Записи в дневнике (1/2)

</center>Запись в дневнике № 26Кричи. Громко, истошно, отчаянно. Кричи, это твой последний крик. В последний раз кричи, как никогда раньше не кричала. Я дарю тебе этот маленький подарок.Ну, что же ты? Не смотри на меня взглядом, полным страха, я все равно убью тебя.Ты уродлива.Твои волосы, отливающие золотом на свету, сейчас выглядят потускневшими, безжизненными. Косметика, скрывающая природную красоту, потекла. Губы дрожат от страха, искусаны. Еще тогда, в полдень, несколько дней назад, столкнувшись случайно на улице, я увидел, насколько ты отвратительна. В тебе нет страсти, нет любви, в тебе есть лишь грязь и похоть.Эта маленькая сцена до сих пор всплывает в моей памяти. Кусочек страха, воплощенный в новом образе. Почему только я способен оценить это великолепное театральное действие? И хоть из шлюх всегда получались ужасные актрисы, эта сыграла свою роль лучше предыдущих.Мадам с удовольствием помогала мне. Ах, какое же наслаждение слушать эти предсмертные всхлипы, невнятное бормотание, мольбы о пощаде. Она смеялась, стояла в сторонке, прислонившись к стене и, чуть прикрыв ладошкой, обтянутой красной перчаткой, рот, улыбалась. Ее улыбка стоила миллионов, настолько холодная, безжизненная и в тоже время мое сердце замирало от восхищения, когда я видел именно эту улыбку. О да, я по-своему восхищался своей мадам. Мы оба одного поля ягоды, актеры, играющие свою скромную роль, никому не известную. Как актриса – мадам была просто восхитительна. Я готов был подтвердить это не один раз.Да мадам, я восхищался вами, и жаль, что вы так быстро перестали быть мне интересной, из нас вышел бы просто отличный дуэт.Доброй ночи мадам, вам всегда шло красное.<b.Конец записи.</b>В ту ночь, когда Сатклиф увидел, наконец, воспоминания мадам, он имел счастливый случай сойтись с прекрасным демоном в танце, именуемом боем. Настолько слаженного такта, ритма немой музыки, света полной луны и все это, исполненное в одном единственном танце, который еще долго прокручивался в его памяти, он никогда не видел. О да, быть может, каждый раз он говорит такое, но чем прекрасней его очередная жертва, тем сильнее он возбуждается от одной только мысли о столь восхитительном цветке в своей коллекции.

Как жаль, что Себастьян так и не вошел в его коллекцию. Это был бы прекрасный цветок. Демоны и Синигами никогда не питали друг к другу симпатию, но Грелль был готов наплевать на традиции и устои. Дворецкий-синигами и дьявольский дворецкий – играли свои роли, пока не настал момент открыть свои истинные лица. Сатклиф не стал заострять свое внимание на том факте, что его прекрасный цветок – демон. Скорее, он сразу понял, что сочетание красной и черной розы будет великолепным.Этот танец, в котором выйдет лишь один победитель, так и не был закончен. А жаль, Сатклиф был бы не против, если бы его убил демон, хотя он знал, что этого не случится, но мечтать еще никому не запрещали в минуту, когда опасность вот-вот станет смертельной угрозой.Запись обрывается.— Грелль Сатклиф, – тихо говорит Вильям и кладет свои руки на плечи Грелля, медленными, массирующими движениями разминая ему плечи. Казалось, было, Грелль именно этого и ждал? Потому что он тут же издает обреченный стон и расслабляется, скрестив руки на столе и устроив сверху голову. В такие минуты Вильяму его подчиненный кажется измученным, изнасилованным собственными мыслями.

Грелль всегда был кипящей лавой, он вечно куда-то спешил, срывался с места и исчезал. Он не любил стоять на месте, по своей натуре он был неусидчив. И когда Спирс видел Сатклифа в таком состоянии, невозможно было думать о чем-то другом, кроме мыслей об усталости и безразличии. Поэтому у него вошло в привычку проводить раз в неделю что-то вроде сеанса ?Возращение к привычному ритму жизни Грелля Сатклифа?. Сам Грелль не был против этой затеи, он даже не сразу сообразил, для чего все это делает Спирс. На тренингах, когда он только собирался стать синигами, его учили, вдалбливали в голову, что начальству нужно подчиняться беспрекословно.

Грелль тяжело вздыхает, одну руку закидывает себе на плечо, накрывает пальцы Вильяма и легонько сжимает. Спирс знает, что этот простой жест означает немую мольбу о помощи. Он был одним из тех, кому Грелль доверяет, хотя, следуя своим принципам, он никогда ничего не говорит. Ему просто было достаточно того, что его выводят из раздумий о несбыточном, так плавно перетекающих в депрессию. И Вильям, словно чувствуя что-то, всегда появляется во время, усмиряет его и возвращает в норму.

Вильям отнимает свою руку от плеча, все так же удерживая на своей тонкие пальчики Грелля, касается теплыми губами шелковой ткани, из которой сшиты перчатки Сатклифа. Грелль ненавидит безвкусицу, ненавидит дешевку, потому что считает это безвкусицей. Ткань, из которой были сшиты перчатки синигами, стоила очень дорого, и пускай эта ткань стоила почти всей месячной зарплаты, она стоила того, по мнению красноволосого синигами.— Ты поздно. – Грелль выпрямляет спину, подпирает кулачком подбородок, в его голосе звучат капризные нотки. Вильям усмехается про себя, обходя талантливую актрису со спины, встает на одно колено перед синигами, так и не отпуская его руки.

Вильяма очень возбуждал Грелль. Это было правдой, но только себе он в этом признавался. И все же, он сдерживал себя в отношениях. Никто и не догадывался, насколько его влечет к Сатклифу. Он и сам не сразу понял, как велико его влечение к этому воплощению красоты. Только после бессонных ночей, навязчивых мыслей о том, что все не должно быть так и все неправильно. Но эмоции отвергали доводы разума: когда рядом находился Сатклиф — он просто терял способность мыслить. ?Противоположности притягиваются?. Только не в этом случае. Грелль не обращал на него внимания, он видел в Вильяме только начальника и временную замену своей мании. Больше ничего.Вильям убирает руку с плеча, не забыв поцеловать ее, как делал всегда.

Было забавно наблюдать за тем, как капризничает Сатклиф и, в тоже время, не спеша, расстегивает пуговицы своей жилетки. Затем рубашку… И тут Вильям не выдерживает и касается нежной кожи на плече, прокладывает дорожку поцелуе вниз, до самых лопаток и где-то там ненадолго задерживается, вылизывая кожу языком, не в силах оторваться от столь интересного занятия. Грелль в это время замирает и тихонечко вздыхает. Рубашка летит на пол.Спирс выпрямляется, тихо шепчет Греллю, чтобы тот тоже встал, и, пока Сатклиф неохотно выполняет просьбу, сам поспешно снимает сюртук, рубашку и перчатки. Затем прижимается к подчиненному, медленно проводит рукой от ключиц до пупка, вырисовывая одни только ему понятые узоры на бледноватой коже. Вдыхает запах волос, сладкий, напоминающий шоколадные конфеты, склоняет голову, кончиком языка касается шеи, лижет кожу и присасывается, чуть прихватывая зубами. Грелль до боли стискивает пальцы, опирается на стол, чтобы не упасть, но молчит. Спирс знает свое дело, он словно уже изучил своего подчиненного достаточно, чтобы знать, как доставить удовольствие даже самыми малыми ласками. В то время, как Вильям развлекается тем, что оставляет засосы на шее, его руки продолжают путь до брюк, расстегивая пуговицу, затем молнию и пробираются в трусы, сжимая член в руке. Потер рукой и тут же отпустил.

Разочарованный вздох Грелля послужил сигналом к дальнейшим действиям. Бесцеремонно брюки были спущены до колен, а пальцы сдавили кожу, оставляя после себя красные полосы, и приятное жжение. Пробираясь наверх, по спине, к шее, где уже красовались два красноватых засоса, он вновь вернулся к животу, словно дразня, не желая идти дальше, водя пальцами возле пупка. Невесомые движения, легкие, возбуждающие, теплые. Вновь сжал член, уже твердый, горячий…

Удивительно, но Грелль от ласк всегда быстро возбуждался, быть может, из-за того, что Вильям всегда появлялся во время, когда желание поддаться чьим-то ласками превышало разум, и он готов был отдаться любому, но каждый раз это был Вильям.

И когда Сатклиф сквозь шипение и проклятья потребовал незамедлительно трахнуть его, только тогда Спирс решил, что уже пора.

Горячий, тесный, страстный. Он отдавался полностью, не жалея себя, без остатка. Глубоко, порывами, резко. Именно так любил Грелль, по крайней мере, неудовольствия не выражал, и неуверенный в своих действиях Вильям продолжил ласки. Стоны, хрипы, горячие и мокрые поцелуи. Касания, обжигающие кожу, жар, окутывающий тело — Грелль сейчас сгорит, заживо. Слишком жарко, слишком хорошо.