29 -- 30 декабря (1/1)

***Макисима глядит на мой дом с таким удивлением, как будто ожидал чего-то очень определенного.—?Я думал, у вас тут колючка под напряжением.Ах вот в чем дело.—?А ты правда хочешь сбежать?—?Нуу…—?Правда хочешь сбежать от меня?Он смотрит мне в лицо пораженно?— если не сказать затравленно?— и отступает на шаг, и еще, и еще. Я не удерживаю его, вообще не шевелюсь. А он внезапно опускает голову и приближается ко мне обратно.—?Вы правы.Плохо, очень плохо.Когда я показываю ему его комнату, он переспрашивает, действительно ли я собираюсь выделить ему целую отдельную большую комнату, и почему я не намерен контролировать каждый его шаг, и почему я не боюсь поселить его настолько отдельно, и как же я буду следить за ним. Последнее совершенно элементарно, просто ему ни к чему эти подробности.—?Ты можешь быть один столько, сколько захочешь,?— уточняю я. —?Я же помню, ты хотел все праздники читать книги.—?А что, мои желания имеют какое-то значение? —?вяло огрызается он.—?Разве я когда-то нарушал обещания?Он хмурится.—?Нет, но…—?Но что?—?Я настолько вам неприятен, что вы постарались как можно надежнее отделить меня от себя?Опять двадцать пять. Откуда он берет все эти удивительные идеи о моей неприязни или как минимум равнодушию к нему? И как бы поделикатнее спросить об этом?—?Послушай, я вовсе не настаиваю, чтобы ты не показывался мне на глаза. Просто хочу, чтобы у тебя был выбор. Чтобы ты проводил время со мной не от безысходности, а по твоей доброй воле. Это очень важно, понимаешь?Макисима смотрит в ответ с непонятным выражением. Если бы он был компьютером, я бы сказал, что он завис. Ладно. Кратко сообщаю, что иду заваривать чай и буду рад видеть его внизу в гостиной.Он появляется через четверть часа?— в свежей белой рубашке и с чуть влажными волосами, видимо, после душа. Стоит на пороге, опираясь плечом о косяк?— я жестом приглашаю его к столу.—?Нет,?— отвечает он на мою предпоследнюю фразу,?— не понимаю. Вы же знаете, я влюблен в вас, естественно, я хочу быть с вами всегда и постоянно, потому что не могу жить без вас, как будто это не очевидно.—?Для меня любить и держать при себе?— не одно и то же,?— кажется, я говорю это уже не в первый раз. —?Я хотел бы, чтобы ты мог жить без меня, но, несмотря на это, все еще хотел бы быть со мной. Потому что добровольно это выбираешь, а не потому что не можешь иначе.Макисима болезненно морщится, зажмуривается, его пальцы, стискивающие чашку с чаем, заметно дрожат.—?Да, вы правы,?— произносит он очень тихо. —?Зависимость унизительна. Однако я был бы весьма признателен, если бы иллюстрирующие ваши мысли примеры были не такими жестокими и не касались столь болезненных тем, как наши взаимоотношения.Ну начинается.—?Мы говорили именно о них и я имел в виду именно то, что сказал.Сёго вскидывает глаза?— такие же пораженные и неверящие, как у ворот моего дома?— и тут же опускает их. Чаинки на дне?— увлекательное зрелище, видимо, поскольку остаток нашего чаепития проходит в полном молчании. Итак, он смотрит на чаинки, а я смотрю на него.Чем дальше, тем яснее я понимаю, что делать лицо нейтральным и нечитаемым?— его особый талант, поскольку само по себе оно очень подвижно и выражения на нем сменяются едва ли не ежесекундно. Однако я бы обманывал себя, если бы считал, что мне доставляет удовольствие наблюдать за ним только поэтому. Поэтому я просто снова любуюсь им. Я не озвучиваю этого, но и не скрываюсь, так что через какое-то время Макисима поднимает взгляд и, видимо, улавливает что-то такое. Потому что внезапно он чуть прищуривается и улыбается своей характерной длинной сладкой улыбкой. А потом одним неуловимым, гибким движением обходит стол, садится на подушки рядом со мной и берет меня за руку. И его ладонь такая мягкая и горячая, что у меня темнеет в глазах от того, какой он живой и настоящий и как близко ко мне это живое тепло?— его руки, его кожа, его кровь… Нельзя думать про кровь. Но я все равно думаю?— и непроизвольно облизываю губы, вспоминая. Он усмехается, и прижимается ко мне, и целует меня?— так же жадно и упоительно, как тогда. Что за невозможный человек. Который раз я называю его невозможным? Неважно, неважно, все неважно. Кроме того, что вскоре он отстраняется от меня так же резко, как приблизился.—?М?Макисима смотрит в ответ очень серьезно и качает головой.—?Я так не могу.Что бы это значило. Но пока я пытаюсь поймать хоть одну ясную мысль в моей затуманенной им голове, он легко поднимается, поправляет растрепавшиеся волосы и воротник рубашки и отступает к двери. Снова улыбается.—?Хорошей ночи, Урахара-сан.Вот демоненок, думаю я. Но что поделать.—?Сладких снов, Сёго.Надеюсь, моя ответная улыбка не менее гнусная, чем его.***На следующий день мы отправляемся в Токио за едой и всякой праздничной ерундой?— я говорю себе, что это потому что там тьма тьмущая людей и, соответственно, меньше риск, что его узнают. А еще я говорю себе, что не могу оставить его дома одного, это опасно. Хотя ясно как день, что я просто хочу долго-долго ходить с ним по улицам, держась за руки, как будто мы оба?— обычные, нормальные, свободные люди. Рационализация?— мое второе имя.—?А чтобы твои фанаты не опознали тебя, наденешь что-нибудь нетипичное и не белого цвета.Макисима ухмыляется в ответ.—?Тогда дайте погонять что-нибудь модное, Урахара-сан.Мои цивильные вещи тоже преимущественно темно-зеленые, и его кожа кажется нездорово бледной на их фоне. Он забирает волосы в хвост и надевает на голову капюшон темного плаща, так что из-под него видно только длинную светлую челку, длинный острый нос и длинную улыбку.—?Не мог бы ты улыбаться менее агрессивно, чем обычно? Твое лицо с этой вот улыбкой разошлось по всему интернету кучей мемов. Ну и вообще, ты очень заметный.—?Можно подумать, вы не очень заметный,?— фыркает Сёго, но послушно принимает свое нейтральное?— нечитаемое?— выражение лица.На улице довольно прохладно, однако снег уже растаял, и теперь везде просто сырость. Но, по счастью, дождя тоже нет, а то хорош бы я был, если бы простудил своего пациента. Который, кстати, очень внимательно и как-то подозрительно на меня смотрит.—?М?—?Урахара-сан, а почему у вас на холоде пар изо рта не идет? Вы не дышите или ваша температура не отличается от той, что вокруг?Второе, думаю я про себя, а еще отмечаю мысленно, что надо бы более тщательно изображать живого человека. Потому что, кажется, он замечает абсолютно все.—?Ну, вообще, у меня действительно нормальная температура ниже, чем у других людей.—?А. Вот почему у вас всегда такие холодные руки.—?М? Тебя это смущает?—?Немного,?— кивает он сосредоточенно. —?Понимаете, мне иногда кажется, как будто вы как-то иначе устроены, нежели остальные люди.Какой наблюдательный, кто бы мог подумать. Хотя вряд ли через его природный скептицизм пробьется мысль о том, что я вообще не живой человек и никогда им не был.—?У всех свои особенности,?— отвечаю уклончиво. —?У тебя, например, тоже мозг работает довольно необычно. Но ты все еще человек, созданный, допустим, по образу и подобию божьему.—?У меня устойчивое ощущение, что вы к этому образу и подобию ближе, чем я.Ух ты, думаю я про себя, насчет его интуиции я не ошибся. Но вслух смеюсь, надеюсь, что беззаботно, и пожимаю плечами.—?Ты просто необъективен ко мне. Но, в любом случае, у нас нет оригинала для сравнения.—?Вы атеист? —?спрашивает Макисима с любопытством.Хороший вопрос. Все же в концепцию какой бы то ни было религии мои онтологические представления слабо укладываются. Сам я, как ками, должно быть, синтоистский персонаж, но, с другой стороны, мой духовный меч?— воплощение одного из важнейших бодхисаттв*. Весь этот синкретизм, будь он неладен. В общем, я знаю, что ничего не знаю, так что.—?Скорее агностик, как и большинство современных ученых.Этот ответ вполне устраивает его, он задумчиво кивает и явно погружается в какие-то свои размышления. А меня вполне устраивает то, что Макисима больше не задает мне неудобных вопросов, потому что я, вообще-то, совсем не люблю говорить откровенную неправду.Мы молчим почти всю дорогу, лишь изредка перебрасываясь незначительными фразами, все то время, пока идем от храма Каннон на Асакусе к Уэно, через парк, затем к Акихабаре, сквозь так называемый Электрик таун, затем вдоль Канды к Очаномидзу, от нее вверх к храму Ясукуни, снова к реке, но уже в районе Ичигаи, и снова вверх, к вокзалу Синдзюку**. Черт его знает почему, но у меня, тем не менее, не создается ощущения отсутствия диалога. Кто бы мог подумать, что молчать с ним так хорошо?— хотя с ним все так хорошо.Вечером мы снова идем на улицу?— просто пройтись вдоль реки. Это бесконечно неправильно, но мне все равно. Потому что?— как уже было сказано?— я просто хочу гулять с ним по улицам, держась за руки. Или стоять на мосту, глядя вдаль, и обнимать его со спины, вот как сейчас. Макисима стоит с непокрытой головой, опираясь на перила моста и смотрит на воду. Его волосы все еще забраны, и я осторожно целую его открытую шею сзади?— кожа на ней такая тонкая и полупрозрачная, что, кажется, я мог бы пересчитать позвонки. Он чуть вздрагивает, но не оборачивается. И не пытается отстраниться?— уже хорошо. Обнимаю его?— так осторожно и бережно, как только могу. Макисима чуть медлит, прежде чем повернуться, обнять меня в ответ и положить подбородок на мое плечо, прижавшись своей щекой к моей. Его тонкое тело в моих объятиях кажется таким хрупким, таким невесомым, таким почти эфемерным, словно бы он мог исчезнуть, раствориться в вечернем тумане, слиться с собственной бесплотной тенью и стать частью изначальной тьмы. И тогда я не смог бы его удержать. А хотел бы.Я хотел бы, говорю я про себя, чтобы ты всегда был со мной и чтобы ты всегда возвращался ко мне, хотел бы приходить домой и находить тебя в моей библиотеке, просыпаться каждое утро и в первую очередь видеть твое лицо, варить тебе кофе, расчесывать твои длинные волосы, выбирать для тебя книги, приносить чай и читать тебе вслух, когда ты принимаешь ванну, бесцельно бродить с тобой по окрестностям, держась за руки, исследовать новые города и страны с тобой, возвращаться домой вместе с тобой или ждать тебя, слышать твои шаги и улыбаться от радостного предчувствия, раздевать тебя, укладывать в постель и обнимать во сне, беречь твои сны, засыпать рядом с тобой и снова просыпаться с тобой, всё?— с тобой. И оттого так горько мое бессмертие, если я не могу разделить его с тобой, что же я за бесполезный бог смерти, если не могу обмануть ее ради тебя. Ты и в самом деле хрупок и уязвим в своей смертности?— и оттого столь же уязвим перед нею я сам. Эта история древняя, как мир, кто же ее не знает. Все, что я могу?— обнимать тебя так бережно, и тосковать о несбыточном и несбывшемся, и, как страшно и как привычно звучит, довольствоваться тем, что есть. Ты есть у меня сейчас, только это важно, и ты?— это всё. Я люблю тебя?— это оказалось так просто.Внезапно Макисима вздрагивает и чуть отстраняется?— и осторожно проводит большим пальцем по моей щеке снизу вверх. О, там что-то мокрое. Но я перехватываю его руку и целую запястье, и ладонь, и каждую линию на ней, и тыльную сторону, и костяшки пальцев одну за другой, и кончики пальцев. Он мягко высвобождает руку, чтобы обнять меня за шею и притянуть к себе?— так порывисто, так отчаянно, как будто вот именно в этот момент он что-то понял и что-то для себя окончательно решил. Его губы горькие и лихорадочно горячие?— он воплощение моей болезни, и ее причина, и исцеление.Должно быть, безумие и в самом деле заразно.--------------------------* В названии банкая Урахары -- Kannonbiraki Benihime Aratame -- эта самая Каннон (она же Гуаньинь, она же Авалокитешвара) -- буддийская боддхисаттва, посвятившая себя спасению всех живых существ и избавлению их от страданий; впрочем, говорить "она" не вполне корректно, Каннон изображается как женщиной, так и мужчиной.** Маршрут совершенно реальный, я его очень люблю :3 правда, довольно длинный.