Космос как мы (1/1)

Здесь было не слишком-то уютно – сцену возвели на площадке между пятью небоскребами на уровне семнадцатого этажа. Ощущение, будто находишься на огромном батуте посреди пустоты – только пять громадных языков с ярусами для зрителей расходятся в разные стороны от сцены, а между ними – небо, подернутое хрупкой сеткой осветительных конструкций. Они выступали здесь уже второй раз, и второй раз Атсуши накрывало приступом агорафобии. Он старался смотреть только на зрителей, но они находились слишком далеко для полноценного взаимодействия, да еще и постоянно хотя бы одна из трибун да оказывалась за спиной. Это тоже раздражало и вызывало растерянность – он привык к более естественному и близкому контакту. Атсуши, можно сказать, работал на нем, это был единственный вид топлива, который ему доступен. А на этой сцене он чувствовал себя маленьким и потерянным. От мельтешащих вокруг съемочных дронов толку тоже не было – даже понимание того, что тебя сейчас снимают и транслируют на трибуны, не заменяло ощущение живого взгляда. Выручала только музыка, своя, нутряная, окутывающая теплым коконом, пульсирующая внутри и сжимающая в себе как тело любимого человека. С этой музыкой можно было заниматься сексом, даже если никто не видит, даже если в центре площадки Атсуши стоит один, а все остальные – так далеко, что не дотянуться, не прикоснуться. Но можно касаться себя, слышать в наушниках захлебывающийся вой толпы и черпать силы из этого опосредованного взаимодействия. Когда над головой скрещиваются узкие лучи прожекторов, две гитары расходятся и сходятся, как ласкающие ладони, бас гулко вздрагивает внутри, а сердце бьется в одном ритме с ударными, остается только контролировать голос, потому что все остальное несется само – как тайфун, как хлещущий неостановимым потоком дождь, как сжигающее дотла небо…Выдохнув в последний раз, Атсуши упал на колени, рывком опуская голову – волосы перехлестнули вперед, закрывая его лицо, укутывая от внимательных линз дронов. Прожекторы вспыхнули, высвечивая его фигуру с раскинутыми руками, пронзительно, как раненное животное вскрикнула гитара Имаи…И тишина.И темнота.И хлынувший со всех пяти сторон вопль – Атсуши раздраженно выдернул наушник, жадно поднял голову, обводя взглядом трибуны. Ему нужен живой звук. Непосредственный крик – от сердца к сердцу. Зрители кричали так, что можно было даже разобрать отдельные голоса, и Атсуши голодно вслушивался, облизывая пересохшие губы, а потом медленно поднялся, вызвав новую волну. Поклонился каждой трибуне по очереди, замирая в ответной звуковой волне, как в щекотно-освежающей струе горного ручья. И нырнул в спасительную темноту ведущей вниз лестницы.За спиной еще рвалась на части музыка, и его самого трясло, не отпуская, напряжение сцены. Но он уже был в безопасности. Ему накинули на плечи тяжелый махровый халат, сунули в руки стакан с горячим сладким кофе. Атсуши едва смог выдавить слова благодарности – даже улыбнуться в ответ на улыбки стаффа сил не оставалось.Он просто сел в самом дальнем углу самого дальнего дивана, обнял стакан обеими ладонями и закрыл глаза. Внутри все еще бухало и дрожало, мысли метались по черепной коробке, как встревоженные птицы в слишком тесной клетке, но при этом тело было измождено настолько, что даже поднести стакан к губам и отпить стоило невероятных усилий. Сладость и горечь одновременно будоражили и успокаивали. Он пил кофе мелкими глотками, не вслушиваясь в тихие реплики товарищей, смех и возню. В конце концов рядом с ним как обычно сел Хиде, и Атсуши без лишних слов благодарно положил голову ему на плечо, замирая. У Хиде почему-то всегда оставалось больше всех сил после лайвов. Он, конечно, тоже уставал, но как-то иначе – спокойный и при этом дружелюбно открытый, он излучал тепло именно того спектра, что требовалось Атсуши, чтобы немного прийти в себя. Войти в резонанс с остальными. Конечно, он бы предпочел настраиваться, лежа на плече у Имаи, но так почему-то не работало. Другой тип энергии. Другая рабочая частота. Дурацкие технические метафоры.Через несколько минут, когда Атсуши уже смог разлепить веки, прямо напротив него остановились ноги в леопардовых брюках с сетчатыми вставками.– Как насчет того бара с якинику? – спросил Имаи.– Я за, – ответил Хиде, а Атсуши показал большой палец. И снова закрыл глаза. Еще чуть-чуть, и он будет в порядке.– Мне не нравится, – сказал Имаи где-то через час, когда они наконец сидели все за одним столом. Виски после кофе бодрил так, что, пожалуй, стоило бы больше есть мяса, чем пить, иначе Атсуши чувствовал себя даже неловко.– Вы хотя бы поворачиваться могли сами, куда хотите, – сказал Ании, жуя. – А меня эта вертушка едва до головокружения не довела.Атсуши невольно улыбнулся, вспоминая растерянное лицо Ании, когда платформа с барабанной установкой поднималась и поворачивалась в воздухе, демонстрируя его зрителям. Вроде бы все движения платформы были согласованы с режиссером шоу и запрограммированы заранее, но концерт – живая материя, и некоторые вознесения Ании с барабанами оказались… не совсем удобными. Впрочем, дурацкие летающие платформы ввиду размеров концертной площадки были у каждого, но остальные хотя бы могли с них самостоятельно спрыгнуть, если не было желания парить в воздухе.– А меня пугают эти увеличивающие голограммы, – Юта даже передернулся. – Уж очень они внезапно выскакивают. Только сдвинешься с места, так обязательно влетишь в чью-нибудь гигантскую светящуюся задницу. И хорошо еще, если это задница Аччана!Все рассмеялись.– Предпочитаешь мою, да? – выдавил сквозь смех Атсуши.– Учитывая, что я влетаю в них лицом…– Да чтоб тебя…– Юта, ну ты, конечно…– Ну, в общем, у меня два варианта: задница Аччана или задница Хиде. Остальные всегда дальше.– Чем тебе не нравится моя? – возмутился Хиде.– Почему не нравится?.. Просто к Аччану я как-то… привык уже. В этом смысле.Имаи глянул на Атсуши, смеясь, и тот только смущенно покачал головой. В конце концов, он ни к кому не приставал. Просто… прикасался. На сцене – потому что иногда было совершенно невозможно без чужого живого тепла. За ее пределами – когда совсем выдыхался. Он и сам не знал, как это работает, просто чувствовал в какой-то момент, что упадет, если не почувствует другого человека. Будто бы он – летящий в вакууме сгусток сознания, вопящий от одиночества и недостаточности телесного контакта. Хорошо, что ребята были не против, даже подыгрывали, и это вносило еще один элемент в сложный рисунок сценического взаимодействия. Имаи он даже иногда целовал, ведомый наитием и жаждой, и тот отвечал – скупо и напряженно, но отвечал. И зал в этот момент выбрасывал такую дозу эйфории в ответ, что Атсуши загорался, словно лампочка.– Мне, в принципе, нормально, – сказал Хиде, ему всегда было, в принципе, нормально, на редкость скромный и непритязательный тип, если не узнать его получше. – Но звук дерьмовый, акустика никакая, в этой чаше все вообще уходит вверх, а внизу только бас плещется.– Кстати да, – кивнул Атсуши, – внизу так лупит, что у меня даже печень заболела.– А она у тебя точно от баса болит? – спросил Юта с самым невинным видом, и все опять рассмеялись. Атсуши укоризненно поднял бровь, но не выдержал и засмеялся тоже, подливая себе еще.– Мне не нравится, что не видно зрителей, – сказал он. – Все так далеко, что вообще непонятно, перед кем мы выступаем. Перед камерами, такое ощущение.– Да, камеры бесят, – вставил Имаи. – Одна за мной так и носилась всю дорогу как назойливая муха. Я уже ее грифом отгонять начал, а она лезет прямо в лицо. Думал, разобью к черту. Так ведь не поймаешь.– А они точно автоматические? Или там операторы все-таки сидят?– Если так, то это просто некрасиво.– Может, там какой-то твой фанат пробился за пульт управления.Имаи поджал губы с очень скептическим выражением лица. В этом был он весь. При всей внешней небрежности и самоуверенности он до сих пор оставался ранимым чувствительным подростком, который не верит, что он может просто нравиться. Что им можно восхищаться. Что в него можно даже влюбиться. Атсуши не мог отвести от него взгляда, хотя и понимал, как это выглядит. Но тут были только свои, а они и так все знали и понимали. Вот только Имаи, замечая это, смущался еще сильней и от этого выглядел еще более неприступным. Атсуши заставил себя посмотреть на Хиде, который как раз переворачивал жарящееся мясо, и тот ободряюще ему улыбнулся.– Насчет того, что зрители далеко, – сказал он, – это критично. Аччан сегодня был полумертвый.– Ну, не до такой степени…– Но это некомфортно.– И бессмысленно, – Имаи нервно почесал нос. – Меня это тоже бесит. Выступаешь как на телевидении, зрителей нет, одни камеры и ублюдочные голограммы.– Ну а что поделать, – вздохнул Ании.– Отказаться.Все замолчали, внимательно глядя на Имаи. Атсуши положил ладонь на его и осторожно сжал. И кожей почувствовал, как лишнее напряжение вытекает из Имаи через это касание. Вот так, в обратную сторону – это почему-то работало. И Атсуши не сумел бы подобрать слова, чтобы описать, насколько этот факт его воодушевляет.– Мы три года работаем с лейблом и, думаю, уже можем ставить условия. Хотя бы в плане того, в каких залах выступать.– ?Звезда? – престижная площадка… – с сомнением протянул Ании. – И самая крупная. Другим она тоже не особо нравится…– Мы – не другие.Ании одобрительно хмыкнул и налил себе очередную чашку сакэ.– А если лейбл будет против? – тихо спросил Юта.– Уйдем. Сейчас нас кто угодно примет на любых условиях. Учитывая то, что Аччану с Хиде еще больше полугода до двадцати пяти, а Юте – все полтора…Хиде фыркнул.– Да уж… Мы – лакомый кусочек.– Если выставлять условия, то сейчас.Ании согласно кивнул.– Но тогда условия надо продумать. Подойти комплексно.– Ага, чтобы не продешевить.– Смейтесь, балбесы, забыли, как первые пару лет жрать было нечего?– Да, – Юта вздохнул. – Помните, как Аччан пришел в модном синем костюмчике, ну этот… с позументом? Гордый такой – у меня обновка! А потом месяц пустой рис ел, и не так, чтоб много было этого риса…Все засмеялись, Атсуши даже прикрыл на пару секунд глаза ладонью – воспоминания были еще свежи, и от этого он до сих пор чувствовал себя ужасно неловко.– Меня Хисаши подкармливал, – сказал он, улыбаясь.– С руки кормил. Как птенца.– Как птенца – это из клюва в клюв.– Не подсовывай мне такие образы…– Можно подумать, Имаи сам жировал…– Мне мама гостинцы присылала, – пояснил Имаи. – Типа ?да у вас там в Токио нормальной еды нет, одной нефтью питаетесь?. Репу, картошку, вот это все. Завернутое в газетку.Атсуши кивнул, кусая губы, чтобы не улыбаться до ушей.– И мы сидели и смотрели голодными глазами, не зная, что с этим делать. Потом догадались сварить. В чайнике. Ну, не было больше ничего… Порезали кусками так, на четвертинки… нечищеное все…– И не посолили. Но все равно было вкусно.– Очень. Сейчас вот мраморное мясо едим, а тогда репа без соли казалась даже вкусней.– Вот она – относительность…Хиде уже вовсю смеялся, а Юта так просто положил голову на руки и тихонько подвывал.Сейчас это было смешно, а тогда, всего пять лет назад… Да нет, тогда это тоже не воспринималось как трагедия. Скорее, как ежедневный вызов – нужно было как-то заработать деньги на еду, на съемное жилье в ужасном, похожем на соты, районе (квартира была крошечной, без ванной и кухни, даже пресловутую репу приходилось варить на крохотной плитке, стоявшей прямо на полу между футоном и стеной), на приличную одежду и сценические костюмы, на струны и медиаторы. Когда в Токио приехали Хиде и Юта с братом, стало проще – не приходилось тратить деньги на поезда, но и одновременно сложней – теперь нужно было искать площадки для выступлений уже в самом мегаполисе, договариваться, рекламировать себя, распространять билеты… Атсуши такая жизнь казалась идеальной даже несмотря на постоянный голод и неуверенность в завтрашнем дне. Оставалось ощущение постоянного движения, осмысленности и осознанности каждой минуты. Ничего общего с его обычным полусонным существованием в Фудзиоке. Конечно, вечный стыд за собственную никчемность никуда не делся и в Токио – мама все-таки время от времени присылала деньги тайком от брата, и когда тот узнал, случился очередной скандал с требованием вернуться домой и найти себе нормальную работу. Но все-таки время от времени он выходил на настоящую сцену перед настоящими зрителями и чувствовал… счастье? Было страшно, до трясущихся коленей и дрожащих рук, перехваченного горла и холодного пота по шее. И с ним не случалось ничего лучше. Это было как секс – общее движение, единый поток, и стремление отдать себя, и удовольствие от ощущения собственной власти, и чужое восхищение и желание, и осознание собственной ценности в чужих глазах – это стоило страха и даже боли, когда Атсуши недостаточно хорошо справлялся с собственным телом.А еще – у него была команда. Люди, которым было так же важно общее дело, как и ему, которые проживали ровно те же моменты и справлялись с абсолютно такими же сложностями. И – Имаи. Хисаши.Почему-то им совсем не трудно было жить вместе даже на такой ограниченной территории. Они не напрягали друг друга, с одинаковой легкостью и подхватывая шутки, и поддерживая серьезные беседы, и сохраняя молчание. Надрывная влюбленность, которая так мучила Атсуши до этого, как-то… не притупилась и не сошла на нет, но стала менее болезненной и более успокоенной. Никто не отнимал у него Имаи, и сам он никуда не пытался деться, наоборот, был постоянно рядом и под боком. Настолько близко и удовлетворяюще, что иногда казалось, что вся эта странная жизнь с пробуждениями плечом к плечу, сексом до умопомрачения и сюрреалистичным полунищим бытом – просто сон, что такого не может быть на самом деле, не с ним. Но это происходило и происходило, пока он наконец не поверил. Это было сложнее всего: расслабиться, привыкнуть, перестать зацикливаться, начать хоть немного смотреть по сторонам, а не только на Имаи. Кажется, тот тоже наконец вздохнул с облегчением. Атсуши только теперь понял, насколько ему, вероятно, было тяжело в роли объекта поклонения. И насколько он на самом деле глубоко и взвешенно любил Атсуши, если мирился с этим, не раздражаясь и не попрекая. И не пользуясь, чтобы потешить собственное самолюбие. Потому что Атсуши знал: если бы Имаи пришло в голову прогнуть его, унизить, вынудить к чему угодно, он бы мало того, что позволил, он – тот, шестилетней давности – кинулся бы в это с восторгом. Воображая себе, что жертвует ради хозяина. Он ведь так и воспринимал Имаи – хозяином, высшим существом, которое решало его судьбу, снисходило или отворачивалось. Одаривало вниманием и любовью, позволяя таять от зыбкого счастья, или наказывало забвением и холодом. Понадобилось время, чтобы увидеть в Имаи просто человека – со своими слабостями и сильными сторонами. Понадобилось еще больше времени, чтобы увидеть человека в себе. Пускай в чем-то ущербного и не слишком здорового, но отдельного человека со своим мнением, своими желаниями, с правом высказывать это мнение и делиться этими желаниями. С правом жить. С обязанностью принимать решения – самому. Было сложно, но Атсуши не позволяли отлынивать – никто из них на самом деле. И он учился. С Ютой – быть добрым, заботливым и великодушным. С Ании – старательным и внимательным. С Хиде – мягким и ласковым, иногда даже соблазнительным – тот забавно смущался, делая вид, что вовсе не смущается, отчего было еще веселей его дразнить.А Хисаши… ему для удовлетворения самолюбия было достаточно, чтобы его слушали в рабочих вопросах. Но даже в студии и на сцене он никогда не вел себя авторитарно и давяще. Имаи считал, что любое насилие отвратительно, в том числе и над собой. Поэтому с ним Атсуши был таким, какой он есть – слабым, жадным и ревнивым. И Хисаши принимал это, в свою очередь медленно и неохотно открываясь, показывая мягкое брюхо.Кажется, впервые в жизни Атсуши хотелось не только спрятаться в чьих-то руках, отдаться под покровительство более сильного – но и защищать самому. Хисаши нужно было защищать. Он не был слаб. На самом деле, Атсуши не знал человека более сильного. Но он был уязвим. Непрактичен. Он властвовал в мире идей, концепций и образов, но, порой, совершенно терялся в обыденном мире вещей и чужих побуждений. Имаи не видел зла. Будучи бесконечно добрым человеком, он не понимал, какую опасность могут нести в себе окружающие. Хисаши верил в людей, как может верить благополучный ребенок из любящей семьи, которого никогда не обижали. Атсуши же очень четко понимал, с кем можно иметь дело, с кем следует держать ухо востро, а кого – избегать всеми силами. В этом заключалась одна из его ролей – беречь своих. И защищать от нападок – действуя от лица группы, он обретал невиданную прежде смелость и уверенность в себе. И заодно приобретал славу человека, которого лучше не задевать. Атсуши нравилась эта слава, это было похоже на то, как от него шарахались одноклассники в школе, только теперь он был не хулиганом, а уважаемым человеком, и за ним стояли не сомнительных достоинств типы, а друзья, которые его на самом деле уважали и ценили.У Атсуши наконец-то была своя стая – лучшая стая в мире, которой он собирался оставаться верен до последней капли крови. Эта стая всегда была рядом, защищая и поддерживая, даря силы и принимая Атсуши со всеми его слабостями и странностями…Теперь, шесть лет спустя, у них была совсем другая квартира: первый этаж и отдельный вход с маленьким садиком, окруженным бамбуковым забором. Имаи, правда, сначала хотел поселиться на самом высоком этаже самого высокого жилого дома в квартире с панорамными окнами в пол и видом на весь город до горизонта, но при просмотре квартиры Атсуши как прилип к стене, так и больше шагу не смог сделать. Он даже не подозревал, что откуда-то подхватил ужасный, ничем необоримый страх высоты. Пришлось селиться ближе к земле и, если честно, здесь он впервые почувствовал себя дома. То самое ?дома?, которое у других людей ассоциировалось с покоем, безопасностью и уютом. Здесь у них была маленькая спальня с большой кроватью, где под подушкой до сих пор жил котенок Мяу. В этой спальне всегда была полутьма, потому что единственное окно почти полностью закрывали ветви разросшегося кустарника. Здесь был экран во весь потолок, и Атсуши мог смотреть фильмы или читать книги, даже не выбираясь из-под одеяла. Дверь у дальней стены вела в огромную гардеробную больше самой спальни – там хранились наряды для выступлений и была полка для повседневной одежды. Комната, которую они называли гостиной, была безраздельно отдана Имаи – она наоборот была просторной и светлой, подсвеченной в неожиданных местах разноцветными лампами. Там, как и у него дома в Фудзиоке, можно было обнаружить множество самых странных и неожиданных вещей – и постеры по стенам, и непонятные конструкции, частично заменяющие мебель, и то появляющиеся, то исчезающие бытовые роботы, с которыми Имаи играл, как домашними животными. Из этой комнаты спускалась лестница в подвал, где была на скорую руку оборудована маленькая студия – здесь он писал музыку.– Что думаешь? – спросил Имаи, когда они наконец добрались до дома. Уже светало, и они оба не совсем твердо держались на ногах, но обсуждать серьезные ситуации вдвоем, без остальных, Имаи считал обязательным в любом случае, и Атсуши очень ценил эти разговоры, даже если решение тот принимал независимо от его мнения.– Думаю, что Ании прав, – сказал Атсуши, неторопливо раздеваясь и лениво бросая одежду на пол, совсем не было настроения быть аккуратным. – Мы не пересматривали договор с самого дебюта, а тогда согласились не на самое выгодное предложение просто потому, что нам пообещали никак не вмешиваться в творческий процесс. Думаю, что лейбл за это время накрутил на наших ?ий нэ? достаточно, чтобы понимать нашу ценность.Это была хитрая система, по которой действовало абсолютное большинство медийных компаний, и они вписались в нее умышленно: лейблы заключали контракты с начинающими исполнителями как можно более юного возраста, обещая щедрое финансирование. Но так как каждое медийное лицо автоматически получало индекс социальной значимости вне зависимости от возраста, а воспользоваться плодами своей успешности могло только после 25 лет, рейтинг шел в копилку самой компании, обеспечивая ей более стабильное положение на рынке. За почти четыре года после дебюта их группа из малоизвестных провинциальных чудаков превратилась в один из самых известных коллективов рок-сцены, а вот в контракте до сих пор прописывались условия как для начинающих. И пока у них оставалось достаточно времени и, соответственно, будущего рейтинга, которым можно надавить на лейбл. Не то чтобы им было нужно что-то сверх того, что они уже имели. Но хотя бы возможность выбирать площадки для выступлений… потому что, если честно, Хиде был прав, и сегодня Атсуши потратил гораздо больше, чем получил. Хотелось бы как-то контролировать такие вещи. И восполнить потери.Будто читая его мысли, Имаи подошел сзади и положил ему ладони на плечи, провел вниз по рукам, и Атсуши улыбнулся, закрывая глаза. Это – лучший вариант в текущих обстоятельствах.– Еще способен на что-нибудь? – Хисаши всегда спрашивал так, будто не был уверен, что Атсуши согласится, и заранее подшучивал и над ним, и над собой, и над ситуацией.– Зависит от того, что ты хочешь предложить, – что ж, Атсуши всегда был готов поддержать игру в небрежность и незаинтересованность, хотя, когда Имаи вот так прижимался и коротко, сухо целовал в шею, вспыхивал в ту же секунду. До моментальной дрожи и горячего выдоха – скрыть это было невозможно, и он уже давно смирился с тем, что зависит от физической близости с Имаи гораздо сильней, чем тот. В этом не было ничего постыдного. Вернее, Имаи не позволял ему этого стыдиться.Подчиняясь ладони, нажавшей между лопаток, Атсуши наклонился над кроватью, уперся руками и коленями, опустил голову, позволяя волосам скрыть лицо. В голове немного шумело и плыло перед глазами от выпитого, но вместе с этим кожа оставалась неимоверно чувствительной. Особенно, когда Хисаши с силой вел пальцами по позвоночнику, слегка царапая ногтями и заставляя прогибаться. Легкий поцелуй в крестец, щекотка нырнувшего внутрь клинера – ох, если бы эта штука у них была с самого начала, скольких мучительных и неловких моментов можно было бы избежать. Но все комфортные, приятные, удобные вещи появились в их жизни только совсем недавно – вместе с популярностью, деньгами и, прямо говоря, близостью к посольству. Потому что все более-менее наукоемкие технологии, от антиграва до гигиенического прибора, который за полминуты способен подготовить тело к анальному сексу, производились ?там?. Особенно…– Ты отвлекаешься, – заметил Хисаши. – Не стоило позволять тебе столько пить, ты становишься рассеянным.Атсуши ахнул от шлепка по ягодице, непроизвольно улыбаясь – он обожал, когда Имаи так говорил. Будто бы в самом деле когда-нибудь пытался ему запретить что-то сделать. Будто бы пытался контролировать его где-то кроме постели. Это заводило. И жесткое, бескомпромиссное, на грани с болью вторжение – тоже. Он протяжно застонал, падая на локти, опуская голову почти к самому покрывалу, подставляясь покорно и откровенно. Имаи твердо взялся за его бедра, отрывисто двигаясь, просто и безыскусно, удовлетворяя свое желание телом Атсуши. От этой показной небрежности сладкие слезы закипали в уголках глаз, хотелось ныть и кусать губы, тереться щекой о покрывало и вздрагивать, когда тяжелый член с каждым ударом будто случайно задевал простату. Собственное возбуждение разгоралось неотвратимо, и через некоторое время было уже очень трудно удерживаться, чтобы не потянуться к себе, не приласкать в такт с сильными толчками Имаи. Но тот, предвидя такое развитие событий, вывернул его правую руку за спину и прижал запястьем к пояснице, отчего Атсуши застонал еще голодней, дрожа на грани.Хисаши двигался все резче, все беспорядочней, и он замер, задерживая дыхание, предвкушая финал. Первого выплеска он не почувствовал, понял только по тому, как застыл Имаи, как больно впился пальцами в его бока, вталкиваясь под корень. А на втором он протяжно выдохнул и наклонился, целуя Атсуши в затылок. И вышел, оставляя открытым и текущим, распаленным и покинутым. Атсуши едва не заплакал от разочарования, отверстие судорожно сжималось, его трясло от желания, но он знал этот сценарий – ничего делать было нельзя. Только ждать.Имаи не собирался мучить его слишком долго, он вытерся и сел на кровати прямо перед Атсуши, поднял его лицо за подбородок, отвел налипшие на лицо волосы и поцеловал в искусанный рот.– Давай, – шепнул он, проведя языком по дрожащим губам. – Покажи мне.Атсуши даже всхлипнул от облегчения и благодарности. Хисаши вытянул руку со сложенными пальцами, и Атсуши торопливо выпрямился на коленях, взял его за запястье, направляя под себя… и сел, вздрагивая от того, как правильно пальцы уперлись в него внутри. Не удержался и несколько раз быстро и сильно насадился со стоном, но одернул себя. Имаи хотел посмотреть, и Атсуши покажет ему, все будет так, как он любит.Глядя Хисаши в глаза, он напоказ облизнул свою ладонь и обхватил член, провел по нему вверх и вниз, покачиваясь на подставленных пальцах. Раньше они использовали в таких случаях игрушку, но так было лучше – Хисаши мог сам контролировать его удовольствие и чувствовать его изнутри. И еще – так он был гораздо ближе. Вплотную. И можно было видеть, как расширяются у него зрачки, когда Атсуши перед ним стонет и дрочит, выгибается и насаживается. Как трепещут крылья его носа, как он тяжело дышит и не знает куда смотреть – в лицо Атсуши, искаженное от желания, или на его руку на члене. Как Хисаши наконец не выдерживает и второй рукой осторожно, но крепко берет Атсуши за горло, одновременно загоняя в него уже со всей силы сразу несколько пальцев, а ощущение – что всю ладонь целиком, и Атсуши чувствует себя тряпичной игрушкой в сильных и уверенных руках, бьется и кончает почти тут же...Оргазм выжал из него крик и задушенный всхлип, он упал лбом в подставленное плечо Имаи и замер так, пытаясь дышать.– Аччан, – сорванным голосом произнес Хисаши, прижимаясь губами к его виску, обнимая и гладя по спине. – Ты…– Все хорошо, – прошептал Атсуши, не в силах даже глаза разлепить. – Сейчас…Имаи потянул его по кровати выше, укладывая и укладываясь рядом, прижимаясь всем телом. Он попытался еще что-то сказать, но Атсуши его поцеловал, и они целовались нежно и лениво, а потом Атсуши сполз ниже и взял в рот снова напряженный член. Второй раз всегда было дольше, и он просто наслаждался процессом без вечной ненасытной жажды. Посасывал и облизывал, терся распухшими и ставшими чувствительными губами, вылизывал все до самого отверстия и ласкал и там, пока Хисаши наконец не кончил ему на лицо.Теперь было хорошо. Успокоенно и уверенно, он улыбался и облизывался, пока Имаи заворожено водил пальцами по его лицу, то ли собирая, то ли наоборот размазывая сперму.– Хочешь еще? – спросил Хисаши наконец, но он только покачал головой.– Хочу помыться, нормальной водой. По мне все это течет.– Ты любишь, когда по тебе течет.Атсуши засмеялся.– Но не люблю, когда засыхает.Он поднялся, автоматически собирая волосы в хвост, оглянулся на валявшегося Имаи.– Пойдешь?– Неа. Иначе это никогда не кончится.Атсуши прикусил губу, чтобы не усмехаться слишком откровенно – Имаи не мог устоять, особенно в воде. Ему нравилось влажное и откровенно мокрое тело. А Атсуши нравилось давать ему то, что он хочет. Ну и иногда немного поддразнивать тоже.За шесть лет регулярного секса их взаимодействие в постели… изменилось. Стало гораздо меньше отчаянья и самоотрицания, зато очень ясно стало понятно, кто и чего именно хочет. Они оба любили и подчиняться, и доминировать, но если для Хисаши было интересней испробовать новые позы, новые техники и игрушки, то его самого больше заводил психологический аспект. Он или принадлежал Хисаши или заставлял того принадлежать ему – в этом был весь смысл происходящего между ними. Взаимная зависимость, демонстрируемая любым приходящим в голову способом. И в этом плане Хисаши был щедрым. Наедине он никогда не скрывал своего желания, не прятал свое восхищение, он был настолько жестким, насколько Атсуши только мог выдержать. И ровно настолько покорным, мягким и податливым, насколько тот был способен не сойти с ума от вседозволенности. Конечно же, он знал, что Имаи, как бы ни гнулся и ни поддавался, все равно оставался всегда свободным – в этом была его суть, за которую Атсуши его и любил. Но сам он не хотел свободы, даже боялся ее. И Хисаши позволял ему быть несвободным, хотя бы во время секса, и слаще этой несвободы не было ничего на свете.А еще Имаи позволял… нет, даже побуждал Атсуши использовать свою сексуальность на сцене. Кажется, он первый понял, что именно дает Атсуши энергию и подпитывает его невеликие творческие силы, и где-то перед третьим или пятым выступлением крепко поцеловал его за кулисами и сказал: ?Иди и трахни их?. Атсуши тогда еще ничего не умел, но он вышел и сделал то, что ему велели, и им в первый раз кричали, парни и девушки с разгоряченными лицами стояли у самой сцены и смотрели на него как на идола… И он понял, что нащупал ту самую путеводную нить. Конечно, выпущенная наружу сексуальность не могла заменить регулярные тренировки, это не было волшебством или какой-то эзотерической практикой. Просто так было легче. Он словно выбирался из тесной стылой одиночной камеры своего сознания в яркий, грохочущий, наполненный движением и удовольствием мир. Даже если ему было страшно или больно – это была настоящая жизнь, она кипела в венах так, что Атсуши казалось, будто он и правда может увлечь обещаниями, удовлетворить каждого, отдаться и взять, заставить зал плакать от наслаждения и невозможности продлить это мгновение…Когда он вышел из ванной, Хисаши уже спал, завернувшись в одеяло едва не с головой. Атсуши улыбнулся и выключил ночник, убрал оставленную у подушки погасшую книжку и едва удержался, чтобы не пригладить торчащие во все стороны ярко-розовые волосы. Имаи иногда вел себя совсем как ребенок – играющий, фантазирующий, увлекающийся то одним, то другим, сочиняющий невероятные проекты или бросающий надоевшее на полпути. Это умиляло. С другой стороны Атсуши и сам был довольно инфантилен в своем вечном стремлении спрятаться под чужим крылом, выпросить любви и покровительства. Хорошо, что в этом они так удачно друг друга дополняли.Спать совсем не хотелось, взбодренное сексом и горячим душем тело томно вибрировало, и Атсуши даже пожалел, что отказался от второй порции. Впрочем, всегда можно было обойтись своими силами.В гостиной он пару минут постоял перед открытым баром, набитым бутылками всех форм и цветов, и наконец выбрал самую привычную – манеры Имаи экспериментировать с алкоголем он не разделял, зачем рисковать, если есть то, что уже давно нравится? Забрался с ногами на диван и распустил влажные волосы, чтобы сохли.Наверное, сейчас, в эту конкретную минуту, Атсуши мог бы сказать, что ему хорошо. Просто хорошо, безо всяких оговорок. Утреннее небо розово светило за окном. Впереди ждал целый день, который можно провести в постели. У него было столько всего – и любовь, и друзья, и внимание, и уважение, и деньги, – что на время отступала даже вечная тревога. Сегодня он, пожалуй, заслуживал то, что имеет, хотя, надо признать, пару раз за прошедший концерт он почти ошибся, спел неидеально – один раз просто сорвался голос, а во второй он оступился и проглотил слово. Стоило только расслабиться и сесть спокойно в одиночестве выпить, как мерзкие зудящие мысли принимались атаковать одна за другой, но Атсуши решительно выдохнул и закрыл глаза, стараясь очистить разум. Он не слишком-то верил в эффективность всяческих духовных практик, но конкретно этот способ в сочетании с изрядной долей алкоголя отлично помогал, и на какое-то время ощущение трудноуловимого, хрупкого счастья возвращалось. И можно было снова искренне улыбаться не только на сцене.Через полчаса и четверть бутылки он смог достаточно отстраниться от сомнений, вечно зудящих как рой мошки над головой. Только дыхание и мерные движения, главное, было поймать момент, не просидеть слишком долго, чтобы уснуть прямо на диване, и не пойти в постель слишком рано, когда заснуть еще не получится.Он уже лениво раздумывал над тем, чтобы отправиться в спальню, к сонному теплому Имаи под бок – его можно тихонечко развернуть, зажать и трахнуть, и потом сразу же заснуть, не вынимая, чтобы проснуться и трахнуть еще раз. Атсуши даже облизнулся – если Хисаши нравилась в нем покорность, то его самого больше заводила показная беспомощность. А Хисаши как никто другой умел казаться беспомощным…Вызов раздался ровно в тот момент, когда Атсуши уже совсем размечтался. Резкий звук выдернул его из фантазий и заставил проморгаться. Монитор на правом запястье мигал – вызов был срочным. И, судя по соткавшемуся над ладонью голографическому изображению, звонил… Хироши?..Атсуши мгновенно протрезвел от накатившей паники. Они с братом, конечно, помирились после того, как тот убедился, что Атсуши не просто ?болтается в столице со своими дружками-панками и тянет из матери последние деньги?. Он даже был на свадьбе у Хироши, время от времени обменивался с ним дежурными репликами и принимал поздравления по поводу выхода очередного альбома. Но просто так звонить рано утром, зная его распорядок, брат бы не стал. Значит… Атсуши полминуты судорожно пытался сообразить, что он мог натворить такого, чтобы Хироши трезвонил с утра пораньше? Вроде, в последнее время он даже в скандальной хронике не светился, не то чтобы быть замешанным в чем-то действительно серьезном. Но если Хироши все-таки будет кричать… он разбудит Имаи. Поспешно ткнув кнопку звукоизоляции гостиной, Атсуши решительно выдохнул и наконец принял вызов.Фигура брата возникла прямо перед ним, он стоял, глядя в упор с очень странным выражением лица. Атсуши поднялся с дивана, непроизвольно занимая оборонительную позицию.– Ты не спишь, – сказал брат напряженным голосом, все так же буравя его воспаленным взглядом. Атсуши стесненно покачал головой.– Что… зачем ты звонишь?– Мама, – просто сказал он, и Атсуши задержал дыхание.– Что с ней?– Два инфаркта подряд за сутки. Я не знал. Она поздно обратилась к врачу, ты же ее знаешь, все в порядке, просто нездоровится... Сейчас…– Она жива? – вырвалось у Атсуши. Хироши втянул воздух носом, и только теперь стало заметно, что его трясет от напряжения.– Да. Пока. Обещают еще несколько дней на аппарате, потом… в какой-то момент сердце не выдержит. Нужна трансплантация, а я, идиот… Мы с Маюми как нарочно… Она беременна.Атсуши застыл, оглушенный. Рождение ребенка требует не меньше ста пунктов авансом – на двоих это чувствительно, и наверняка мама добавила из своих. У нее же всегда все в порядке. Она же всегда готова отдать последнее ради своих детей. И теперь она не получит сердце. И… все. Все. Мама… мамы больше не будет.– Это я виноват, – сказал Хироши мучительно. – Я не подумал… Она так хорошо себя чувствовала в последнее время… Уже три года после операции, я не думал…– Ты ни в чем не виноват, – сказал Атсуши без выражения: сейчас ему совершенно не хотелось утешать брата. Ему было жутко, а еще он испытывал постыдное облегчение от того, какое простое и единственно возможное решение пришло ему в голову.– Какой у нее сейчас SKS?– Всего пятьдесят четыре пункта. Этого бы хватило на саму хирургию, но на донорское сердце…Атсуши кивнул. В ушах стучало.– Будет сердце.Хироши поднял голову, недоуменно хмурясь. Атсуши сжал пальцами запястье. Датчик на мониторе был темным, но он знал, что тот загорится зеленым, если он подойдет к маме.– У нас совместимость больше семидесяти процентов. Этого достаточно для трансплантации.Хироши моргнул. И еще раз. Было странно и немного страшно наблюдать, как меняется его лицо, когда он осознает.– Что ты несешь?– Я не могу позволить ей умереть.– Даже слышать об этом не хочу! – он наконец заорал, покраснев от гнева. – Ты соображаешь вообще? Опять твои игры в жертву? Не время для этого!Атсуши опустил ресницы, чувствуя, как по щекам щекотно течет. У него совсем не было сил на споры. У него вообще ни на что больше сил не было.– Не тебе решать, – сказал он тихо. – Я имею право предложить свою кандидатуру. Любой врач одобрит.Хироши смотрел на него, вытаращившись и тяжело дыша.– Ты… Какой же ты чертов эгоист, Аччан. Ты хотя бы представляешь себе, каково ей будет жить после этого?Атсуши дернулся, как от пощечины.– Ты думаешь только о том, как будет плохо тебе, если она умрет. А как будет плохо ей, если ты это сделаешь? Она же любит тебя. Любит тебя больше всех, всегда любила, всегда о тебе только и волновалась, о тебе переживала, как там мой маленький Аччан, что с ним, не болеет ли, не голодает ли... Она сама недоедала, а отправляла тебе деньги тайком от меня. И ты думаешь… – Хироши помотал головой, утирая мокрые щеки большими ладонями. – Ты думаешь, она будет счастлива жить? После такого? Ты сбежишь, весь такой сияющий от праведности и уверенный в своей правоте… А она не переживет. Твое сердце разорвется от горя в ее груди.Атсуши сел обратно на диван, закрывая лицо руками и сгибаясь пополам. Его трясло и било спазмами, дышать было почти невозможно, глаза жгло едкой солью.– Аччан, – позвал его брат тихо. Он подошел почти вплотную, эфемерные, едва ощутимые ладони легли на плечи. – Просто… Приезжай, хотя бы на пару дней. Мама очень хочет тебя видеть. Каждый день спрашивает о тебе…И Атсуши не выдержал, обнял его за талию, утыкаясь лицом в живот, и заплакал навзрыд. Как в детстве, когда брат – большой, сильный брат – еще был тем, в руках кого можно спрятаться от страшного мира. Только сейчас он был просто голограммой, а защиты не было. Ничего не было.Атсуши так и не смог заставить себя вернуться в спальню после разговора. То его колотило словно на электрическом стуле, то он тонул в серых волнах апатии, то его неожиданно выдергивало на поверхность резким приступом панической атаки. Бутылка быстро подошла к концу, и он достал из бара вторую, только алкоголь его почему-то не брал совсем – сгорал в нервном напряжении, оставляя только еще более растерянным и подавленным.Когда Имаи проснулся и вышел в гостиную, Атсуши переживал очередной приступ апатии. Он сидел на диване с ногами, уткнувшись лицом в колени, и дрожал. Все силы уходили на дыхание, и голова кружилась от недостатка кислорода – где-то под кадыком в горле застрял огромный ком, который было не проглотить. Он пережимал трахею до сипа, но почему-то это было не страшно, просто трудно и очень, невероятно утомительно.Хисаши, увидев его таким, ничего не сказал, только ушел на кухню и через десять минут вернулся, сел рядом с Атсуши и впихнул ему в судорожно сжатые пальцы кружку с кофе. Атсуши поднял голову, чувствуя, как по вискам и шее катятся капли холодного пота, Хисаши помог ему поднести кружку ко рту и поддержал ее, пока он пил. Едкая горечь немного отрезвила, и он судорожно вдохнул, чувствуя, как горло слегка разжимается. Хисаши мерно гладил его по спине, помог ему допить кофе до дна и обнял, поднимая с дивана и ведя в спальню. Он ни о чем не спрашивал, и Атсуши был ему невероятно благодарен за это. Они легли в кровать вместе, Хисаши обнял его, прижимая к себе. Тонкий, сладковатый телесный запах Имаи пропитывал собой и постельное белье, и все пространство маленькой спальни, окутывал Атсуши будто защитным коконом. В этом знакомом аромате и тепле, прижимаясь щекой к мерно вздымающейся груди Имаи Атсуши наконец сумел отключиться.Он не знал, сколько ему удалось проспать, вряд ли много – свет за окном еще пробивался сквозь широкие листья. Хисаши лежал с открытыми глазами, все еще обнимая, и Атсуши торопливо сдвинулся, лег рядом на подушку – наверняка отлежал ему и руку, и плечо. Хисаши тут же повернулся на бок и посмотрел на него внимательно.– Как ты?Атсуши кивнул, стараясь не прислушиваться к тому, что происходило внутри. Он сам с этим разберется. От него и так слишком много проблем, чтобы обременять Хисаши еще и этим.– Нормально.– Расскажешь?Атсуши зажмурился. Рассказать… рассказать – это значит переложить свои проблемы на другого. Он и так злоупотребляет, ему лучше молчать, он ведь раньше всегда так и делал – просто молчал и старался пережить все происходящее внутри. Но Имаи зачем-то раз за разом вытаскивал из него больное, заставлял проговаривать вслух, обсуждал, предлагал какие-то варианты решений, хотя ему самому было тяжело формулировать аргументы и спорить – потому что Атсуши спорил, он мог отстаивать свои заблуждения до последнего, мог быть язвительным и даже грубым. Имаи все сносил, все терпел и раз за разом упорно цеплял его крючьями за мягкое уязвимое нутро, выворачивая наизнанку, вытаскивая на свет его червивую суть. Это было больно, так больно, что Атсуши часто плакал после их разговоров. Но потом непостижимым образом становилось легче, будто неприглядная правда, будучи вытянутой наружу, выпускала накопившийся на ранах гной.Он выдохнул, сглатывая горькую слюну. Сел, кутаясь в одеяло, и Хисаши тут же сел напротив, так же внимательно глядя в лицо.– Мама умирает. Звонил Хироши… Это сердце. У нее всегда было больное сердце, и она всегда откладывала операцию. Сначала тратила SKS на отца, потом… – Атсуши перевел дыхание, – потом на меня. Три года назад ее все-таки прооперировали, и мы думали… Она хорошо себя чувствовала в последнее время, и брат решился завести ребенка.Хисаши потер шею, отводя взгляд.– Они потратили все, и теперь она умирает. И ничего нельзя сделать. У меня еще полгода до двадцати пяти, а ей осталось несколько дней.Имаи принялся разглядывать свои руки.– У меня открыт рейтинг SKS и… но я не родственник, – оборвал он сам себя, кинул быстрый взгляд на Атсуши. – Мы могли бы пожениться, и я смогу сделать перевод.– Мне еще нет двадцати пяти, – сказал Атсуши тихо. – Заявление будут рассматривать минимум месяц.– Сделать операцию платно? Мы наберем нужную сумму.Атсуши покачал головой, глядя мимо него.– Нужна трансплантация. Даже если мы свяжемся с черным рынком, подходящее сердце можно ждать годами, а счет идет на дни. Я предложил Хироши свое сердце, у меня подходящее. Но… мама ведь откажется.Хисаши поднял на него взгляд.– Может быть, она не откажется от моего?Атсуши вздрогнул как от удара.– Что?– Мы же с тобой полностью совместимы. Значит, мое сердце тоже подходит.Хисаши смотрел на него в упор, и Атсуши задохнулся, зажмуриваясь, прячась от этого взгляда. Ужасно. Ужасно даже представить. Даже подумать… Какой же он идиот…– Прости. Я…– Ты был в шоке, – подсказал Имаи, но он помотал головой, стиснув зубы.– Нет, Хироши прав. Я эгоист и думаю только о себе.Имаи наконец придвинулся ближе и обнял его, и Атсуши ткнулся лицом ему в шею.– Я не знаю, как это пережить.– Я тоже. Никто не знает. Но ты переживешь. А сначала… сделаешь все, что нужно. Ты постараешься как следует.Атсуши прикусил губу. Хотелось замереть и не двигаться больше никогда. Вытеснить, выдавить из себя этот страх, как раньше, во времена тотальной беспомощности и слабости. Отгородиться, не чувствовать, не существовать. Он ничего не мог сделать. Опять – совершенно ничего. Не мог защититься. Не мог защитить маму.– Нужно поехать в Фудзиоку, – сказал он наконец слабым голосом.Имаи кивнул.– Я поеду с тобой.От его тепла под щекой, от его руки на плече было немного легче. Иллюзия неодиночества перед лицом смерти.***Мама прожила еще две недели.Они отменили все планы и подали заявку на регистрацию брака, надеясь успеть. В муниципалитете Фудзиоки даже пообещали рассмотреть их случай вне очереди ввиду особых обстоятельств. Бумаги были подписаны в самые кратчайшие сроки, и практически тут же Хисаши сделал перевод. Было найдено подходящее сердце, начата операция…Она просто не проснулась после.– Не переживайте вы так, мальчики, – сказала она напоследок, когда они втроем с Хироши стояли над ее постелью перед операцией. – Со мной все будет в порядке. Главное, чтобы вы были счастливы.Атсуши думал, что он никогда уже не будет счастлив.Эти две недели они жили в родительских домах – почему-то Атсуши казалось крайне неуместным позволять Имаи спать вместе с ним в его старой комнате. Несмотря на то, что в последние годы здесь все изменилось – Хироши и его жена собирались устроить из его спальни детскую и перестелили полы, поставили новые двери и стены, – он боялся, что сама атмосфера этого дома, давящая и пропитанная страхом, запачкает Имаи. Оставит свой след. Даже то, что Хисаши уже столько лет жил в одной квартире с ним, спал с ним в одной постели, накладывало свой отпечаток. Аура несчастья окружала Атсуши и липко переползала на все, чего он касался. Ради самого Хисаши ему стоило бы отказаться от отношений с ним, но Атсуши не мог – всегда был эгоистом и думал только о себе. Одна мысль отпустить Имаи вызывала приступ паники, и то, что теперь из-за сложившихся обстоятельств они вынужденно стали супругами, недостойно грела. Как будто теперь Хисаши был привязан к нему незримой цепью и не имел возможности уйти. Но Атсуши не хотел усугублять. Не хотел при взгляде на Имаи вспоминать старый дом, с которым теперь, со смертью мамы, не осталось уже ни капли хороших ассоциаций. Горечь к горечи. Радость к радости.Похоронами вновь занимался Хироши, как старший сын. И опять Атсуши стоял во дворе старого храма под пронзительным ноябрьским ветром, и смотрел в никуда, стараясь ни о чем не думать. Он не верил в духов, не верил ни в одну из буддистских сказок, он просто вдыхал запах благовоний, пока происходило то, что должно было как-то утешить брата и его жену, и понимал, что для него самого утешения нет. Имаи стоял за его плечом, но не трогал, ничего не говорил, и Атсуши был ему признателен за чуткость.Когда отзвучала последняя сутра, он просто ушел, сел в машину и поехал, куда глаза глядят – ему нужно было побыть одному. Просто сбежать – подальше. В последние дни он почти постоянно находился в обществе других людей, постоянно на виду, это естественным образом удерживало его на грани. Атсуши не мог позволить себе плакать или как-то иначе проявлять свое горе на людях, даже при Хисаши – что-то перемкнуло и зажало его внутри, как в детстве.Дорога помогала. Он почувствовал это, когда дыхание выровнялось – где-то через час или полтора гонки по пустому шоссе. Здесь, в непосредственной близости от мегаполиса, почти не оставалось диких, необлагороженных участков. Только рисовые поля, деревеньки, речки и горы – все как в фильмах о Старой Японии. Даже растительность почти вся такая же – только небо выдает подделку. Но, если честно, Атсуши гораздо больше нравилось вот это – дымное, розово-багровое небо, переливающееся перламутром и опалесцирующее где-то в бурлящей глубине. Оно было тревожным, оно было смутно угрожающим, оно гораздо лучше подходило его мыслям и характеру, чем плоское синее, знакомое только по видео и картинкам в учебных программах.На третий час гонки цивилизация закончилась, и вдоль шоссе потянулись серые бесплодные холмы – как маленьким детям покупают одежду ?на вырост?, так и эти территории ждали новых поколений японцев, которые их заселят, возделают, проложат русла ручьев и рек, возведут новые горы со старыми названиями, засеют рисом и зальют водой. Когда-нибудь здесь тоже будет жизнь – но не при Атсуши конечно же. И, судя по тенденциям, не при его детях и даже внуках, если такие когда-нибудь появятся на свет.Очень поучительно было видеть место этого пока еще несостоявшегося будущего и осознавать кратковременность собственной жизни, собственных мыслей и чувств. И радости, и горести выглядят такими крохотными и незначительными на фоне вековых процессов. Эти мысли не приносили успокоения, но слегка расслабляли. Отстраняли от себя и собственной боли.Он не знал, сколько он уже едет, когда небо наконец потухло и посерело. Шоссе к этому моменту уже давно закончилось, он поднял машину и гнал над присыпанной черными глянцевыми осколками равниной. Хотелось ехать и ехать дальше, только в темноте это было уже небезопасно, так что Атсуши нашел участок, выглядевший в свете фар почище, и опустился.Он вышел из машины, присел и взял в руки ближайший кусок черного вулканического стекла, которые тут валялись повсюду. В детстве достать такой было неимоверно сложно, и они почитались в мальчишеских компаниях за сокровища. За вот такой – крупный, с гладкими гранями, с разноцветными прожилками – можно было выменять велик. Или даже новенький, личный пад с кучей функций, которых никогда не было у школьных. За камешек поменьше и поматовей – пару кубиков редкой манги или какую-нибудь внешнюю диковинку. Атсуши никогда не хотелось обладать таким – но он находил своеобразное удовольствие в том, чтобы разглядывать вулканические камни в гостях у знакомых. Они будили воображение, подсовывая какие-то смутные образы – не то будущего, не то прошлого. Не то просто чего-то далекого и загадочного и потому недоступного.Атсуши забросил камень на заднее сиденье и сел прямо на землю, доставая сигареты и закуривая. Можно было бы попробовать поспать в машине, но спать не хотелось совсем. Ему казалось, что за эти две недели он только и делал, что спал или находился в оцепенении ужаса, которое не слишком отличается от сна.Небо тлело над ним – в серо-черном пепле иногда проскальзывали розовые всполохи. Атсуши просто сидел и смотрел вверх, откинувшись затылком на теплый металл, машина удобно защищала от дующего постоянно в одну и ту же сторону ветра, было совсем не холодно, или ему так казалось.В какой-то момент он, вероятно, все же заснул, потому что дымная муть над ним на несколько секунд треснула, расходясь в стороны, и он увидел в прорехе страшную, бесконечную и завораживающую черноту, пронизанную яркими световыми иглами. Атсуши даже не успел испугаться или удивиться – дыра в небе затянулась, и больше ничего не напоминало о произошедшем. А он продолжал сидеть и переживать увиденное. Внутри что-то сладко и болезненно сжималось – он не мог понять, почему.Окончательно Атсуши пришел в себя, уже когда небо снова разгорелось малиновым пламенем. Он взглянул на ручной модуль – его никто не вызывал, но было видно, что трекер проверяли несколько раз за ночь. Хисаши волновался, и следовало возвращаться.Путь назад занял гораздо меньше времени по субъективным ощущениям – он просто включил автопилот и откинулся в кресле, глядя на несущуюся мимо дорогу. Пыльная равнина сменилась серыми холмами, холмы через какое-то время сначала пожелтели, а потом и расцветились всеми красками осени. Полетели кленовые рощи, убранные поля, аккуратные домики в низинах, розовато-фиолетовые, будто нарисованные акварелью на фоне жемчужного неба горы вдалеке.Чем ближе он подъезжал к Фудзиоке, тем сильней ныло внутри и сжималось от беспокойства. Нагнетающее истерику отчаянье подступало к горлу, одна мысль о том, чтобы вернуться, оказаться опять там, где дом, и кладбище, и нет мамы, заставляла стискивать зубы от фантомной, но такой реальной боли. В конце концов Атсуши не выдержал и свернул на знакомом повороте.Он остановил машину сразу за съездом с шоссе и некоторое время сидел, положив голову на руки на руле. Думать ни о чем не хотелось, чувствовать… он не мог позволить себе чувствовать, иначе понимал, что сорвется, а это недопустимо. Не сейчас, не здесь, не с этими людьми, которые смотрели на него со смесью сочувствия и опаски. Сейчас Атсуши – не просто бывший трудный подросток, потерявший мать. Сейчас он – часть группы, которой гордится вся префектура. И он должен соответствовать. Горевать, но с достоинством. Как же от этого было тошно.Дорога неуловимо изменилась, но все еще оставалась знакомой, и Атсуши шел по желтой пыли, кутаясь в плащ от чересчур резких порывов ветра. Угловатый силуэт здания старой фабрики как всегда возник впереди неожиданно, он даже приостановился, его разглядывая. Что-то неуловимо поменялось за шесть лет, но Атсуши так и не понял, что именно. Зато, когда подошел ближе, стало видно, что одна из стен главного цеха рухнула, и теперь из груды бетонных глыб вверх тянулись покореженные прутья арматуры.Наверное, уже здесь можно было поворачивать обратно, но он упрямо дошел до перекосившихся ворот, с трудом распахнул одну из створок и вошел внутрь.Из-за отсутствующей почти полностью стены здесь было светлей, чем обычно. Вся поверхность пола была занесена тонким желтым песком, образовавшим крохотные барханы, как в пустыне. Под ним очень смутно угадывались очертания того, что здесь находилось раньше – обломки стеллажей, сдвинутые в одну груду стулья без сидений и спинок, какое-то тряпье, торчащее из песка бесцветными лохмотьями.Где-то здесь, под этими желтыми напластованиями осталось и его детство – несчастливое, темное, болезненное. Искореженное и истрепанное до неузнаваемости. Но единственное, которое у него было. Детство с мамой.Атсуши поковырял носком туфли песок, но ничего ценного или знакомого не раскопал, в общем-то, делать здесь было нечего. Прошлое должно оставаться в прошлом.Он вышел и побрел обратно, глядя себе под ноги, но в какой-то момент, почувствовав неуловимое движение в воздухе, поднял голову. И обомлел.Прямо напротив фабрики цвела вишневая роща.Белые и розовые цветки густой пеной облепили невысокие деревца, а резкий ветер срывал легкие лепестки и нес их по воздуху, ронял в желтую пыль. Атсуши как завороженный пошел на неуловимо тонкий запах, такой неуместный здесь, такой... правильный.Будто почувствовав его приближение, ветер свистнул еще крепче, и в лицо полетели лепестки, омывая, будто дождем, нежно касаясь щек, путаясь в волосах. Все это слишком походило на сон – он протянул руку, касаясь ближайшей ветви, и почти в ту же секунду ветер ободрал с нее цветы почти подчистую. Атсуши отдернулся, едва подавив вскрик. Казалось, будто бы это его прикосновение ускорило естественное движение времени. Будто бы…Он бессильно опустился на землю, сел, закрыв лицо ладонями.Он был виноват. Каждым своим поступком, каждым своим неосторожным словом он приближал этот день. Если бы не он, маме уже давно бы сделали операцию, и она была бы жива.Атсуши заплакал впервые с того дня, как узнал о болезни. Боль шла наружу горлом, и он кричал и хрипел, разбивая кулаки об устланную лепестками сухую землю. А сакура летела и летела, обсыпая его волнами ароматных, нежных, таких недолговечных лепестков.Слезы закончились раньше, чем стих ветер, и Атсуши просто сидел, не чувствуя ничего, кроме опустошения. Когда поблизости послышался знакомый гул турбины, он даже не обернулся посмотреть. Было и так понятно, кто это. Наверное, единственный человек, который мог бы и, главное, хотел бы сейчас составить ему компанию.Имаи неторопливо подошел и молча сел рядом.– Ты знал, что тут растет сакура? – спросил Атсуши через некоторое время. – Сколько раз здесь был, никогда не замечал. Ни на что не обращал внимания…– А ее здесь и не было, – сказал Имаи. – Это экспресс-саженцы, им не больше пары лет. Они цветут каждые два месяца.Атсуши хмыкнул, качая головой. Как прозаично. Но хотя бы объясняет весеннее волшебство в ноябре.– Все равно красиво.– Красиво, – согласился Имаи.Атсуши опять замолчал, а Имаи достал сигареты, закурил сам и дал ему. Какая-то незнакомая марка, наверное, прихватил в лавке родителей на пробу. Так странно, словно они все еще были детьми и курили то, что смогли достать, словно сами еще не знали, что любят, что предпочитают, но все равно делали свои первые выборы, которые, как оказалось, повлияли на всю жизнь…– Помнишь, ты хотел устроить тут концерт? – спросил он. Ветер выбивал из сигареты искры, тонкая бумага прогорала с легким треском.– Я и сейчас хочу, – ответил Имаи.– Тут все уже развалилось.Имаи помолчал, затягиваясь и выдыхая дым через ноздри.– Может быть, в этом есть свой смысл, – сказал он наконец. – Сломанное часто звучит даже лучше целого.Атсуши вздрогнул от резкого порыва ветра и поежился, кутаясь в плащ.– Можем проверить твою теорию, – сказал он устало. – Ты же хотел говорить с менеджментом насчет новых площадок. Интересно, стоим ли мы достаточно, чтоб хотя бы выгрести оттуда весь песок. И это если фабрика никому не принадлежит. Может быть, у нее до сих пор сохранились хозяева, и официально нас сюда не пустят.Имаи почесал ухо, глядя на него с сомнением.– Ну это-то вряд ли, – сказал он тихо. – Она тут стоит со времен первой колонизации. И забросили ее еще до отделения. Вряд ли сейчас найдутся наследники.Это было неожиданно. И даже как-то жутко. Атсуши снова кинул взгляд на здание – вот этого он точно не замечал. Даже не задумывался. О скольких еще вещах он просто не задумывался в свое время?..– То есть, этому зданию больше пятисот лет? И оно только сейчас начало разваливаться?– Я же говорил: здесь очень необычные материалы. У нас до сих пор такие не производят. Поэтому тут бы был очень клевый звук.Атсуши усмехнулся, кивая.– Значит, решено.Имаи положил руку ему на плечи и притянул к себе, целуя в висок.– Надо пообедать.– Я не голоден.– Я знаю. Но надо пообедать.Атсуши перехватил его ладонь у себя на плече и сжал пальцы.– Спасибо, – сказал он, не глядя на Имаи. И тот снова поцеловал его в висок. А ветер осыпал их очередной волной лепестков сакуры, как будто они были в каком-то сентиментальном фильме про влюбленных.– Ух ты, – сказал Имаи, когда они вернулись в Токио спустя несколько дней. Он показал Атсуши кусок вулканического стекла, про который тот давно уже забыл. – Я в детстве мечтал о таком.– У тебя не было? – удивился Атсуши. – Мне казалось, у тебя было вообще все, что только можно.– Что только можно купить, – усмехнулся тот, покачивая камень на ладони, – а эти штуки можно было только найти самому или выменять.– Что ж не выменял?Имаи, прищурившись, посмотрел сквозь камень на свет.– Мне казалось, это как-то… не то. Я хотел найти сам. Но я дальше Нагано в ту сторону никогда не был… Что там?– Пустыня. Все серое, каменное, засыпанное мусором.– Как строительная площадка.– Да, похоже. Довольно скучно.Имаи потер глянцевый срез камня, весь в разноцветных прожилках – зеленых, голубых, красных.– Отец мне обещал как-то, что приедет на выходные, и мы поедем далеко на запад и найдем самую большую и красивую ?стекляшку?, – сказал неожиданно он. – Мне было… лет шесть. И до тринадцати лет я каждые выходные ждал, что мы поедем за ?стекляшкой?. Поэтому не хотелось выменивать чужие.– А потом? – спросил Атсуши дрогнувшим голосом.– Что – потом?– После… тринадцати лет?Имаи неловко повел плечом.– В тринадцать лет я понял, что никуда мы не поедем. Мама говорила, что отец так устает на работе, что ему не до поездок. Что он хочет побыть с семьей. Что мы съездим, но как-нибудь потом. Я просто перестал в это верить. Решил, что вырасту и поеду сам. И найду самую классную ?стекляшку? сам. Но почему-то забыл об этом…– Давай поедем? – сказал Атсуши, обнимая его со спины, прижимаясь губами к виску. – Я отвезу тебя в место, где очень здоровенные ?стекляшки?. Больше этой раза в два. А то и в три. Я помню, где.Хисаши улыбнулся, глядя на него искоса.– Правда?– Ага.Атсуши потянулся к нему губами, и Хисаши подставился, прикрывая глаза, вздохнул и откинулся ему на грудь, разрывая нежный, почти трепетный поцелуй.– Давай. Но эта тоже пригодится. У меня есть одна идея.Атсуши невольно усмехнулся, обнимая его крепче и целуя в волосы. У Имаи всегда были идеи. В общем, это было то, что делало их жизнь хоть сколько-то осмысленной.Это были парные кольца – их выточили из куска вулканического стекла целиком. Кольцо Хисаши выглядело немного сюрреалистично – широкое, в разноцветных полосках и пятнах, которые, казалось, плыли и меняли свое расположение в зависимости от того, как падал свет. А кольцо Атсуши было простым – узким, непрозрачным и совершенно черным с одинокой алой искрой в центре ободка.Глядя на их руки рядом, Атсуши никак не мог понять, откуда ему знакомо это ощущение сладостного ужаса и одновременно восторга. А потом вспомнил ночь в пустыне и небо, внезапно обнажившее перед ним бездонную черноту и пронзительный далекий свет.– Они выглядят как космос, – сказал он, не удержавшись. Имаи расплылся в довольной улыбке.– Да, – он кивнул, глядя на Атсуши. – Круто, правда?– Правда.– Как мы, – сказал Хисаши, становясь серьезным.– Как мы, – повторил Атсуши, и его сердце снова сладостно и болезненно сжалось.