0.4. (1/2)

— Да прекрати ты кашлять, и без того шумный, – раздраженно прошипел Раммштайнер, в очередной раз дергаясь, когда я закашлял. Я максимально вежливо попросил его не вести себя как истеричка и заткнуться. Ну, болею я, что я могу поделать? Не дома же сидеть, делать нечего, а до своей личной встречи еще часа три. Вот и навязался с альбиносом приключений поискать, у нас же обычно так: сначала работа, потом приключения.

— Спокойнее Песа, я заразный, они меня бояться будут, – просипел я. Раммштайнер закатил глаза, прекрасно понимая что это значит.— Пару минут? – вопросительно уставил он на меня.— Да ты обалдел, я сдохну за пару минут!

— Бля, сиди здесь, дебил, – альбинос дернул меня за плечо, скорее даже попытался ударить, но вышло у него совсем неплохо – я грохнулся лицом в снег. Твою мать, холодно же!

— Ронять-то зачем, идиот, – донесся вслед Раммштайнеру мой приглушенный кашель.Хайне всегда делал свою работу чисто, но всегда очень громко, порой казалось, что ему это нравится. Он словно кайфует от того, что причиняет кому-то боль, садист. Интересно, это наследственное, или он сам в процессе самосознания выработал эту черту характера? Если подумать, Хайне даже не помнит свою мать, как он утверждал, он вообще ничего не помнит. Все его детство — сплошные психоделичные картинки из зомбоящика. Поразительно, насколько его самоконтроль силен, эта зараза добивается своего, не смотря ни на что. Я умостился на одном из ящиков, безучастно наблюдая за тем, как где-то в глубине здания становится все темнее и темнее, и раздаются крики, кто-то умудряетя сбежать и те, кто делает это чрез главный вход, получают пулю в лоб. Ну а зачем я еще тут? Я же говорю, Хайне всегда делал свою работу чисто, если с ним я. А то, бывает, увлечется и пару штук упустит, потом бегай, ищи их по всему городу и страдай при этом. Можешь ноги в мозоли содрать, но чтобы нашел и стер эту падлу с лица земли первым, спать же всем хочется спокойно?Когда-то давно я думал, что для Раммштайнера вся его жизнь ничего для него не значит. Я вспоминаю свои школьные дни, когда постоянно умудрялся получить синяков, если вдруг забреду за школу. Там частенько кто-то проворачивал свои делишки, неважно, насколько они были грязными, было время, когда по школе распространяли наркотики. Хорошо, что я не попался в число искушенных, не представляю, как можно жить под наркотой. Для меня школа – обычное дело, каждый ребенок проходил эту стадию. Школа это жизненный урок – учитесь общаться.А ходил ли Хайне в школу? Возможно ли вообще такое? Школа, что это для него? Или он свое детство провел под крылом матери, а потом оказался в лаборатории и стал одним из многочисленных кроликов? Хотя, погодите, я малость туплю, кажется мне категорически воспрещается думать когда болею. Ну, конечно же, он ходил в школу, читать/писать/считать умеет – значит, был умничкой в классе. Но совершенно не могу представить себе этого психа за школьной партой, сразу почему-то вижу весь класс в крови. Ох, бля, это уже паранойя, вылечите меня кто-нибудь.Когда крики утихли, Раммштайнер появился в дверях, вытирая свою куртку от крови (она у него кожаная, такой вид получается — зашибись). Потом с раздражением содрал с себя перчатки и безжалостно выкинул, а я засмеялся (морщась при этом от боли — глотку рвало нещадно).— Ты перчатки меняешь, как старая богатая кошелка меняет своих педерастичных шлюх, — радостно заявил я ему, давясь собственным сиплым кашлем. Кажется, ему этот эпитет не очень понравился, но Хайне лишь махнул рукой. Мавр сделал свое дело, мавр может отвалить? — А теперь вперед в церковь?

— Ты умеешь болеть тихо? – Рамшттайнер скосил на меня глаза (мол, ты меня достал, просто заткнись), застегивая заляпанную кровью куртку. Даже ему было холодно, так что, я молчу про себя.— Мне хоть дышать вообще разрешено? – Изображаю возмущение, достаю пачку и закуриваю сигарету. – Так в церковь, или пойдешь меня кормить? – кормить придется в любом случае, ибо еще с утра у меня был пустой холодильник, о чем Хайне был сразу уведомлен. И мы пошли в церковь. Просто потому что альбинос прекрасно понимал, что ближайшие два с половиной часа от меня не отвяжется. Любимица Хайне, ангелочек Нилл, сияла от счастья, имея возможностью лицезреть его. Детская непорочность, она прекрасно понимала, как живет Раммштайнер, в каких условиях, и что делает, она все знала, но ее словно не волновало это. Даже сейчас, он стоит в заляпанной кровью кожаной куртке, и Нилл совершенно не обращает на это внимания. Она закрывает глаза на его животную сущностью, возможно ли, что ее привязанность основана на их похожести? Или же, все же ее чувства, такие чистые и светлые, не дают ей полностью лицезреть истинную сущностью нашего песика? Ну ладно, я молчу про ее возраст, все-таки, четырнадцать лет — это не такие годы, когда можно влюбится по-настоящему.Обычно, в зиму церковь закрывает двери из-за холода, поэтому, чтобы туда попасть, нам приходиться долбиться — Падре имеет привычку не обращать внимания на посторонние звуки, полностью поглощенный своим ангелочком. Тем более, кто сейчас ходит в церковь? Сейчас церковь — это просто статус для города, мол, да, и мы такие. Но на самом деле, туда уже никто и не ходит, не осталось таких, кто верит в Бога, город слишком погряз в грязи, чтобы позволить себе подобную роскошь. Дверь открыла Нилл (и откуда у нее силы? Дверь то тяжеленная). Вот, вроде, она только вчера его видела, но когда успела соскучиться? Я не успел и глазом моргнуть, как она уже виснет на Раммштайнере, а тот (я же говорил, сволочь он) улыбается, как последний идиот. Я решил не вмешиваться в воркование голубков и бочком протиснулся в церковь.Как теплооо, единственная мысль грела мне душу, с блаженной улыбкой я заполз с ногамина лавочку и закурил. Падре до сих пор не может отбить у меня эту гадкую привычку, так что, уже почти не обращает внимания. Ему лишь бы покупать новые наряды для Нилл, его более ничего не волнует, пока на улицах тихо.

— Как поживаешь, Бадоу? – своим елейным голоском пропел Эрнест.— Да вот, заболел, Падре, – демонстративно чихнул, – бульончиком покормите несчастного меня? Или благотворительностью больше не занимаетесь?

— Не кормите его, Падре, он зажр… в грехи ударится. – Вмешался Хайне, крепко держа Нилл за руку, точнее будет сказать — Нилл вцепилась в него.Сволочь, я тебе припомню это, Раммштайнер! (Блин, тяжело фамильярничать, когда находишься в одном помещении с братьями Раммштайнерами, крайне неудобно. Даже Хайне до сих пор не может к этому привыкнуть, предпочитая до сих пор называть Эрнеста по-старому – Падре) С наглой ухмылочкой достаю из заднего кармана белый конверт и подзываю Нилл. Ей-богу, прям, как котенка!— Кусь-кусь-кусь, всмысле, кс-кс-кс! Нилл, у меня для тебя подарок. – Ха, получи Раммштайнер (оба). Крылышки девочки затрепетали в предвкушении, Нилл буквально подпорхнула ко мне, бросив Хайне в сторонке. Вот тебе месть голодного фотографа. Какая прелесть, я прямо не могу, вот был бы Хайне таким послушным. Может, завести котенка и назвать его Нилл? Я так и думал, что Нилл любит снег — такое счастье на лице, я действительно готов разрыдаться от умиления (стоп, Раммштайнер – место! Не ревнуй, собака такая! Не смотри на меня так убийственно). Специально для нее я отложил лучшие фотографии со своей поездки, обрадую дитя хоть чем-то. Почему-то Нилл всегда нравится, как я фотографирую. Она схватила меня за руку и написала на ладони невидимое ?спасибо?. Я улыбнулся ей в ответ, достал из чехла фотоаппарат и сфотографировал девочку, потом кривую рожу Хайне и невозмутимое лицо Падре. Пусть полюбуются на себя как-нибудь, а Нилл вставит фотографию в рамку и повесит на стену. Со временем, когда вырастет, будет смотреть на себя в детстве и вспоминать нас (стариков таких, кхе-кхе). Позади Раммштайнера возникла бесшумно Наото, еле слышно пролепетав всем ?здрасьте?. Наото вообще у нас тихая серая мышка, если ее не разозлить, поэтому я сам ее немного опасаюсь, что-то не похоже, что у этой девушки есть хотя бы малейшее чувство юмора. Хайне тут же тактично отодвинулся на пару шагов, я заметил, как его передернуло, когда он увидел ее. Наото держала в руках какую-то книгу, которая при приближении оказалась ?сказами в рисунках?— Эмн, Наото, ты вдруг решила научиться читать? – поинтересовался я, сомнительно поглядывая на книгу.

-Я случайно порвала книгу Нилл, поэтому принесла новую. – Спокойно ответила девушка, отнимая внимание Нилл на себя.

— Наото случайно уронила катану, когда протирала ее. А Нилл рядом стояла, — объяснил Падре. Кажется, зря он это сделал.— А протирать свой кусок железа ты больше нигде не можешь? – Рявкнул на Наото Раммштайнер, я аж подскочил на месте. Обладеть, драма разворачивается. Нилл заволновалась, это было видно по ее затрепетавшим крылышкам, но она всегда так, когда становится свидетельницей чьей-нибудь ссоры, она же миролюбивая девочка. – А если бы Нилл задела?

— Но я ее не задела. – Все так же спокойно ответила Наото.

— Да ты… — Падре сразу же вмешался в назревающую ссору, интересно, он действительно ничего не боится? Мне вот, допустим, стало страшновато, я бы сбежал от Хайне, взгляни он только на меня, как на Наото сейчас.

— Успокойтесь, вы в церкви, дети мои, это обитель для очищения души своей а не сквернословия ближнего своего. Нилл, ангел мой, уведи, пожалуйста, Наото вниз. — Нилл энергично закивала головой, схватила Наото, прожигающую взглядом Хайне, и повела ее в сторону дверей.

— Итак, — дождавшись, пока девушки скроются, Эрнест повернулся к нам, опираясь на свою трость. — Как хорошо, что вы зашли.— Да, я как раз собирался сделать вам одолжение Падре и очистить нашу землю грешную от еще одной нечистой силы. – Процедил Хайне, все еще глядя туда, где скрылись Наото и Нилл.

— Раммштайнер, успокойся. Наото уже покаялась в своих грехах. – Сдается мне, Падре где-то врет. Не помню я, чтобы Наото хотя бы раз, за время пребывания в церкви, горела желанием покаяться в грехах, а то, что они у нее есть, я не сомневался. Я слез со скамейки, подходя ближе к Падре, ибо он говорил все тише и тише, и как мне показалось, чтобы наши девочки ничего не слышали.— В последнее время стали чаще пропадать дети, такое уже было чуть больше года назад. Вспоминай, Раммштайнер, таких, как Нилл, особенно ценили. – Раммштайнер задумался, а я пытался понять, с чем опять связано все это. Опять пытаются нажиться на невинных детях? Ну, что за мир, вот ублюдки!— Опять детская проституция?

— Не сквернословь, покаяться в своих грехах не хочешь? – Как бы невзначай предложил Падре. Так, теперь понятно, догадка Хайне верна. Раммштайнер небрежно отмахнулся, для него эти слова как ритуал перед сном, обязательно надо кому-нибудь да пожелать спокойной ночи.— И кто этим занимается, тоже еще не понятно? — Убираю фотоаппарат в чехол, в ближайшее время он мне точно уже не понадобится.— Нет, этим то вы и займетесь. У вас времени много. Я бы помог вам, но слежу за Нилл, она искушает своей уникальностью. Так что, повторения прошлой истории не хотел бы.