Глава 2 (1/2)

В каждом человеке, хоть немного сохранившем подростковый социальный бунт в голове, спит шлюха, независимо от пола. О, это золотое время вседозволенности, гормонального взрыва и желания трахать и трахаться со всем, что только имеет дерзость показаться на глаза. К счастью, страх перед моралью и насаженные нормы общества не дают ей проснуться после блаженного забытья, приходящего с возрастом вместе с Ответственностью и Самоуважением.

Но она часто властвует в беспокойных мечтах. И, чего уж там, ждёт любого подходящего случая, чтобы проснуться, напомнить о себе. Это был он.

Случай. Когда не знаешь, разражаться ли проклятиями, упрямо стараться закрыться или, на долю секунды почуяв себя нарциссически-прекрасным, раскинуть бёдра, позволяя увидеть бесстыдное в своей гармоничности тело. И пускай нет света софитов, нет жадных взглядов тысячи глаз, но как сладко порой казаться особенным хотя бы для… — В целом, не так уж и плохо, — насмешливый вердикт снова погружает развязные порывы в сон. Сталь взгляда игрушки наполняется новым гневом, уязвлённым и бурлящим. Почти ненавистью. — Но пока скучновато, статично. Не находишь?.. — Ублюдок… Матное слово теряется в выдохе. По коже мягко, нежно, скользят пальцы. От ног, щекотно касаясь ступней, вверх, по предплюсне, по икрам, выпуклым чашечкам коленей, бёдрам. Оглаживая со всех сторон, прочерчивая по возникающим мурашкам ногтями.

На лице игрушки играют желваки, а шея и ключицы напряжены, бешено бьющееся сердце вынуждает вибрировать вены под кожей.

Игрушка не знает, к чему приведёт возбуждение. И изо всех сил старается не показать, где именно — приятнее всего. Где именно — хочется прогнуться, самую малость, как от щекотки пером. На ногах столько точек, о которых неискушённый даже не подозревает… — Чувствительность ниже среднего. Отлично. Но он хмурится, словно это что-то плохое. Очередная ругань не срывается с губ, когда палец надавливает на сжавшийся анус, так и не проникая, проводит по промежности, кратко касается мошонки. Рычание и скрип зубов — невесомое скольжение подушечками. Выше, по животу, бокам, спине. Очертить грудь, ущипнуть легонько соски, отмечая, что те затвердели — то ли от холода, то ли от нервов, то ли от тени возбуждения. Огладить шею, не дать норовисто мотнуть головой, коснуться плеч и рук, предплечий и локтей, снова отмечая мурашки. — Могло быть и хуже. — Не пойти ли тебе в задницу, дядя?.. — игрушка кривится, морщится. Никому не нравятся средние оценки.

Они обидны.

— Уже не терпится? Какой пылкий. — Мудак. — По тебе и не скажешь, больше напоминаешь бревно. — Засунь свои оценки в… Безмятежная улыбка и равнодушное лицо почти обманывают: он выслушивает пожелание встретиться с интимными частями тела больного гонореей негра в компании собаки с таким видом, словно ему рассказывают о погоде и политической обстановки на завтра.

В следующее мгновение картинку дёргает, а в переносице становится свежо. Так бывает, если удариться головой о стену. Или о мячик. Или… удариться. Лицом. Новая пощёчина.

Гул в голове становится звучным, насыщенным и словно бы объёмным.

— Это за длинный язык. Слушайся. Молчи. Он уже вернулся обратно к бёдрам, когда, проглотив очередные капли крови, игрушка улыбнулась. Криво, всё также по-клоунски. — Смотри, заебёшься. Ладонь устанет, — тихий голос, а яду столько же, сколько бы хватило на умерщвление носорога.

Это иногда называется смелостью. Безумие вообще часто путают со смелостью, а любопытство — с порочностью. Тут была явная смесь: ну же, давай покажи. Неужели у тебя в арсенале только пощёчины и ласковые прикосновения? Как далеко ты сможешь зайти? Проверь меня на прочность! Проверь меня! Почти безрассудство. Подростковая горячность, вступающая в бой с прохладной неспешностью. Бёдер касаются губы. Торопиться никто не собирается. Кожа вновь покрывается мурашками в ответ на влажный язык. Мучителю нравится, что ответом становится безрезультатный рывок и попытка свести ноги, шипение лаской пролилось в уши.

Если бы игрушке не нравилась боль, он бы давно ушёл и не вёл бы себя так развязно — когда телом правит страх, реакции совсем другие. Если бы не нравилось провоцировать, он не стал бы закусывать щеки и сжимать кулаки, стараясь не давать своему телу реагировать.

Но оно умнее хозяина — тела вообще умнее своих обладателей — и всегда сдаётся первым. Учащённое сердцебиение, рваный ритм дыхания. Прогиб до хруста навстречу умелому рту, в желании, достойном царствующей шлюхи. Бесстыдной, прекрасной, уверенной… И рык, хрипотца в котором уже является наградой. — Уберись от меня!.. И растерянность. Послушались.

Просто отступили назад, поднимаясь на ноги, оставляя распалённую жертву на откуп её собственному упрямству. Что окажется сильнее, желание, или достойная лучшего применения упёртость?..

Гамма эмоций в глазах. Возмущение, щенячья обида, переливчатый гнев и возбуждение. Игрушка не знает, оскалиться или хмуриться, жалобно заломить брови или презрительно искривить губы. Она не знает, как надо воздействовать, забывая, что в этой партии ей отведена глубоко пассивная роль серого кардинала. Будут слушать не её, будут слушать реакции. — Какого?.. — Ты сам просил убраться, не так ли? — Ублюдок. Не ругательство, констатация факта.

При должной доли гордости можно расслышать восхищение, самым краем мазнувшее голос. Новый требовательный прогиб, однако, не призван показать капитуляцию. Игрушка загораживается коленями, неуклюже, чтобы в случае новой пощёчины, попытки коснуться, лягнуться с силой раздразнённой лошади.

Только тронь.