0.3. (1/1)

Через три недели я возвращался домой, морально отдохнувший, но голодный и грязный. Я же не буду перебиваться каждый день в кафешках, а в этом доме готовить-то и не получилось бы. Так что, временно я был на диете. Хорошая диета, кстати: полторы, как минимум, пачки сигарет за день и кофе. Интересно, мой желудок еще жив? Что-то он перестал подавать признаки жизни, наверное, на меня обиделся, не забочусь о себе совсем. И так как в доме было слабо с водой, то она есть, то ее нет, я использовал каждый шанс и устраивал себе купальный сезон. Правда, конечно, после душа кутался во все шмотки, что у меня были, зато, по крайне мере жалкое подобие душа я принимал. Но все равно, вернувшись домой, я не меньше часа просидел в горячей ванне, пока кожа на пальцах рук и ног не размякла, и меня не начало клонить в сон. Захлебнуться и умереть во сне — далеко не самый радужный вариант моей смерти, так что, я перебрался в комнату, закутался с головой в свое теплое одеяло и уснул. Кааак хорошоооо. Через пару дней я заставил себя выползти из квартиры. Никогда не любил болеть, и утром по пробуждении показалось, словно на мне сто слонов попрыгали. Все тело ломило, заложило нос, в горле капитально шипело/хрипело/болело и прочее. Состояние на самом деле было паршивое, усталость и вялость раздражали, курить было противно, но организм поминутно рассчитывал необходимость никотина, так что, не курить я не мог. И очень сильно хотелось спать, хотя никак не получалось (ну еще бы, три раза пробовал, с потолком разговаривал.).

— Песаааааа! – Радостно разорался я на всю улицу не своим голосом (охрип, когда проснулся утром), плевать что на меня посмотрели, как на идиота. Хайне конечно мог бы затеряться в толпе, сделать вид, что ничего не слышал и вообще меня не знает, но он же умный пес? Настороженно обернувшись, Раммштайнер узрел мою счастливую рожу, опухшие глаза (простите, глаз), красный нос и уловил беспрерывный кашель. Ну, в общем — я заболел, что тут еще можно добавить? И хоть белобрысому от моей болезни ничего не сделалось бы, он все равно держался от меня как можно дальше, гад. А я, может, соскучился?— Ну и где ты шлялся, приблудный? – Мне показалось или он правда неохотно меня спросил? Свооооолочь! Никогда не спросит, как мои дела, вот так вот с ходу – где я шляюсь. Беспринципный гад ты, Раммштайнер. В подтверждение своих мыслей я чихнул, почувствовал, как в глотку словно стекла битого напихали и давиться мелкими порциями — да, горло болело нещадно! — и только поплотнее закутался в пальто. Эх, славно отдохнул три недельки, главное, себе менингит не заработать. От дебилизма еще никто не смог вылечиться.

— Класс, чувствую себя отстойно. Песа, пойдем к Падре? – Дааа, там тепло, там можно нахаляву выпить чаю, если Нилл разжалобит Эрнеста, и если очень повезет, то к чаю будут булочки. А есть я очень хочу. – Раммштайнер, твою мать! Пошли к Падре.

— Нилл заразишь, – отмахнулся Хайне, как от назойливой мухи. Я уже всерьез хочу обидеться. Он о Нилл думает больше, чем о своем напарнике, где справедливость блин!

— Ну и хрен с тобой, псина. — Я завернул в аптеку (снова чихнув и чуть не споткнувшись об лестницу), которая и была причиной, по которой я выполз из теплой постели. Раммштайнер, спустя несколько секунд, затерялся в толпе, хотя, как такой имбицил может затеряться в толпе? Нет, Хайне по своей природе не может быть, как все, жертва неудачного эксперимента, блин.Нет, они охренели! Да я все же лучше заболею менингитом, чем потрачу столько денег на таблетки! Я так похож на идиота? Ну уж неееет. Куплю-ка я лучше лимончики и чайку. Буду народным средством отпаиваться. Горячая ванна (идите на хуй все, кто утверждает, что нельзя купаться, когда болеешь, я утверждаю обратное), крепкий чай, да с лимончиком, и сигареты – через недельку сам себя на ноги поставлю, буду как новенький.Крепкий чай с лимоном и без сахара меня действительно немного взбодрил, а главное – согрел, что немаловажно. Я даже смог заняться фотографиями и на весь оставшийся день полностью погрузился в это занятие. Кадр за кадр, перенося картинки на листы бумаги. Ребенок, глядя на этот процесс, мог бы сказать – волшебство. Может, этот ребенок и прав, возможно, это и есть волшебство, но для меня это не более чем мазок красками, шутка художника. Люди получаются уродливыми, природа искаженной, но всем нравится. Интересно, найдется ли хоть кто-то, кто сможет понять меня? Зачем заполонять мир бездушными фотографиями, когда перед тобой сама жизнь? Когда тебе надо всего лишь выйти на улицу и осмотреться. Зачем вешать огромные рекламные плакаты, где изображены деревья, животные, старики, дети, когда все это окружает нас, но мы воспринимаем это как должное. Что чувствует обычный человек, глядя на фотографию?Представьте, что мы скоро вымрем? Численность населения во всем мире резко снизится, рождаемость будет низкой, произойдет какое-нибудь событие, из-за чего людям придется жить в подземельях (ничего у меня фантазия, правда?), фактически им придется вести образ жизни, который действовал еще в первобытности, подобно обезьянам. Сколько тогда будут стоит фотографии с подтверждениями того, что когда-то людей было по самое не балуй, природа еще цвела и никто не задумывался об такой мелочи, как простой конец света? Миллионы, или быть может цена им – жизнь? Люди будут рвать друг другу глотки, ради обладания простым клочком бумаги. Для меня даже тогда, скорее всего, фотографии не будут в цене, я не буду собирать их а просто выкину. Ну, или к тому времени я просто сдохну, я же не собираюсь жить вечно. Может, стоит открыть собственную галерею? Зарабатывать кучу денег, купить себе дом и нанять телохранителей. Щеголять в дорогущем костюме и курить охренительно дорогие сигары. Тьфу, нет, меня аж передернуло от такого видения, не могу себя представить в другой жизни, с другим социальным статусом. Я привык быть просто Бадоу, сумасшедшим, курящим 25 часов в сутки, и не верящим в Бога. Черт, да такого, как я, надо еще поискать. Хотя, конечно, от дорогих сигар не отказался бы, довелось мне однажды какие-то покурить, неплохая вещь. А какой вкус, ммм… А костюмы — неудобная вещь, сразу чувствуешь себя другим человеком, словно твою душу запихали в чью-то оболочку и заставили играть чужую роль. ?На, чувак, подыграй нам, актер заболел, замени его?. Этикет, речь, галстуки, лакированные туфли ценой в твою месячную аренду за квартиру. Кому оно надо?Я отчетливо слышал, как щелкнул дверной замок, затем хлопнула негромко входная дверь, я всегда работал в тишине, не включал никакого радио (черт, у меня же его нет), даже сам с собой не разговаривал. Когда я занимаюсь фотографиями, меня сложно отвлечь, только если это не будет событие глобального масштаба. Ключ от квартиры, помимо моего, был еще и у Раммштайнера (его наказали ходить и поливать тот самый кактус, который подарил Михай, когда меня не будет дома), зная прекрасно эту скотину, педантичную до жути, я мог спокойно спать и не бояться, что вместо него зайдешь кто-нибудь. Я и не впускаю к себе больше никого.Где-то через полчаса я выполз (выскочил) из комнаты, явственно чувствуя запах гари, распространявшийся по квартире. Кажется, этот неудачник решил подружиться с плитой, что ему точно не светит. Хайне не умеет готовить, поэтому этого придурка кормлю я.

— Раммштайнер блин! Ты ждать умеешь? – Взвыл я, подскакивая к нему и отбирая сковородку. Что это там такое? Брр! Даже страшно подумать, что бы это могло быть.— Я тебя выкуривал, – клацнул зубами белобрысый, усаживаясь за стол, видимо считая, что передал эстафету мне. Блин, а пленки еще не полностью проявленные. Я стоял возле плиты, с жалостью глядя на закрытую дверь в комнату, и разрывался на части. В конце концов, победил желудок, напомнивший о себе. Жив сволочь, пришлось все-таки готовить. Бесцеремонно распотрошив пакеты на столе, я принялся за готовку, лелея мысль о том, что после ужина сразу обратно за работу.

— И чем ты питался, пока меня не было? – Я прямо умилялся, глядя на Хайне. Он ел с таким аппетитом, я даже забыл, что сам есть хочу, такое зрелище, на миллион. Хайне ел только телятину (ну или говядину, никакой разницы), он не любил мясо кроликов, ненавидел свинину, не переваривал птицу. Сколько себя помню, он питался только одной лишь телятиной, и так уже завелось, что и меня приучил к этому. Когда месяцами (годами, блин) жрешь только одну корову – ничего другого организм уже не воспринимает. Помнится, мы как-то заказали суши, мне-то ничего, я очень любил суши, но этого вот ненормального суши не смогло переварить. В смысле, Хайне едва успел добежать до туалета — так мы выяснили, что и на рыбу у него аллергия. Продукты всегда покупал Хайне, я не ебу, где он деньги доставал и вообще, сколько у него их (может у него счет в банке), я только готовлю.— Мне Михай готовил, – я аж подавился мясом. Михай? Сдурел что ли, у него же топокретинизм во всем срабатывает, ему самому Кири готовит! Я не имею в виду, что Михай идиот, вовсе нет. Просто это далеко не тот человек, к которому стоит идти, когда дела касаются быта. В работе он ас, профи, но в быту – нуб нубом (простите, лох, проще говоря).

— Сходил бы к Эрнесту, ну или к Наото. – Услышав имя девушки, Хайне скривился. Он все еще недолюбливал ее, но, блин, разговаривал с ней нормально, как это понимать? Нет, у меня сейчас голова разболится, я и так болею, не хватало еще воспаление мозгов подхватить. Не буду думать, и пытаться понять всяких имбицилов, мне себя любимого хватает. Хайне был частью моей жизни, когда я его встретил – думал он мне глотку разорвет. Он был в невменяемом состоянии, да и эта улыбка, от которой по коже мурашки бегают, помнится, подумал – псих, как есть. Да только чего мне бояться психов? Я столько шизофреников видел, что просто уже устал впадать в панику, видя каждого такого. Так что, в каком-то смысле я остался жив только благодаря своему пофигизму. Пока этот идиот калечил всех вокруг, я спокойненько курил сигарету в сторонке. Я знаю его не настолько хорошо, да и общение наше не такое уж и долгое, поэтому очень долго пытался вникнуть, что же это за собака такая? Он либо отмалчивается, либо устраивает истеричные попытки самоубийства (в смысле, вечно рвется кого-нибудь прикончить).Пару раз было, что он и до меня добирался, на команды ?Песа — место!? он не реагировал. Но каждый раз вовремя останавливался. Ну, как вовремя, пока я не дам ему со всей дури подых, а сам злой, обиженный и израненный (ага, было и такое, два раза чуть без руки не остался) уходил домой. Эта скотина конечно же угрызения совести не испытывала ни капельки, мол, скажи спасибо, что жив остался. Это уже потом, когда меня не было видно по несколько недель (ну, привык же, что я вечно рядом ошиваюсь), наведывался на мой труп посмотреть.А собственно, паркуа бы и не па? Я псих и Хайне псих, когнитивных диссонансов, вроде, не наблюдается, порой мне кажется, у нас полный резонанс. И это с учетом того, что я его до сих пор не могу понять, местами я просто от него в полном шоке. Он может сделать или сказать что-то такое, что совершенно ему не свойственно и тогда я думаю: ?А это он сказал? Или тот пес, что живет внутри него??. И когда он пару раз чуть не отправил меня на тот свет, я его испугался. Не было черно-белых кадров всей моей жизни, я не пытался проститься со всеми, кого мог вспомнить в тот момент, и не было слов напоследок. Я просто завис, глядя на это чужое лицо, искаженное гримасой хищника. Он не узнавал никого, не откликался на собственное имя, кто же он? Кто такой Хайне Раммштайнер? И эти несколько недель, что я сидел дома взаперти, чтобы вы подумали? Что я испугался? Что собственно так и было, я запирался в квартире и глушил пиво бутылку за бутылкой, и по пять раз в день вычищал пепельницу. А что, если я выйду – а там он? Стоит и ждет, когда же жертва сама придет к нему в руки? Три недели я просто отказывался даже подходить к входной двери, все время зависая в своей комнате, и не мог не думать о Раммштайнере, особенно каждый раз, когда менял повязку на руке.А потом эта жертва экспериментов сама приползала ко мне и выла под дверью, пока у меня не заболела голова (ну, целый час проклятий и угроз — нелегко вынести такую смысловую нагрузку). Я уже знал, что внутри альбиноса есть еще одно ?нечто?, и оно порой требует пожрать, а в том, что Хайне не кормит свое второе ?я?, я был уверен. Вот и представьте, открываю я дверь (пьяный, обкуренный, опять же, невменяемый), а на меня набрасывается он. Помню, сначала очень сильно заболела голова, потом стало холодно, потом уже стало жарко, потом было хорошохорошохорошо… А потом, блядь, болела задница! Но самое главное, я ведь не особо-то и сопротивлялся, кажется, даже наоборот (если верить Хайне). Все поняли, что произошло?Но это не любовь, не думайте о подобной дури. Я вообще не верю, что бывает какая-то любовь, кроме братской. У нас же все совсем по-другому, мы напарники, у каждого свои заботы, проблемы. Мы можем не видеть друг друга месяц и пройти мимо, нам достаточно только взгляда: жив? Окей, я пошел дальше. Понимаете, мы живем в разных мирах, хоть и можем пересечься на перекрестке. Ну да, конечно, случались у обоих истерики, мы цепляемся друг за друга только потому, что не пытаемся лезть друг другу в душу. Мне не особо интересно, что в его жизни творилось, скорее это просто привычка – спрашивать, как дела, а ему точно так же безразлично, чем занимаюсь я. Так спокойнее, легче, когда итак свой груз величиной с айсберг. Хотя когда я лежал в больнице Раммштайнер исправно каждый день приносил мне сигареты, ибо мандарины я попросил больше не приносить, когда за день сожрал 9 фунтов, просто потому что хотелось курить, а сигарет не было. И сам зависал на пару часов, задумчиво так поглядывая в окно.Почему мы напарники? Быть может потому, что спину врагу открывать не хочется, намного спокойнее, когда опираюсь об его плечо, позвоночником чувствуя его дрожь. Никому не страшно, только предвкушение кровавого праздника. Большим пальцем плавно спускаю курок, искоса поглядывая в его сторону — точно так же делает и он, все заведено, словно часы. Нам не надо что-то говорить, мы чувствуем это, наши мысли витают в воздухе. И именно поэтому мы все еще работаем вместе, два психа, тусующиеся на одной волне. Ну, возможно причина в том, что мы делаем это, именно потому, что напарники. Напарник – это такой проверенный чувак, который подставит свою спину вместо твоей, и в нужный момент крикнет ?Эй, чувак обернись!?. Это такой человек, которому дорога твоя жизнь, как своя собственная, ведь лишившись твоей спины, он поставит свою, и тогда уже ничто не спасет, никакая стена.Убирать за собой тарелки мне было чертовски в лом, так что, грязная посуда осталась на столе, меня хватило только сделать крепкий чай с лимоном. После сытного ужина сразу же уносило куда-то не туда и жутко хотелось спать. Хайне никогда не говорил ?спасибо?, когда я его кормил, он вообще не любил это слово. Оно отдавалось у него эхом в голове и буквы преобразовывались в слово ?долг?, а он не любил быть кому-то должен, он привык что у него все свое, родное (глюки тоже свои, родные), и никому не надо ничего отдавать. Я же просто стал думать, что ?спасибо? он говорит, тем, что приносит пакеты, груженные едой. Он такая домашняя скотина, любит, когда я готовлю. Только, когда это я успел подписаться работать у плиты? А Хайне почему-то любит есть только домашнюю пищу, то есть, то, что приготовили на его глазах, люди, которых он знает (ну, паранойя у него, боится что, отравят, придурок бессмертный), а не где-то в баре на закрытой кухне и хер его знает, что за гадость подсунут. На этой мысли я подло отключился, свесив голову, чай так и остался нетронутым.