Урбанистический шаман (1/1)

Договориться с лейблом оказалось проще, чем они думали. Казалось, будто руководство компании предвидело такой поворот событий и заранее выдало менеджерам указания, насколько они могут прогнуться. У Атсуши в результате сложилось впечатление, что они продешевили, потому что новые условия были приняты сразу и по максимуму, с ними даже не пытались торговаться. Лейблу было важнее, чтобы они наверстали отставание в графике, случившееся из-за незапланированного двухнедельного простоя. Вероятно, даже их новые требования не могли побить выгоду, которую группа приносила. Ании это немного раздосадовало и в то же время воодушевило, но остальные не придали особого значения подписанию новых контрактов. Главное, что теперь они чувствовали себя свободней – особенно Имаи, для которого свобода была естественным топливом его воображения.Правда, идея превратить полуразрушенную фабрику времен первой колонизации в арт-пространство и концертный зал поначалу была воспринята с недоумением. Но Имаи будто фокусник одной рукой откуда-то достал модного и очень странного дизайнера с пачкой концептов, другой – организовал что-то вроде фестиваля среди своих друзей и знакомых, и при этом как-то нечувствительно оказалось, что у неразговорчивого и замкнутого Имаи просто огромное количество друзей и знакомых, которые готовы ввязаться в любую авантюру с его участием. Попутно с этим он начал вслух продвигать идею объединения с внешней музыкальной сценой, что вызвало всеобщий фурор и громкую реакцию на всех уровнях медиа-пространства. О BUCK-TICK в целом и Имаи лично теперь говорили на всех каналах: громили и призывали к бойкоту на консервативных, выражали умеренный интерес на либеральных и посвящали целые тематические выпуски на немногочисленных оппозиционных. Их начали приглашать на множество шоу, предназначенных для самых разнообразных аудиторий, и Атсуши пришлось срочно вникать в то, что Имаи собирался донести до социума. Это была его обязанность – работать говорящей головой, а чтобы говорить то, что соответствовало концепции команды, нужно было довольно многое узнать и уложить у себя в голове. В общем-то, это у них так обычно и работало: Имаи задавал вектор, подкидывал мысль, подавал идею, а Атсуши принимался за методичное и скрупулезное изучение вопроса, чтобы в нужный момент, образно выражаясь, подать мастеру необходимый инструмент. Обычно Имаи интересовали самые внезапные и неожиданные вещи, поэтому к шестому году совместной жизни и работы Атсуши обогатился познаниями и личным мнением в самых разнообразных областях жизнедеятельности. Теперь у него понемногу начинало появляться мнение о текущей политической ситуации на Новой Японии и, если честно, это было гораздо лучше, чем сидеть сутками в запертой спальне, пить и предаваться сожалениям. Времени на переживания почти не оставалось – запись сингла, съемки, репетиции, выступления, опять съемки, съемки, у него уже голова кружилась от бесконечной череды студий, от необходимости улыбаться, слушать, осознавать, реагировать. Проще всего было пустить все на самотек, отстраниться и предоставить Имаи самому выкручиваться из каши, которую он заварил. Но теперь к вечному чувству долга перед группой добавлялось еще и беспокойство о самом близком уже члене семьи, и благодарность, и странная, прежде никогда не испытываемая солидарность с Хисаши в вопросах, которые никак напрямую не касались благополучия их маленькой общности. Имаи всегда мыслил широкими категориями – от течений в искусстве до звездных скоплений; его интересовали абстрактные понятия, нестандартные подходы, культурные особенности чужих наций – весь внешний мир во всем его многообразии. Атсуши же всегда был сосредоточен на сугубо внутренних делах и проблемах, на практических способах воплощения абстракций, на самокопании и рефлексии, полумистических и символических инсайтах. Но необходимость отстаивать позиции Имаи перед иногда не слишком-то учтивыми ведущими телепрограмм, постоянно присутствовать во внешнем, шумном, ярком взаимодействии понемногу вытягивала его из потока Мидзу*, отвлекая от собственных переживаний. И удивительным образом делала их с Хисаши еще ближе друг к другу.Шум вокруг закономерно подействовал и на популярность. Билеты на концерты разлетались в считанные секунды, аудитория прямых телевизионных эфиров росла на глазах, продажи записей резко взлетели… И лейбл быстро нашел инвестора для странной идеи Имаи.Новый концертный зал был так и назван: ?Фабрика BUCK-TICK?. По сути, там потребовалось только доломать полуразрушенную стену, укрепить оставшиеся, вывезти мусор и углубить грунт, чтобы на открытом пространстве устроить что-то вроде амфитеатра для зрителей. Все остальное было делом дизайна. Старый цех превратился в открытую сцену, другие фабричные постройки – в выставочные залы и подсобные помещения. От шоссе была проложена добротная дорога, а вся округа засажена экспресс-саженцами сакуры.Все преображение заняло не больше полугода, и уже в апреле они снова приехали в Фудзиоку – теперь уже все впятером. Вернее, приехало их сразу полтора десятка групп разных направлений и жанров – собрались все друзья и знакомые, и друзья друзей, и знакомые знакомых. И даже несколько внешних коллективов, привлеченных шумихой, которую подняли вокруг Имаи и его фестиваля СМИ.Атсуши заворожено наблюдал за этими людьми, одновременно и похожими на жителей Японии, и при этом разительно отличавшимися от них. Они, по-видимому, чувствовали себя тут как рыбы в воде, и на самом деле напоминали рыб – здоровенных промысловых лакедр, снующих в тесном аквариуме, наполненном разноцветными декоративными рыбками. Внешние были все как на подбор высокими, громогласными и светлоглазыми. Светлокожими. Некоторые из них жили в Токио годами, но несмотря на это до сих пор не умели говорить и пользовались переводчиками. И слышать выхолощенный усредненно-вежливый перевод на фоне их непривычно журчащего бу-бу-бу было странно. Эти потные, взъерошенные, хохочущие волосатые люди точно выражались совсем иначе. И Атсуши было дико любопытно, что на самом деле они говорят? Что за мысли бродят – там, в этих кудрявых разноцветных от природы головах?Они устроили что-то вроде пикника перед началом фестиваля, где все знакомились друг с другом, обменивались новостями, валялись под опять цветущей сакурой и, конечно же, выпивали. Имаи бродил среди деревьев с невероятно довольным видом, его звали то к одной компании, то к другой, и везде угощали, так что до своих он добрался уже изрядно навеселе.– Только посмотрите на нашего прославленного лидера, – сказал Ании, улыбаясь до ушей. – Ты там не зазнался, нет?– Да вроде нет пока, – Имаи плюхнулся рядом с Атсуши, приваливаясь к нему боком.– С такой популярностью и на выпивку тратиться не надо. Вон, смотрите. Уже хороший.Имаи засмеялся, утыкаясь носом Атсуши в плечо, и тот бережно придержал его за талию, чтоб не упал. Сам он был на удивление трезв в этот вечер, но не испытывал при этом привычного дискомфорта. Он боялся, что возвращение в родной город после недавних событий произведет на него гнетущее впечатление, но здесь все настолько изменилось, что не вызывало грустных ассоциаций и чувства вины. Ну и то, что они были здесь все вместе, через столько лет… Странным образом это не возвращало в те дни, когда они только начинали. Прошлое как следует перестроили и украсили, и теперь оно стало настоящим – крепким, чистым, красивым. Многообещающим. Для них пятерых.– Кстати, – сказал Имаи негромко, так, чтобы слышал только Атсуши, – там один внешний… Прикольный парень. Пристал ко мне. Говорит, у него есть идея совместного проекта.Атсуши похолодел.– В каком смысле – совместного?– Ну, он и его приятели – все из разных мест. Оттуда. И, типа как… им бы не помешал представитель Японии.Атсуши моргнул несколько раз и с трудом сглотнул.– Он… предложил тебе эмиграцию?Имаи посмотрел на него, недоуменно хмурясь.– Чего? Ты чего? Нет. Здесь. В Японии. Просто на пару месяцев… поучаствовать…Он обнял Атсуши, и тот судорожно выдохнул, чувствуя, что начинает дрожать.– Ты чего? – повторил Имаи растерянно.– Извини. Я подумал… неважно. Извини.Хисаши отстранился, заглядывая ему в лицо.– Ты до сих пор думаешь, что я тебя брошу? – тихо спросил он. Атсуши только обреченно прикрыл глаза.– Я не думаю так. Но я этого боюсь. Всегда. Прости, я ничего не могу…Хисаши оборвал его, снова обнимая и прижимая к себе.– Эй! – Ании запустил в них пустым пластиковым стаканчиком. – Что за эротика! Вы бы так на сцене обжимались! Не совестно перед всеми, а?– Где хочу, там и обнимаю своего законного мужа, – буркнул Имаи, и Атсуши замер в его руках. Повисло неловкое молчание.– Серьезно? – ошарашено спросил Юта. – Вы… вы чего, и молчали?!– Ого, – как всегда невозмутимый Хиде открыл новую бутылку и отсалютовал ей, – вот за это точно надо выпить.– Когда успели? – Ании был возмущен. – Нет, ну надо же… Шустрые какие. Тайком все… Я, между прочим, старше вас всех, и до сих пор не женат! Сначала надо было мне жену найти!– Извини, – сказал немного пришедший в себя Атсуши. – Но свою – не отдам.Хисаши прыснул в его плечо, и Юта засмеялся следом.– Ну еще бы, – проворчал Ании, отбирая у Хиде бутылку и разливая всем, – знаменитая, богатая, да еще и покладистая! Кто ж такое сокровище отдаст!Теперь смеялись уже все. Хисаши чмокнул его в щеку и улыбнулся.– Слыхал? Я – сокровище.– Никогда в этом не сомневался, – честно ответил Атсуши. Они снова выпили – все вместе. Их с Имаи поздравляли, желали каких-то глупостей, требовали устроить официальную свадьбу и что-то еще. Постепенно к их компании подтягивался народ из других групп, из стаффа фестиваля – информация разлеталась со скоростью лесного пожара. В конце концов вокруг их полянки собралась плотная шумная толпа, и они все пили уже неизвестно которую по счету бутылку, и какой-то огромный внешний сидел между ними, влюбленно глядя то на Имаи, то на Атсуши, и требовал, чтоб они немедленно, прямо сейчас, прямо при всех поцеловались.И они поцеловались.И все принялись орать, свистеть и улюлюкать. А кто-то за их спинами запел ?Сакура, сакура?**, и десятки голосов один за другим подхватили нехитрый напев. Атсуши откинулся на спину, безотчетно улыбаясь в небо, темнеющее между пышных белых облаков вишневого цвета. Хисаши держал его голову у себя на коленях, так же безотчетно пропуская длинные волосы между пальцев. А недавно такой веселый внешний хмурился, глядя на них двоих. На его лице читалась скорбь и сочувствие, хотя, конечно, может быть, Атсуши просто плохо понимал, что выражают непривычно сконструированные лица внешних.– Это очень грустная песня, – сказал он, когда последняя нота затихла. – Просто ужасно грустная. Такая… светлая грусть.И Атсуши, почему-то поверив ему, а, может быть, тоже что-то почувствовав, закрыл глаза, чувствуя, как слезы катятся по вискам.Первый день – открытие фестиваля – Атсуши почти не запомнил. Было много шума и суеты, все вокруг находились в приподнятом настроении, и он понял, что если позволит себе вовлечься, его раздергают на части еще до начала. Поэтому он привычно ушел в себя, спрятался в тихой раковине с гулом далекого несуществующего моря и даже не наблюдал за происходящим снаружи. Привычный к такому поведению стафф его не трогал – Атсуши только усадили перед зеркалом, чтобы наложить макияж и слегка подвить волосы. А когда подошел момент, он просто вышел на сцену, взглянул на замершие в ожидании лица – множество лиц, восторженных, воодушевленных, влюбленных… и моментально включился.Они сыграли три песни – одну новую, одну самую известную и одну из тех, что Атсуши любил сам и надеялся, что слушатели разделят его любовь вместе с ним. Потом была короткая речь – за последние полгода он уже так натренировал навык говорить развернуто и красиво, что запнулся только пару раз, вызвав умиленные вздохи зала, – представление участвующих в фестивале команд и… И на этом все.Они ушли в одно из подсобных помещений, специально отведенное для отдыха BUCK-TICK, и там Атсуши, все еще оглушенный музыкой и собственными эмоциями, просто сидел в углу на стуле, безучастно глядя на развернутый во всю стену экран, где транслировалось происходящее на основной сцене. Выступала команда, с членами которой они все были довольно дружны, музыка играла отличная, зал их принимал с восторгом… И Атсуши был очень рад и за них, и за то, что все идет без накладок, но у него почему-то не хватало душевных сил как-то реагировать на происходящее.Хиде подошел к нему, заглядывая в лицо, но Атсуши только покачал головой, признательно улыбаясь. С ним все было в порядке, просто… Просто немного перегруз впечатлений. Хиде потрепал его по плечу и отошел. Тогда рядом с ним сел Имаи, сунул в руку стаканчик с кофе, и они сидели так, глядя на экран, и Атсуши чувствовал умиротворение и почти счастье. Очень тихое и почти незаметное. Группы на сцене сменяли друг друга, все шло без накладок, публика была в восторге, и Атсуши с некоторым удивлением понял, что гордится. Что он, в общем-то, тоже приложил руку ко всему происходящему, и ему нравится то, что получилось в результате.Под самый конец Имаи встал и куда-то ушел, и скоро появился на экране вместе с выступающей группой. Это было так странно. Атсуши, наверное, в первый раз видел его – вот так. Отдельно. С другими людьми. Наблюдал за его движениями, его выражением лица, тем, как он хулигански улыбается, как горят его глаза, когда он стоит плечом к плечу с очередным дылдой-внешним. Как Имаи получает удовольствие, входя в резонанс с кем-то с совсем другой энергетикой. И в этот момент Атсуши очень остро понял, почему Хисаши затеял всю эту историю с фестивалем и объединением музыкальных сцен.Ему тесно в BUCK-TICK. Несмотря на то, что это полностью его детище, средоточие его идей и чаяний, только приправленное посильным вкладом других участников, ему мало этого. Имаи постоянно нужен новый приток идей, новые подходы, новые звуки. Более креативные соратники, быть может.Конечно же, он не оставит ни BUCK-TICK, ни Атсуши – это семья, это долг и взятые на себя обязательства. Но получать удовольствие необязательно только в кругу семьи.– Интересно вышло, – сказал Атсуши, когда Имаи вернулся, заряженный электричеством и гудящий внутри. – По-моему, это хорошая идея.Хисаши глянул на него, вопросительно подняв бровь, и он пояснил:– Совместный проект. Это ведь он тебе предлагал? – Атсуши кивнул на экран. Дылда-внешний, который накануне настаивал на их публичных поцелуях, выделывался на сцене с гитарой.– Рэй, – сказал Имаи. – Его зовут Рэй Уоттс.– Вы хорошо смотритесь вместе.Имаи недоверчиво хмыкнул.– Он хочет собрать группу музыкантов со всех колоний. Одного парня с Нового Авалона уже подбил. Прикольный он чувак… Идейный.– Тогда вы точно сработаетесь, – Атсуши усмехнулся, отворачиваясь.– Эй, – Имаи тронул его колено.– Все хорошо. Правда.– Хочешь тоже?Это было внезапно. И… странно.– Он ведь приглашал тебя, – осторожно заметил Атсуши.– Вчера. Когда еще тебя не видел. Но, кажется, ты произвел на него неизгладимое впечатление, – Имаи посмеивался, глядя в его ошарашенное лицо. – Ему понравилось, как ты поешь. В том числе.– В том числе, – вздохнул Атсуши со всем сарказмом, который мог из себя выжать. Но было приятно, что уж кривить душой. – Нет, думаю, я пас. Пожалуй, лучше отдохну после всей этой круговерти.А Хисаши точно нужно было отдохнуть от него и его проблем.Имаи с сомнением на него глянул, но спорить не стал.Они выступали последними в последний день, закрывая фестиваль.Уставшие, но воодушевленные музыканты, уставшие, но счастливые зрители. Гаснущее малиновое небо, шелестящие бело-розовые холмы вокруг, слезы и улыбки на лицах – Атсуши еще никогда не видел в зале столько внешних, почти треть присутствующих была с других планет.Еще месяц назад они долго спорили, имеет ли смысл на традиционной сцене использовать голограммы, но в результате решили, что на сцене и правда не стоит. А вот зрительный зал, особенно так необычно устроенный – амфитеатром под открытым небом – можно и обыграть.Наверное, к этому выступлению они готовились дольше, чем к любому другому за последние шесть лет, и когда подошла их очередь на выход, Атсуши волновался как в первый раз. В общем, он волновался перед каждым выступлением, но сейчас Имаи пришлось взять его за руку за кулисами и крепко сжать. Только в этот момент его немного отпустило.С первыми же серебряными аккордами над зрительным залом начало светлеть небо – расположенные по периметру установки транслировали запись земного рассвета, и привычный матовый розовый в течение полуминуты сменился прозрачным голубым, заставив зал потрясенно вздохнуть. Все ожидали спецэффектов на сцене, поэтому осознание происходящего больше напоминало цепную реакцию – кто-то поднимал голову, понимая, что что-то не так, ахал, на него обращали внимание сидящие рядом и тоже поднимали головы… И вскоре уже весь зал смотрел заворожено вверх, покачиваясь в трансе под музыку. Атсуши пел, понимая, что все внимание сейчас направлено не на него, а на диковинное небо над головами, и, кажется, в первый раз совсем не был этим огорчен. Над бывшей заброшенной фабрикой плыли белые клубы облаков, пролетали птицы, раздавался звон ангельских крыльев. Огненный шар солнца светил так ярко, что можно было ослепнуть, а музыка звучала так нежно и так щемяще, что он закрыл глаза и просто пел, подставив лицо иллюзорным лучам. И даже, кажется, ощущал фантомное тепло на своей коже.Песня закончилась погружением в полную тьму, и только тут публика очнулась и принялась кричать. Но долгую передышку им давать не собирались – тут же зазвучало энергичное вступление к следующей песне, воздух над фабрикой вспыхнул и заискрился психоделической радугой во всю ширь, заставив кричать еще громче: кто-то, скорее всего, туристы с Авалона, узнали свое небо. Теперь работали и скрытые установки в самом зале – из-под ног зрителей принимались расти, тут же распускаться и опадать диковинные цветы, заставляя вскрикивать и смеяться от восторга. Удары ярких цветовых лучей лупили по сцене в ритме с ударными, это было весело, заряжало нервной энергией. В какой-то момент Атсуши оказался рядом с Имаи, за его спиной, обнял его, прижимаясь, и тот повернул к нему голову, улыбнулся, показывая зажатую в зубах пилюлю. Атсуши рассмеялся и поцеловал его, забирая пилюлю, а потом вернул ее обратно – ему и так сейчас хватало острых ощущений.Следующей была очередь тягучей романтичной песни – и зал погрузился на дно бескрайнего океана. Иллюзорная толща воды выглядела так натурально, что Атсуши снова закрыл глаза, чтобы не поймать паническую атаку. Мимо шмыгали яркие рыбки, выдох каждого присутствующего считывался чувствительной техникой, отдавая команду голо-проекторам – и над залитым водой зрительным залом серебристой пеленой летели вверх пузырьки воздуха. Публика даже кричать забыла, завороженная происходящим.Четвертая песня засвистела ветром, задула колкой метелью. Котлован зрительного зала оброс голыми суровыми скалами, небо выцвело до стальной белизны, Имаи и Хиде вышли на авансцену плечом к плечу и обрушили на зал жесткие, грохочущие аккорды. Атсуши стоял позади них на появившемся к этому моменту возвышении, на разметавшихся волосах оседали снежинки, а каждое движение порождало затейливо вьющийся снежный вихрь, который или разбивался о тела коллег, осыпая их снопом искр, или улетал в зрительный зал, чтобы там раствориться в паре сантиметров над запрокинутыми восторженными лицами…Последней была новая песня, которую еще пока никто не слышал. Она началась в полной темноте, и только это спасло Атсуши – внезапно перехватило горло. Он успел вытереть глаза до того, как забрезжил неяркий свет – в этот раз спецэффектов не было, и публика, как-то понявшая, что сейчас настало время для чего-то серьезного, притихла, внимательно глядя на сцену.Атсуши пел, почти не двигаясь, только запрокинул голову вверх и раскинул руки в стороны, когда после первого проигрыша сверху полетели лепестки сакуры. Бестелесный вишневый дождь становился все гуще, петь становилось все трудней – перед глазами вставал момент полугодичной давности, едкий запах курящихся благовоний, серая, будто осевший пепел, пустыня. Такая же нереальная сакура и ладонь Имаи на плече, якорь, за который можно уцепиться, чтобы не унесло течением.В какой-то момент эмоций стало слишком много, он опустил микрофон и замолчал, глядя поверх голов. Музыка продолжала терзать его, она не замолкала ни на секунду, взвиваясь и опадая вокруг него бурными волнами, и только это его удержало. Атсуши стиснул зубы, пережидая приступ боли, придавливая его – не полностью, но так, чтобы не дрожал голос. И запел снова, чувствуя, как слезы струятся по щекам. Так было правильно. Именно так – боль переплавлялась во что-то большее. Лучшее. Уродливые сожаления и чувство вины переплавлялись в гармонию, вплетались в общую музыку, делая ее еще более глубокой, более насыщенной. Призраки отступали, услышав свои имена. Страх растворялся, если он имел мужество посмотреть ему в лицо. Грязную пену смывало с души слезами, выплескивало с каждым выброшенным из себя словом. Накипь скалывалась острыми, скрежещущими звуками гитары Имаи, и Атсуши чувствовал, как эти режущие, болезненные звуки ласкают его, сплетаются вокруг неуязвимым доспехом.Имаи будто услышал его безмолвную благодарность – шагнул ближе, вплотную, не поднимая взгляда от инструмента, и Атсуши с облегчением спрятался за его спиной, обнял, приникая всем телом. Зал кричал, выражая свой восторг и воодушевление от их привычной близости, но сейчас дело было не в том, чтобы порадовать фанатов. Атсуши прижался губами к подстриженному затылку, чувствуя, как вибрирует под губами – Имаи, казалось, весь был средоточием волн и вибраций, шумов и внезапных резонансов. Он продолжал играть, и звук по его пальцам будто поднимался выше, растекался по всему телу, входил в Атсуши и заставлял его дрожать в унисон. Последний аккорд оборвался на звенящей, рассыпающейся как пригоршня лепестков ноте. И Хисаши сдвинул гитару, обернулся и притянул его к себе за шею для поцелуя. У Атсуши заложило уши от неожиданной тишины, а потом заломило в висках от поднявшегося вокруг крика.Хиде что-то сказал в микрофон, и зал закричал еще сильней.Наверное, в первый раз в жизни Атсуши было вообще не важно, что происходит в зрительном зале – он смотрел только на Имаи. В его прищуренные, лукавые, насмешливые, но всегда очень серьезные глаза. На его неловкую, такую нежную, такую уязвимую улыбку.– Спасибо, – сказал он одними губами, и Хисаши не стал спрашивать, за что. Он просто кивнул, отступил, взялся за гитару и заиграл. Ании и Юта подхватили, Хиде вступил в свою очередь. А Атсуши, взбудораженный и правильно взволнованный, шагнул к краю сцены и глубоко вдохнул. Ветер донес слабый запах цветущих вокруг вишневых рощ. Это был запах утраты, но вместе с тем и новой надежды, новых начинаний, безграничной любви и непоколебимой веры.А с этим уже можно было жить.– Это было сильно, – сказал Хиде Мацумото, когда они обмывали окончание фестиваля ночью того же дня. К этому моменту за их столом из BUCK-TICK оставались только Атсуши и Имаи, остальные уже уехали спать в Фудзиоку. – Сначала, кажется, никто не понял, в чем дело. Я вот не понял. Только когда Фернандес начал орать у меня над ухом. Я ему: ?Чего орешь??, а он так обалдело: ?Да это же ядовитая лиана…?Все засмеялись.– Серьезно? – Йошики помотал кудрями. – Это недоработка режиссера, все знают, что на Авалоне половина местной растительности ядовитая.– А это не режиссер придумал, – сказал Имаи, разглядывая свой стакан и довольно ухмыляясь. – Это я решил. Нервы пощекотать.– Это было жестоко!– Только Фернандесу не говорите.– Да там человек сто было с Авалона, не меньше! А если бы кого-нибудь сердечный приступ хватил?– Этих ядовитых лиан было штуки три, остальные – нормальные цветы, – сказал Атсуши. – Тем более, они появляются всего на пару секунд, только Фернандес и заметил… Кстати, а чего он под ноги смотрел, а не на сцену? Скучно ему было?Все снова рассмеялись.– Ну, Аччан, – сказал Рюичи Эндо, улыбаясь во весь рот, – уж прости бедного внешника, что он тобой недостаточно очаровался и посмел отвести взгляд.– Зато, кстати! – Маки поднял палец. – Оттенсен из Elusive Carnation глаз с тебя не сводил, пока вы выступали. Встал во весь свой рост и пялился, вот эти глаза его выпученные, борода шевелится, было даже пугающе.– Это тот с красными волосами?– Ага, гиперборейский викинг. Сказал потом, что для людей, никогда не покидавших своей планеты, вы отлично прочувствовали специфику каждой из колоний. А вот с сакурой – это был штамп!– Пффф, – Атсуши закатил глаза. – Конечно, если единственное, что они знают о Японии – это сакура…– И Фудзи.– И гейши.– Кстати, о гейшах! Вот Уоттс точно запал на Аччана.– В каком месте это – о гейшах?– Ну, я в целом, об индустрии развлечений.– Ну-ну.– Ходит теперь на каждом углу трындит, что создаст междупланетную группу с участниками из каждой колонии. Смотри, Имаи-кун, сманит он у тебя вокалиста.– У тебя неполные данные, – с удивившим его самого удовольствием ответил Атсуши. – Он собирается сманить как раз Хисаши. Собственно, уже сманил.За столом на мгновение повисла тишина.– В каком смысле – уже? – подозрительно спросил Йошики. – Имаи? Ты… собираешься эмигрировать? Один?– Да блин. Почему все так уверены, что я куда-то собираюсь? Я не собираюсь!Йошики переглянулся с Тоши и Хиде.– Ну а к чему была вся эта громкая кампания? – спросил он, понизив голос. – Фестиваль.– А что, разве плохой фестиваль получился? – удивился Маки, жуя. – Сам по себе.– Сам по себе – хороший, – ворчливо отозвался Йошики. – Но, согласись, лоббировать подобные идеи сейчас – это некоторый риск. Честно говоря, я был уверен, что вы собираетесь привлечь к себе внимание Земли и… уехать всем составом.– Мы просто хотели, чтобы Новая Япония стала немного более открытой, – сказал Атсуши, но Йошики только отмахнулся.– Вот это ты будешь заливать на телевидении. Музыка – общая территория, культура не должна идти на поводу у политики, пришло время, чтобы наши сердца звучали в унисон…– А я смотрю, ты ни одного нашего интервью не пропускаешь, – хихикнул Имаи.– И запоминаешь дословно, – добавил Атсуши, стараясь не рассмеяться.– Я узнаю твою лирику, Аччан, с первых нот. Это мило, но производит впечатление только на влюбленных фанатов.– В общем-то, это все и делается для фанатов.– Для фанатов или чтобы ты имел возможность поиграть в новые игрушки? – а вот это попало в цель, Имаи даже выпрямился, поджимая губы, но Йошики было не смутить. – Потому что фанатам-то все равно, они бы даже с большим удовольствием пришли на ваш или наш сольный концерт, чем терпеть три дня какие-то неизвестные группы с других планет. Другое дело, если вы собираетесь заявить о себе на межпланетной арене. Тогда вам могут понадобиться любые связи, и участие в проекте, который планирует Уоттс, – это отличный шанс.– Ты так расписываешь, – покачал головой Маки, – что я уже сам захотел в этот новый проект. Хисаши, у вас там вакансий нет, случайно?– А я, между прочим, серьезно.– Ты действительно хочешь уехать? – спросил Атсуши. Такая мысль ему ни разу не приходила в голову, даже думать в эту сторону было как-то... противоестественно. Нет, он бы, возможно, не отказался побывать на других колониях, на Земле, но – эмиграция…– А что, лучше просидеть всю жизнь здесь, без возможности даже выехать туристом, без возможности выбирать, где ты хочешь жить, как во всем цивилизованном мире? Где за каждый пук против идиотского замшелого порядка тебя могут объявить сепаратистом и вообще к чертовой матери запретить любую деятельность?– Сепаратисты от сепаратистов, – фыркнул Маки, кивая. – Это же смешно!– Ты бы рот прикрыл, – посоветовал ему посерьезневший Рюичи.– А что, здесь есть доносчики? – Маки обвел нетрезвым взглядом собравшихся. – Или ты не согласен? Ну иди, давай, стукни кому следует, какие мы тут плохие…– Да прекратите вы собачиться, – зло сказал Йошики, заминая окурок в пепельнице. – Сидим здесь как в чертовой провинциальной дыре. Все технологии – оттуда. Все культурные тенденции – устаревшие на неизвестно сколько десятилетий.– Если не столетий, – поддакнул Хиде.– Вот именно. Зато гордости и великодержавности хоть жопой жуй. Сепаратисты у нас во всем виноваты. Сами сбежали, закрылись…– Ну народ, – расстроено протянул Тоши. – Ну вы чего? Хорошо же сидели.– Вот вы треплетесь, – сказал Рюичи, тыча пальцем в Имаи с Атсуши, – а вот эти помалкивают. Вот, кто умный: в любой ситуации – можешь промолчать, молчи!Все засмеялись, но Йошики явно не собирался переводить разговор в шутку.– Ты на что-то намекаешь? – спросил он холодно. – Может быть, даже хочешь в чем-то обвинить моих друзей? Позволю себе напомнить, что Хисаши – единственный, кто решился сказать хоть что-то публично, пока мы все сидели, засунув языки в жопы. И этот фестиваль – их рук заслуга, а не твоих, и не моих!– Я не понял, – сказал Маки, вглядываясь в злое лицо Йошики, – ты чего, завидуешь, что ли?Хиде внезапно захихикал, мотая головой.– Ну и завидую, – огрызнулся Йошики, сбавляя тон. – Сейчас, возможно, пишется история.– Ну и кто тебе мешает вписать в нее пару строчек? – спросил Атсуши, не выдержав. – В общем-то, ты уже это делаешь. Все это мероприятие… мы все приложили к нему руку.– Но Хисаши был первым, – досадливо заметил Йошики.– В общем-то, в таких делах важно не быть первым, – философски заметил Имаи, – важно не оказаться последним.– А вот за это я выпью! – сказал Хиде и поднял стакан. И они все выпили.Эту историю Атсуши знал из курса средней школы даже несмотря на то, что в школу почти не ходил, а если и ходил, то спал на задней парте. В общем, историю поселения Новая Япония знали все – только в разных редакциях. И за последние месяцы Атсуши пришлось ознакомиться с большинством из них.Около пятисот лет назад по Земле, тогда единственной планете людей, после очередного рукотворного катаклизма пошла волна природных катастроф. Старая Япония, которая представляла собой небольшой архипелаг, начала уходить под воду – в течение нескольких лет море смыло пару неудачно расположенных городов и десяток деревень. Человечество никогда не было единым, но тут большинство наций задумалось, что будет, если следующая беда коснется и их? И те, кто были поменьше и послабей, начали побуждать более крупных и сильных оказать помощь гибнущей Японии. В результате для всего человечества стало делом чести спасти маленькую Японию – иначе соседи о них стали бы плохо думать. Не слишком увесистая мотивация, но она сработала.Был разработан уникальный план по переселению целой нации. Это сейчас произошедшее кажется обыденным и привычным, но тогда, вероятно, идея и первые разработки выглядели совершенно безумно. Человечество уже давно пыталось создать колонии на разных планетах – в общем, с тех самых пор, как изобрели ?попрыгунчика?, главным местом приложения амбиций народов Земли были именно другие планеты. Тогда их было всего пять: тех, где человек в принципе мог выживать какое-то время, подходящих по размеру, температуре и так далее. Для дальнейшего преображения была выбрана одна из них – сейчас говорили, что выбирали не по принципу наибольшего соответствия требованиям, а ту, что была менее ценна. На будущем доме Новой Японии человечество основало колонию самым первым, и вычерпало ее недра практически до дна. Планета и так была не слишком богата, но поселенцы вытянули из нее все, что могли, и больше она ценности для Земли не представляла. Ее-то и решено было использовать для эксперимента.Повезло в том, что в целом планета была почти полной копией Земли. Здесь была вода, хоть и в подземных морях, сила тяжести совсем чуть-чуть отклонялась в большую сторону от единицы, атмосферу уже очистили от ядовитых примесей за сотню лет с начала первой колонизации. Даже период обращения вокруг собственной оси был чуть больше двадцати земных часов, а год длился триста двадцать семь местных суток. Температура, правда, была высоковата, как и солнечная радиация, но это решили с помощью какой-то ?металлизации? атмосферы. Что это значило, Атсуши не особо понимал и не хотел вникать, он просто знал с детства, что серьезных проблем превращение далекого бесплодного каменного шарика в цветущую планету не вызвало. Так, по крайней мере, говорили на Новой Японии сейчас. Что основной труд лег на плечи самих переселенцев – они на протяжении десятков лет бережно переносили по кусочку свою почву, свои растения, свои дома, свои храмы и могилы на новую, чужую планету. Они скрупулезно отстраивали город за городом, засеивали поле за полем, высаживали лес за лесом, возводили гору за горой, копируя, а иногда и буквально перенося все по частям – устройство ?попрыгунчика? в то время разрешало перенос какого-то не слишком большого объема груза.Конечно, состоящая из одной только прорезанной множеством рек суши Новая Япония ничем не напоминала россыпь островов в холодном море, но ее нынешние жители постарались воссоздать свой старый дом с максимальной точностью.И когда все было наконец готово, и большая часть японцев переселилась… В этот момент что-то произошло, и тут наступали разночтения.Новая Япония придерживалась версии, что Земля внезапно бросила колонистов безо всякой помощи на двести лет, прекратив все сообщения и заблокировав станции перемещения.Земляне же утверждали, что изначально заблокировать станции их вынудила вспышка неизвестного вируса, за которой последовали массовые волнения на всех материках, несколько локальных войн и, по сути, передел всей политической карты мира. Решались судьбы целых стран, правительства резко обеднели, влияние на мировой арене перераспределялось, почти все международные организации, в том числе и те, что курировали работу с Новой Японией, были расформированы. Земле стало не до колоний – на них не было ни сил, ни средств. Некоторые доведенные до отчаянья земляне, конечно, прорывались на станции перемещения с боем и уходили – на зеленый и щедрый Новый Авалон с его бешеным жизненным циклом и ядовитой от продуктов разложения атмосферой, на пустынную ледяную Новую Гиперборею, на почти полностью покрытый водой Новый Китеж. Кто-то пытался сбежать и на Новую Японию, но – по словам Земли – та заблокировала перемещения со своей стороны. Даже те остатки этнических японцев, которые откладывали свое переселение на последний момент, оказались брошены на постепенно тонущих островах. Правда, из-за очередного катаклизма потоп приостановился, а потом и пошел вспять – архипелаг нещадно трясло и ломало, но в результате он прирос еще одним крупным островом и полусотней остров поменьше. Правда, оставшееся на нем население, брошенное и собственным народом, и мировым сообществом, занятым своими проблемами, к этому моменту вернулось едва ли не в первобытно-общинный строй.Потрясения терзали Землю около полувека, но потом все начало понемногу налаживаться. Была восстановлена связь со всеми колониями – кроме, предсказуемо, Новой Японии. Никто на Земле не имел понятия, что там произошло, так что к звезде, вокруг которой обращалась Син-Ямато, был запущен новый автоматический корабль с саморазвертывающимся модулем ?попрыгунчика? на борту. Ему потребовалось сто тридцать семь лет, чтобы достичь планеты – за это время на Земле и колониях тоже произошло много разнообразных событий.Что же происходило на Новой Японии?В учебниках истории говорилось, что планета с трудом переживала полную отрезанность от метрополии. Хотя сельское хозяйство было развернуто уже в полной мере, техника постепенно выходила из строя, а новую брать было неоткуда – в недрах планеты почти не оставалось металлических руд, так что и заводы по производству тяжелой машинерии в изначальном проекте колонизации не подразумевались. На пустынных участках материка были заложены исследовательские комплексы, а затем и фабрики по производству особо твердых пластмасс – Новая Япония пару сотен миллионов лет назад была обитаема, так что в глубинных пластах почвы были обнаружены нефтяные залежи. Понятно, что землян они не интересовали – на Земле нефтяные запасы уже давно подошли к концу и последние несколько сотен лет использовались совсем другие источники энергии. Но для Новой Японии нефть оказалась очень кстати. К концу первых десятилетий изоляции на планете появились первые автомобили с двигателями внутреннего сгорания, первая сельскохозяйственная техника. Жизнь колонии, поначалу бившая ключом, постепенно замедлялась, политические лидеры с экранов телевизоров клеймили отступников-землян за то, что те бросили их безо всякой помощи, и призывали народ восходящего солнца сплотиться, вернуться к истокам и отринуть чуждые ценности запада. Что было довольно странно, потому что во-первых, из-за металлизации атмосферы на Новой Японии никто никогда не видел местного солнца. А во-вторых, запад здесь определялся только приборами, и ничего на этом западе не было – только серая незаселенная пустыня до горизонта. Но первое поколение беженцев еще понимало, о чем идет речь, и если даже и не разделяло подобные взгляды, вариантов на иное развитие событий было немного.Конечно, за двести лет планета не скатилась в средневековье, но все-таки, когда наконец земной корабль опустился в западной пустыне, это было воспринято больше с недоумением и неприязнью, чем с радостью.Однако, контакт с Землей был восстановлен.И тут выяснилось, что Новая Япония не очень-то и хочет с кем-то контактировать. Вернее, планета была благодарна за помощь и новые технологии, но признавать себя чьей-то колонией и возвращаться под управление Земли она категорически отказывалась.?Спасибо большое?, – говорили один премьер-министр за другим, – ?Но мы как-то двести лет без вас жили и еще столько же проживем. Вы нас бросили голодных и холодных, а теперь хотите ящик сакэ и все обратно – а так не работает, извините пожалуйста за резкость?.?Но вы же сами заблокировали станции со своей стороны!? – возмущались земляне, – ?Вот, у нас есть доказательства, независимые экспертизы и все такое?!?Ничего не знаем?, – отвечали японцы. – ?Ваши доказательства – не доказательства. У нас в хрониках все иначе записано, так что давайте до свидания. Привет семье?.Проблема была в том, что за двести лет бывшая единой страной на Земле Япония разделилась на несколько самоуправляющихся государств. И хотя все государства формально управлялись Императором, практически между ними то и дело возникали политические и экономические разногласия. И, конечно же, Земля не могла этим не воспользоваться. Разумеется, земляне отрицали свою причастность, но в развернувшейся в скором времени войне одна из сторон была оснащена куда лучше остальных. Но, как ни странно, определило результат войны совсем не это. В школьных программах по истории говорилось об особом духе сынов Син-Ямато, который способен противостоять земной злобе и милитаризму, и вот тут учебники, судя по всему, не врали. Привыкшие к мирной, тихой жизни японцы, уже двести лет исповедующие пацифистскую религию оомото-кё***, не хотели воевать. Они вообще ничего не хотели – ни новых технологий, ни реформ, ни, тем более, смерти и страданий под бомбами обалдевших соседей. Они хотели спокойно выращивать свою брюкву и жить прежней размеренной жизнью, а кто там будет у власти – Император, сёгун, земной наместник или разумный осьминог, волновало их не особо. И это желание было настолько сильно, что слишком много о себе вообразившее государство буквально закидали шапками за пару месяцев. Свои же по большей части и закидали собственных чересчур амбициозных политиков и военных. И на этом война закончилась.Земля, так и не получившая в результате никакой выгоды, решила сменить тактику. Теперь за Новой Японией признавался суверенитет, но раз бывшая колония стала такой самостоятельной, то безвозмездной помощи ей тоже не полагалось. Но Земля всегда открыта для торговых предложений.И за следующие триста лет Новая Япония постепенно стала основным поставщиком сельскохозяйственной продукции как на Землю, так и на остальные колонии, которые различными способами ухитрились сделать свои планеты пригодными для жизни, и теперь их население росло в геометрической прогрессии. Давно привыкшие к синтетическим белковым концентратам земляне и колонисты начали получать недорогой рис, овощи и мясо, а японцы – технологии с Земли, металлы с Гипербореи, развлекательную продукцию с Авалона и помощь в организации рыбных ферм с Китежа – подземный океан на Новой Японии, к сожалению, был бесплоден.Единственное, что Новая Япония принимала неохотно – это чужой образ жизни и мыслей. Внешние, кем бы они ни были, всегда оставались чужими, посторонними. От них всегда ждали подвоха, их обвиняли во всех внутренних бедах и разногласиях – кому еще могло быть выгодно ослабление великой Империи? Конечно же внешним, только и мечтающим о том, чтобы прикарманить себе процветающую планету. И неизбежно возникшее в такой ситуации протестное движение тоже приписали влиянию внешних на молодежь с целью ослабить тот самый легендарный стойкий дух истинного японца.Любые несогласные с режимом самоизоляции объявлялись сепаратистами, желающими расколоть единый народ. А с приходом к власти радикальной консервативной партии преследование сепаратистов вышло на новый уровень: теперь совершенное или готовящееся преступление против народного единства расценивалось как предательство родины и каралось высшей мерой наказания: разборкой. А преступлениями против народного единства объявлялись порой самые неожиданные и на первый взгляд безобидные вещи: возвращение на планету после длительного проживания на Земле или ее колониях, любые публичные высказывания о том, что Новая Япония, возможно, сама устроила собственную двухсотлетнюю изоляцию... Даже предоставление вычислительных мощностей для набиравших в последнее время популярность сетевых эмуляторов реальности рассматривалось как косвенное участие в сепаратистском заговоре: какая-то студенческая группировка переписала свои личности в сеть и продолжала борьбу с режимом из виртуальности. При этом никто не хотел ссориться с Землей и колониями: власти прекрасно понимали, что торговля и добрососедские отношения – источник их собственного благосостояния. Поэтому внешним охотно выдавали визы, организовывали для них туристические программы, поощряли вкладывание средств в местную экономику. А вот свои находились под постоянным и довольно жестким контролем, который было тем проще осуществлять, чем больше прежде общедоступных социальных функций было завязано на рейтинг SKS. Ведь даже если сепаратист не будет удостоен высшей меры наказания, поражения в правах хватит для того, чтобы сделать его жизнь короткой и безрадостной. Лишенные счетчика SKS могли рассчитывать только на платные медицинские услуги, но не имели возможности на них заработать: никто не возьмет на работу пораженного в гражданских правах. Никто не сдаст ему жилье. Даже благотворительные организации не станут ему помогать. Ему останется только один путь: на фабрику, на производство ядовитых пластиков, где он протянет без медицинской помощи дай бог лет десять. И это будут очень неприятные десять лет. Разборка даже гуманней.Это было причиной, по которой Атсуши с самого начала с подозрением отнесся к идеям Имаи, и только когда юрист лейбла, которому они объяснили суть своих заявлений, убедил их, что проблем со стороны закона быть не должно, дал свое согласие на новый курс. Но все равно от ощущения, что Имаи, да и они все, ходят по очень тонкому льду, было никуда не деться. Вон, даже Рюичи Эндо, умный и чуткий, как гончая, понимал всю опасность позиции BUCK-TICK в этой ситуации. Ничего не стоило кому-то в запале произнести со сцены пару лишних слов и, в лучшем случае, потерять возможность выступать в принципе.И то, что в этот раз фестиваль прошел успешно и без эксцессов, не гарантировало ничего в будущем.***Каникулы после полугода насыщенной деятельности пришлись как раз на лето. Целыми днями шел бесконечный мелкий дождь – за последние несколько сотен лет климатические установки полностью воссоздали оригинальную смену сезонов с поправкой на местную продолжительность года. Если честно, Атсуши не очень понимал, зачем нужны целых два месяца духоты и дождей, чтобы потом еще один умирать от жары и невероятной влажности. Возможно, до изменения климата с погодой все было еще хуже, но сейчас, когда они буквально могли заказывать все, что угодно, консерватизм правительства несколько удивлял. Аргументы заключались в том, что многовековая культура Японии во многом была основана на определенных природных, погодных и климатических явлениях земного архипелага, и чтобы воспитать новые поколения в понимании этой культуры, их следовало выращивать сходным образом. То есть, чтобы понимать утонченные поэтические строчки о мухе, опустившейся на листок клевера жарким солнечным днем, человек должен был знать и испытывать ежегодно эти самые жаркие солнечные дни. Поэтому Атсуши проводил дни в кондиционированной наглухо запертой спальне, а ночью выбирался в крошечный садик под окнами, где цвел куст фиолетово-голубой гортензии. Чем больше он задумывался, тем больше попытки копировать климат Земли ему казались нелепыми. У них не было ни неба, ни луны, ни звезд, которые тоже занимали довольно крупный пласт в культурном наследии. Более того, у них не было моря – города располагались в устьях рек и вокруг пресноводных озер. Даже рыбу и морепродукты, критически важные для японской культуры, как материальной, так и духовной, выращивали на фермах в пустыне. Мерзкий климат был каплей в несуществующем море, но каплей, которая серьезно портила настроение Атсуши.Впрочем, он подозревал, что больше всего настроение ему портило то, что Имаи все эти мокрые месяцы, а затем и душный жаркий август почти не появлялся дома. Казалось, будто он совсем не устал от бешеного ритма последних месяцев, а только еще больше раззадорился, вдохновился и теперь пропадал вместе со своими новыми приятелями с других планет. Несколько раз за эти месяцы он звал Атсуши с собой, но тот принципиально соглашался принимать участие только в совместных попойках и ни разу не заглянул в студию, где они работали. Разумеется, ему было любопытно, разумеется, он ревновал Имаи к его новому проекту, новым друзьям, которым тот уделял почти все свое время. И именно поэтому он предпочитал не вмешиваться в процесс вообще никак. Боялся, что не выдержит и поддастся на льстивые уговоры Рэймонда Уоттса, вклинится и все испортит. И ему самому, и Хисаши был нужен чистый лабораторный образец – то, что он сделает абсолютно без влияния Атсуши. Без его депрессивной энергетики, без сексуализации каждой строчки и каждой ноты. Без необходимости постоянно его поддерживать и мотивировать – без обузы, говоря откровенно.Если честно, результата этого опыта Атсуши боялся сильней всего. И чем меньше времени Имаи проводил дома в преддверии завершения проекта, тем больше боялся. Причем, он прекрасно понимал, что накручивает себя, что это естественный процесс: каждый раз перед окончанием записи Хисаши буквально мог ночевать в студии. Он разгонял себя так, что просто физически не мог закончить работу вовремя – ему всегда не хватало времени еще на один интересный звук, еще одну необычную партию, еще одну новую композицию, которую он сочинил вот прямо тут, на ходу, между стаканом пива и тарелкой с онигири.Атсуши все знал и понимал. И когда наступала ночь, он выпускал из рук котенка Мяу, выходил на улицу, садился в плетеное кресло у порога и разглядывал усыпанные каплями воды шапки гортензии. Капли блестели в свете фонаря, Атсуши курил и время от времени отхлебывал из бутылки, чувствуя себя несчастной женой, муж которой проводит ночь в чайном квартале. Иногда он думал, что культурный пласт, который запихнули в него даже несмотря на его полное нежелание учиться в школе, мог бы быть потоньше. Иногда ему было смешно от собственных нелепых ассоциаций и ничем не подкрепленных опасений. Но чаще он чувствовал невероятное, абсолютное одиночество, и дело было совсем не в пропадающем на работе Имаи.После смерти мамы у него впервые появилось время осмыслить произошедшее. Бешеный ритм, множество самых разнообразных видов деятельности, необходимость узнать и научиться массе нового за короткое время – только сейчас Атсуши понял, что Имаи устроил это все специально. То есть, разумеется, он и сам хотел организовать что-то такое, но спровоцировала его трагедия Атсуши. Имаи не хотел позволить ему провалиться в депрессию, загрузить себя чувством вины и утонуть в сожалениях. Имаи дал ему время перетряхнуть себя и возможно выплеснуть эмоции в подходящее русло. И Атсуши был ему очень благодарен за такую возможность. Теперь горечь уже не опустошала, а вместо отрицания и гнева пришло смирение. Или отупение.Атсуши казалось, что в том месте души, где еще недавно болело и рвалось от малейшего прикосновения, теперь почти ничего нет. Легкое ощущение давления вместо ужасной боли. Это было странно и почти дискомфортно – Атсуши ценил свою боль, даже если мучился с ней. Она была единственным доказательством того, что он живой, что он чего-то стоит. Если же он перестанет испытывать боль, то какой в нем вообще останется смысл? Отупевший и равнодушный он не сможет петь, не сможет писать стихи, не сможет выступать. Не сможет любить.Дождь сыпал всю ночь напролет, и Атсуши мок под ним, закрыв глаза и прислушиваясь к устало ворочающейся внутри бездне. Где-то на втором ее слое, под густыми облаками усталости и беспокойства, пряталось нечто массивное, очертания чего было пока даже невозможно разобрать. Но Атсуши знал, что придет время, и это нечто всплывет вверх. Вцепится в его горло. Вытянет из него воспаленный нерв – и привычная боль вернется.Он ждал этого момента с чувствами, которые сам не мог себе объяснить. Обреченность и предвкушение? Да, пожалуй, так. В этот раз Атсуши находился в зале, вернее, над ним – ВИП-ложа была оборудована над последним рядом кресел, чуть выше самого верхнего уровня сцены. Ему удалось перебороть искушение до конца, и он до этого дня так ни разу и не услышал ни одной композиции, записанной необычной группой. И сейчас, наблюдая за происходящим на сцене, Атсуши понимал, что был прав: это нужно было видеть не изнутри, чтобы получить полноценное впечатление. Чтобы осознать всю крутость музыканта, в которого превратился Имаи – из обычного школьника со странными идеями…В этот вечер ?Фабрика BUCK-TICK? превратилась в диковинную смесь джунглей и запутанного высотного города. Перспектива постоянно менялась, и музыканты оказывались то на дне двора, больше похожего на темный колодец, то на краю обрыва, то под водопадом, низвергающимся с небоскреба, то… в том самом бывшем цеху старой фабрики – с просевшей крышей, выбитыми окнами, ржавыми воротами. Имаи двигался по странным траекториям, то танцуя, то внезапно разворачиваясь – а прикрепленный к деке его старой гитары резонатор оказывался направленным то в пол, то в потолок, то в определенный участок стен… Атсуши помнил, как он долго и скрупулезно высчитывал с дизайнером проекта, какие материалы и в каких точно местах должны быть использованы во время реставрации и отделки. Менеджмент управляющей компании посчитал эту дотошность очередной причудой странных музыкантов, но Имаи четко знал, чего хотел добиться.Он хотел, чтобы само здание концертного зала превратилось в один огромный инструмент, на котором он сможет играть в свое удовольствие. И если во время фестиваля для него было важней проиллюстрировать свой космополитический посыл визуально, но сейчас наступало время чистого творчества. И Имаи творил.Было понятно, что большая часть материала была написана с учетом того, что он будет исполняться на этой уникальной сцене. Музыка была переполнена шелестом и грохотом, шуршанием и скрипом, и каждый звук гармонично вписывался в традиционное звучание инструментов и вокал. Который, надо сказать, тоже был своеобразным: пела синеволосая девушка-амфибия с Нового Китежа, и звук ее голоса, то проходящий сквозь водяной фильтр, то льющийся свободно, создавал такой причудливый рисунок, что Атсуши невольно заслушался.Публика, которой набилось на этот первый в своем роде концерт немного больше актуальной вместимости зала, слушала и смотрела, затаив дыхание. Никто не кричал, не аплодировал, не плакал и не тянул руки, как это бывает обычно на концертах. Зрители словно впали в какой-то транс, и лишь слегка волнообразно покачивались в ритме исполняемых композиций. В какой-то момент Атсуши понял, что и сам качается в такт, не в силах отвести взгляд от сцены, где вырастают то небоскребы, то увитые лианами скалы. Где участники группы предстают то отважными первопроходцами первых веков космической эры, а то преображаются в быстрых, хищных и опасных туземцев на бетонных развалинах городов. Где журчит и льется голос девушки в сверкающих одеждах, а вокруг нее кружится, кружится, то приседая, то подскакивая, Имаи в разлетающихся одеждах, с раскрашенным лицом и птичьими перьями в отросших волосах… В какой-то момент Имаи повернулся к залу спиной и обернулся через плечо, безошибочно находя взглядом в толпе лицо Атсуши. У того перехватило дыхание, когда он понял, что слышит – это был далекий звенящий гул его собственного тела. Сердце билось, как пульсирующее излучение. Дыхание шуршало, как помехи в радиосвязи. Хисаши смотрел ему прямо в глаза, и вокруг них – вокруг всего мира – клубился сияющий, мерцающий, бесконечный первобытный космос.Музыка оборвалась резко и на какой-то особо пронзительной ноте, зал погрузился во тьму. И еще несколько долгих мгновений над фабрикой стояла мертвая тишина, которая наконец взорвалась таким криком, что Атсуши на секунду задохнулся и оглох. И понял, что тоже кричит, встав во весь рост, – что-то животное и мощное рвалось из него навстречу Имаи, вслед ускользнувшей музыке. Хиде, и Юта, и Ании – все стояли, перегнувшись через ограждение ложи, и кричали в едином порыве, в полной темноте, в абсолютном экстазе. А когда зажегся свет, обнажив пустую сцену, Атсуши почувствовал, как сердце закололо от этой такой неправильной пустоты.Знакомый журналист, который решил составить им компанию в походе на концерт, стоял рядом, качая головой и утирая набежавшие слезы.– Ну это было, конечно… – прокричал он, стараясь перекрыть рев толпы.– Круто! – Хиде улыбался до ушей с совершенно блаженным видом.– У меня даже голова закружилась! – сообщил Ании.– А Имаи-кун, конечно…– Шаман, – неожиданно для себя самого сказал Атсуши.– Что? – не расслышал журналист.– Урбанистический шаман, – повторил Атсуши. – Это все звучало… как одно огромное заклинание. Да? Звуки, движения.Журналист посмотрел на него с уважением.– Ага, – подтвердил Юта, ежась. – Даже жутковато.Хисаши был таким тихим, будто безумный концерт и последовавшая за ним пьянка выпили из него все силы. Он едва держался на ногах, Атсуши отнес его на руках в ванную, и он даже не пробовал возражать или сопротивляться, только ткнулся носом в шею и прикрыл глаза. Хисаши не сопротивлялся и когда его растирали мочалкой и отмывали, а в ванне и вовсе расслабился и заснул. Длинные рыжие волосы мокли, опускаясь кончиками в воду, а лицо – чистое и гладкое без грима, с полупрозрачной молочной кожей и приоткрытым маленьким ртом – выглядело совсем детским, девичьим, невинным. Атсуши не удержался и поцеловал его в щеку, убирая непослушную прядь за ухо, и в этот Имаи момент открыл глаза.– Пойдем в кровать, – сказал он неожиданно ясным голосом. Атсуши даже фыркнул от неожиданности, но достал полотенце, развернул в вытянутых руках.– Выбирайся.Хисаши выпал в его объятия – легкий, распаренный, пахнущий чистотой и немного алкоголем – и Атсуши завернул его и снова подхватил на руки.В спальне он уложил его на кровать и развернул полотенце – Хисаши вытянулся, запрокидывая руки вверх и улыбаясь. Такой нежный и чувственный… Атсуши провел кончиками пальцев от его запястий до подмышек, прижался губами к приоткрытому рту, вкус у Хисаши был почему-то ягодный, настолько свежий и терпкий, что хотелось вылизать его рот дочиста, собрав всю ароматную слюну. Но Имаи нетерпеливо застонал и дернул Атсуши за волосы – вниз.Облизнувшись, Атсуши спустился поцелуями по худой груди, впалому животу с россыпью родинок и пристроился поудобней над пахом, забирая в рот полутвердый, уже солоноватый член. Имаи всхлипнул, запуская пальцы обеих рук ему в волосы, разводя ноги, чтобы дать доступ ко всему, что нуждалось во внимании. Атсуши попробовал было скользнуть пальцами между ягодиц, но Имаи тихо заворчал, и пришлось оторваться от его члена, чтобы достать клинер. Хисаши был стыдливым – как и он сам, и где-то на глубинном уровне это вызывало недоумение. Ведь все несовершенства такого идеального существа воспринимались им только как достоинства. Имаи все еще был его богом, его хозяином, его повелителем, это приходилось держать в тайне, порой даже от себя, но хотя бы в постели он мог отдаться этому сладостному чувству принадлежности.Теперь Имаи поставил ступни ему на плечи, раскрылся и откинулся, позволяя себя вылизывать, он мягко раскрывался на языке, стонал и задыхался. Больше всего Атсуши любил ласкать его ртом и пальцами, так он мог оставаться достаточно трезвым, чтобы чувствовать каждую вибрацию тела Имаи, каждую напряженную мышцу, каждый его заполошный вдох и судорожный выдох. Но в какой-то момент Хисаши становилось мало, и он вцеплялся в плечи, тянул на себя и шептал – отрывисто, жарко: ?Вот так… Аччан…?А потом запрокидывал голову в резком вдохе, и Атсуши стонал сквозь зубы как от боли, протискиваясь перевозбужденным членом во всегда узкое, плотное нутро.Дальше самообладание отказывало Атсуши. И все, чего он хотел, это вбиваться в гибкое напряженное тело, пятнать поцелуями длинную белую шею и чувствовать, как острые ногти впиваются в лопатки, полосуют спину до багряных полос. Слышать, как Хисаши всхлипывает и почти скулит под его напором, как отрывисто дышит в унисон с его движениями, сосредоточенно хмурится и наконец вскрикивает – глухо, сквозь зубы, и между их животами становится мокро.В такие моменты Атсуши иногда даже не замечал, как кончал сам – терялся в шквале восторга и щемящей благодарности, и банальная судорога высвобождения была не так важна, как влага, от которой слипались ресницы Имаи, как румянец его скул и нежная мягкость его шеи.Хотелось повторять раз за разом затертое до дыр ?Я люблю тебя?, но ему как всегда было неловко от этой банальности.Они лежали рядом, плечо к плечу, бедром к бедру, и Атсуши жгло кожу отчаянной недостаточностью их контакта. Он переплел пальцы с пальцами Имаи и поднял их руки на локте. Так странно, что монитор Атсуши – на правой стороне, а Имаи зачем-то перенес его на левую. И теперь датчики совместимости синхронно подрагивали пронзительной зеленью на их соприкоснувшихся запястьях. Будто перемигивались между собой каким-то зашифрованным кодом.– Мы совместимы почти полностью, – в очередной раз не удержался Атсуши. Это восхищало и пугало его, будто такая редкая совместимость придавала их связи какой-то особенный, почти сакральный смысл.– Это просто совпадение, – сказал Имаи как всегда недовольно, только разговор заходил на эту тему. – Довольно мерзко, что мы ходим, увешанные датчиками. Будто на живую свинью налепить ценники по всей туше: тысяча йен за окорок, восемьсот за грудинку… Чтобы покупатели заранее видели, какой кусочек сожрут, как только она наберет вес.Атсуши притянул его ладонь к себе и поцеловал в запястье над мерцающей зеленью.– Дурак, – пробормотал он в теплую тонкую кожу. – Это ведь не на продажу. Просто ты сможешь взять из меня то, что тебе понадобится. Если вдруг возникнет необходимость…– И убить тебя.– И убить меня, – согласился Атсуши, чувствуя разливающуюся по телу истому. – Я бы хотел.– Смерти? – Имаи даже вскинулся и приподнялся на локте, глядя на него с возмущением.– Нет. Чтобы ты забрал из меня что-нибудь. Себе.Атсуши взял его за руку и прижал к своей груди, там, где сейчас гулко и мерно стучало. Отсчитывало секунды в бесконечном пустом космосе.– Например, мое сердце. Оно бы осталось у тебя навсегда.– Что ты несешь…– Я был бы всегда с тобой. Внутри тебя. Неразделимо. Я ведь все равно рано или поздно умру. Не злись, пожалуйста. Я бы просто хотел… раньше. Раньше тебя. Я не хочу пережить… я не смогу больше. Понимаешь?Имаи облизнул пересохшие губы, его пальцы непроизвольно впились в кожу, будто бы он хотел дотянуться до обещанного.– Ты совсем чокнутый, – прошептал он еле слышно. Атсуши кивнул, притягивая его за шею к себе.Поцелуй получился болезненный и горячий, Имаи навалился на него сверху, принуждая развести и поднять ноги, и сразу же вошел, выбивая тихий вскрик – он был не готов, он не успел ничего сделать, но хотелось безумно, до черных мушек перед глазами. И Хисаши, наверное, хотелось так же, раз он забыл о брезгливости. Атсуши стонал, стиснув зубы и зажмурившись, пока Имаи пробивался в его тело, прикусывал шею и ключицы, и там, ниже, где билось сердце. Бесполезное, никому не нужное, ни для чего не пригодившееся – оно колотилось все заполошней от их отчаянного трения друг от друга. А в момент пика оно неожиданно замерло, пропуская удар – страшно, пусто, панически. Атсуши судорожно всхлипнул, содрогаясь, – смерть была ближе, чем он думал. Она всегда караулила за плечом. Стояла над постелью. От нее было невозможно спрятаться – ни в свете ярких софитов, ни в благостном тепле опьянения. Ни в объятиях любимого человека.?Не будет тебе вечной жизни?, – шептала она, касаясь омерзительно холодными пальцами кожи. – ?Не будет тебе радости и иллюзии контроля. Я всегда буду рядом. Я всегда буду за тобой следить. Я отцежу твою жизнь по капле и скормлю ее тебе, хочешь ты этого или нет. Ровно столько, сколько отмерено, и сердце твое остановится только тогда, когда я скажу?.Атсуши расплакался, и выглядело так, будто бы он плачет от эмоционального выплеска во время оргазма, но Имаи – только он, всегда, всегда – знал правду. Он обнял и крепко прижал к себе его голову.– Я что-нибудь придумаю, – сказал он сосредоточенно. – Я с тобой.Атсуши благодарно кивнул. Он не верил в то, что Имаи сумеет что-то с этим сделать – вся история человечества представляла собой борьбу со смертью во всех ее проявлениях, и еще никому не удавалось ее победить. Разве что лишь слегка отсрочить. Но Имаи был рядом. И только это одно стоило всех страхов и слез.Чудовище из бездны подняло свою голову и смотрело Атсуши в глаза. Он не мог отвести взгляда. Может быть, он и не хотел.Боль снова была с ним. Страх вернулся. Но его защитник стоял на страже.Атсуши тоже обнял Имаи, притираясь к нему всем телом.– Я люблю тебя, – сказал он все-таки. И Хисаши очень серьезно кивнул в ответ.?Урбанистические шаманы: Имаи Хисаши в компании музыкантов с других планет открывает новую эру японского рока? – так звучал заголовок статьи, появившейся на следующее утро буквально на всех сетевых площадках. Они еще с постели не успели встать, как статья разлетелась по сети, обросла комментариями и тысячами ?Ий нэ?. Звук на модуле Имаи был заглушен, но Атсуши не удержался, поглядел на его запястье и довольно усмехнулся – за половину суток, прошедшую с момента окончания концерта, тот набрал неплохую сумму социального капитала.– В компании безымянных музыкантов, ну да, – проворчал Имаи, быстро пролистывая статью на паде. – Не дай бог же какого-то внешнего по имени назвать, сразу хрупкое эго сынов Ямато разлетится в клочья.– Просто твое имя все здесь знают, – попытался выгородить знакомого Атсуши. – Это удобно для броского заголовка. В статье-то все перечислены.Имаи только хмыкнул.– А вот ?урбанистические шаманы? – это прикольно. Клевый образ. Подходящий.Атсуши улыбнулся и поцеловал его в щеку, а потом встал, накидывая на плечи юкату.– Есть хочу, – сказал он решительно. – Что тебе заказать?Имаи поднял голову и посмотрел на него, будто его осенило гениальной идеей.– Знаешь, что…– Нет. Хисаши. Пожалуйста.– Блинчики. С клубничным соусом и сливками.– Давай, я закажу?– Нет. Ну, слушай. Что, я не могу раз в год приготовить блинчики?Атсуши вздохнул.– Можешь. Конечно. Ты все можешь.– То-то же.Чрезвычайно довольный собой Имаи подскочил с кровати и как был, голышом, убежал на кухню. А Атсуши со вздохом сел обратно, взял брошенный пад. Это было надолго, так что можно пока посидеть и почитать.