Небеса (Родион/Алёша) (1/1)

У мальчика глаза небесные — только вот небеса присыпаны пеплом.Родион никогда таких глаз не видел.Родион и небес-то таких почти никогда не видел; небо над головой всё чаще, как сейчас, тучами хмурится, готовым пролиться дождём набрякает и ворчит вдалеке громом. Разве что в детстве вот — было; небо чистое, солнышко ясное.У мальчика в глазах солнца нет.Мальчик стоит на площади и по сторонам оглядывается, и вид у него потерянный какой-то. Неправильный вид.Родион не знает, вид этот его подойти заставил, или глаза, или то, как сильно он от каторжан отличается — тонкий, хрупкий почти, неземной, — или интуитивное, внутреннее какое-то ощущение, что подойти нужно. Мальчик на него не смотрит; мальчик поднимает глаза только после того, как Родион его окликает, и неровно улыбается уголками губ — сначала правой стороной, потом левой, будто улыбка на его лице держаться никак не хочет.У него в глазах небо на осколочки бьётся.Родион думает, что оглядывался так же, когда с каторги вернулся — когда мир оказался непривычным, непонятным и слишком большим, а до озноба знакомый город обернулся пугающим незнакомцем, забывшим его ещё восемь лет назад и отторгающим теперь.Чужим. И Родион этому миру — чужой.Так смотрят, когда идти некуда.— Извините, если помешал, — говорит он мальчику — тот улыбается ровнее и чуть кивает, мол, ничего, не мешаете вовсе, продолжайте; у него улыбка удивительно светлая для человека с разбившимся небом. — У вас… всё в порядке?Мальчик кивает, отводя взгляд. Голову наклоняет:— Конечно.— Конечно, — кашляет Родион, отчаянно ему не веря. И пробует всё-таки снова: — И есть вам, куда идти?Мальчик вздрагивает зримо. Родиону кажется — по его небесам новая трещина прошла; Родиону хочется их собрать, как диковинную мозаику, соединить накрепко, да руки после каторги слишком грубы.— Есть, к кому идти? — спрашивает он чуть иначе.Мальчик опускает глаза.— Есть, по крайней мере, деньги в кармане и гостиница на примете? — пытается ещё раз Родион, почти не надеясь.Мальчик качает головой и вдруг обхватывает пальцами собственный локоть — будто за плечи себя обнять хотел, закрыться, да сдержался. Снова небеса свои разбитые поднимает; улыбается тихо и неловко, да в глазах тоска.— Как же вы, — вздыхает Родион, — с божьей помощью надеялись?..Мальчик вздрагивает снова. Глаза прячет; шепчет:— Не надеялся. Он не слышит.— Он слышит, — качает головой Родион. — Всё слышит.— Значит, не отвечает, — с горечью и обидой выпаливает мальчик. — Не отвечает — так это ещё хуже, если слышит и не отвечает. Это безразличие. Ничего нет хуже безразличия. Вы вот не безразличны, вы беспокоитесь, вы добры, я это в вас ясно вижу, — он коротко улыбается, — а Он… Я вижу, что вы спорить хотите, — осекается он. Сильнее свой локоть сжимает. — Не надо.— Не буду, — Родион осторожно касается его плеча. — Знаете, я вас переубеждать не буду. Но дело к вечеру, а вы без крыши над головой, нехорошо это. Идёмте со мной? Я комнату снимаю, хотя бы переночуете. Гроза вот-вот начнётся.Мальчик моргает доверчиво.Родиону на запястье падает первая капля дождя.***Мальчик называется Алёшей и как-то очень легко переходит на ?ты?; мальчик у него в комнате на краешек дивана садится, складывая руки на коленях, и ёжится зябко. Оба насквозь промокли; Родион достаёт ему одну из своих рубашек.У мальчика на рёбрах цветы фиолетовым и жёлтым.— Кто тебя так? — замирает Родион.— Монахи, — слабо улыбается тот. — В монастыре.У Родиона на лице, кажется, вопрос написан слишком крупно; мальчик добавляет:— Я послушником был. Меня… прогнали. Давно уже. Просто заживает медленно.— Вот как, — говорит Родион.Алёша улыбается неловко, надевая его рубашку. Ожидаемо в ней тонет; Родион помогает ему подвернуть рукава.Алёша растерянно касается шрамов, обнимающих его запястья.— Каторга, — криво улыбается Родион. — Не бойся. Всё давно в прошлом, я вреда тебе не причиню.— А я и не боюсь, — шепчет Алёша. Глаза свои небесные поднимает: — Расскажешь? Вечер длинный.— История за историю? — предлагает Родион.Алёша губы кусает, отводя взгляд. Родион головой качает:— Забудь, не в своё дело лезу. Ты есть, наверное, хочешь?Алёша кивает, снова, как на площади, сжимая пальцами локоть.Родион не пытается его расспрашивать. Родион помочь хочет, а не доломать; Родион слишком хорошо знает, как легко доломать словами, да и с людьми говорить не умелец. Родион вовсе не уверен, что слова ему нужны.Алёша смотрит на него, молящегося перед сном, и стискивает зубы; потом, отвернувшись, торопливо вытирает глаза.Алёша сам во сне молится — шёпотом, неразборчиво, но определённо молится — и плачет беззвучно. Родион наблюдает за этим с минуту; потом, не решившись разбудить, накрывает его вторым одеялом.Алёша, согревшись, затихает.***С Алёшей говорить оказывается как-то удивительно легко, даже нелюдимому Родиону легко; у него глаза небесные всегда с таким участием смотрят, что ему довериться хочется. Родион сам не понимает, как всё же рассказывает — об убийстве, о теории своей, о ночном кошмаре наяву, пришедшем после……об исцелении.Алёша слушает внимательно и сочувственно гладит шрамы на его руках.Алёша неземным абсолютно кажется; Родион ловит себя на том, что у него благословения хочется просить, в ладони худые уткнуться, будто святому. Родион одёргивает себя, но своих рук у него не отнимает — ему кажется, что шрамы разглаживаются под бережными пальцами.Ангел. Ангел, да крылья оборваны, да небеса искалечены; ангел, да хребет сломан об колено и разбит о камни нимб.— Что же, — мрачно хмыкает, закончив, Родион, — с убийцей трапезу делить не страшно?Алёша головой качает.— Ты не убьёшь, — говорит. — Ты не убьёшь больше, я это знаю. Ты… хороший человек.Родион только фыркает.— Хороший, — с искренней верой в это говорит Алёша. — Ты мне помогаешь. Ты… ты отозвался, когда Он молчал. Ты… выходит, справедливее и лучше; Его я звал, и он не ответил, а тебя… не просил ведь ни о чём.Родион головой качает, мол, не надо; Алёша упрямо сверкает небесными глазищами. Родион так и не говорит ему ничего. Родион видит, что ему сказать н-у-ж-н-о.Бывают мысли, которые внутри кипят, мозг разъедают, спокойствия не дают; бывают мысли, которые высказать необходимо, иначе они убьют изнутри.Бывают мысли, которые слезами наружу рвутся.— Он не ответил, — повторяет Алёша. Губы кусает. — Он молчит… Он молчит. Всегда молчит. Я думал, я в Нём нашёл путь, нашёл правильность, смысл, истину… а Он молчит. Я думал… у меня была мысль — на царя! — он на Родиона коротко смотрит в ожидании реакции; тот только чуть кивает, внимательно глядя исподлобья. — Если царь — Его наместник; если… — Алёша головой качает горько; он кажется совсем юным сейчас, потерянным абсолютно. — Но я приехал — и не знаю больше. Я думал, хотя бы так справедливость… но я не знаю. Я не знаю. Я ведь не просил ничего… чуда, явления, купины неопалимой — я не просил, я справедливости просил — и не для себя, не для себя…Разбитые небеса дождём слезятся. Родион неловко касается его плеча.— Я не знаю, куда мне теперь, — говорит мальчик, доверчиво глядя в глаза. — Я думал… думал, приеду сюда, найду путь, но я не знаю, не знаю!.. Я думал, всё отболело, а ты растревожил снова, ты молишься, и я снова это думаю, и я верил… а Он молчит.У него растерянность в голосе с детской обидой мешается. Он за плечи себя обнимает, будто замёрзнув.— Я будто… будто остался во всём мире один. Ни Бога, ни бессмертия, ни защиты. Ничего. Прав был Иван… ты на него похож немного, на Ивана. Это брат мой. Во всяком случае, ты _был_ похож, тогда, как ты рассказывал… — и вдруг вскидывается весь: — а лет сколько тебе?— Тридцать один, — растерянно говорит Родион.Алёша будто освещается изнутри на миг.— Значит, не похож. Он, знаешь, жизни себе до тридцати положил…— Нет, — качает головой Родион, — я пожить намерен. Я из могилы выбрался. Грех себе жизнь отнимать.Алёша губы сжимает горько. Шепчет вдруг:— Мой старец умер, и Господь его не защитил. Мой брат по отцу убил отца и повесился; за это убийство другого моего брата отослали на каторгу, а третий сошёл с ума. Я думал, в Боге покой нашёл, истину нашёл, но сейчас Он молчит, молчит… молчит. И я… не знаю ничего. Не знаю. Не говори только, что Он всё равно здесь, Он всё слышит; Он же… бездействует. Если Он видит и бездействует, это даже хуже, чем если Его нет. Это хуже, чем быть одному. Мне… мне страшно одному. А вот так, когда не один, да Ему дела нет… ещё страшнее. Как будто кто-то… наблюдает равнодушно за всеми мучениями, за всем, что на земле творится, и ничего, ничего не делает, и звать на помощь бесполезно, потому что не откликнется никто, и… и Он будет просто слушать твои рыдания, слушать, наблюдать, и… Ты знаешь, Родион, если у Него сердца нет — так это хуже, чем если бы Его не было вовсе. Не спорь, пожалуйста, не спорь; я просто… мне страшно. Вот и всё. Страшно.Родион мягко тянет его к себе; Алёша не противится. У него плечи худые дрожат; пальцы худые бессильно стискивают родионову рубашку.Он хрупкий безумно; Родиону загрубевшими на каторге руками страшно его сломать.— Не буду я тебя переубеждать, — говорит он, как тогда на площади. — Не буду. Только одно скажу, одну мысль. Он ведь… иногда не сам отвечает. Он иногда посылает людей, чтобы они за Него… не зря ведь я заметил тебя тогда, верно? Мне когда-то ангела Он послал; теперь я тебе ангелом буду, как сумею. Только мысли свои о царе ты лучше брось совсем. Это каторга верная или расстрел; это сломает тебя, ты не выживешь, а жить надо, Алёшка. Надо жить.— Я не знаю, как, — шепчет тот, притихнув.— Я тоже, — кивает Родион. — Я с каторги… не так давно, я ещё не научился. Будем вместе учиться, а? С одним только условием: ты поверишь, что ты не один.— Я в Него… — шепчет Алёша, — не хочу.— Я не прошу в Него. Я прошу — в меня. Согласен ты в меня поверить?Алёша кивает, тихо всхлипнув.— В тебя я готов. Родион… как тебя матушка называла в детстве? Родя? — Тот кивает. — Можно мне… так же?— Можно.Алёша улыбается, поднимая голову.У Алёши небо в глазах ясное — только слезами блестит. Будто дождь вместе с солнцем.Родион дышать забывает.***Алёша на коленях стоит у кровати, и Родион замирает, не решаясь войти: впервые за эти несколько месяцев Алёша, руки в замок сцепив, лбом в них вжимается и шепчет что-то чуть слышно.Родион слышит — ?спасибо?. Родион отступает назад, зная, что момент не для него предназначен, что свидетелю случайному тут не место, — да только шёпот громче становится.— Если правда Ты мне его послал, если Ты услышал, если надо мной, глупым, сжалился, ангела направил — спасибо Тебе. Я не верил…Родион тихо прикрывает дверь.Алёша приходит минут через десять. Обнимает его молча за шею, приподнимаясь на цыпочки, чтобы сравняться ростом; Родион его крылья-лопатки накрывает ладонями.Когда Алёша отстраняется, у него спокойствие в глазахи небоц е л о е.