и кивает тихо, обещая. Алёша обещание выполняет; в комнате, которую он нанимает, светло и дышится легче; в большое окно видно улицу оживлённую и дерево, в ветвях которого птицы так поют, будто весна уже наступила. Ипполит постель просит ближе к окну передвинуть.Ипполитдо весны доживает.