2. Самообман, (не)обоснованная ревность и передозировка отчаянием (1/1)
Марина встречает заплаканными глазами, недовольным поджатием губ и заботливо приготовленным завтраком.—?Паш, ты где был? Я всю ночь не могла до тебя дозвониться! —?бьет в спину разрядом.—?На работе,?— с неохотой оборачиваясь, оправдывается Ткачев через силу, откровенная ложь по гортани растекается противной липкостью.У Марины в ее кофейных концентрация раздражения переходит пределы.—?На работе? Всю ночь? Паш, от тебя женскими духами несет как от парфюмерного магазина! И алкоголем, кстати, тоже! У тебя что, кто-то есть? —?на последнем вопросе голос предательски ломается весенним ледком. И от этой несвойственно-истеричной интонации, так не подходящей его легкой веселой Марине, Пашу накрывает внезапно и жестко.—?Мариш, ты чего? Нет у меня никого,?— безнадежная правда вскрывает абсолютной искренностью. Бережно тянет Марину к себе, утыкается в пушистые каштановые пряди лицом и запахом ее духов пытается вытравить из груди сочувствующе-густое отчаяние.Анестезия не действует.---Утро после вчерашнего ливня сырое, хмурое, неприветливо-стылое. Ира неторопливыми глотками пьет слегка остывший кофе (надо же, какой ты заботливый, Паш), безрадостно смотрит в серый квадрат окна и неожиданно остро не хочет идти на работу. Сказать откровенно?— не хочет совсем ничего.Но все-таки старательно гладит форму, тщательно красится перед зеркалом рекордные пятнадцать минут и заставляет себя выйти из квартиры.Жизнь продолжается, и мир вокруг мало волнует, что сам ты давно немного умер.---Иру отпускает только после третьего бокала. Улыбки уже не отдают откровенной фальшью, а усталость больше не кажется такой неподъемно-давящей.Лед в подреберье медленно плавится.И может быть, дело не только в согревающей жгучести элитного коньяка?— мимолетно-теплые бархатистые взгляды Ткачева вскрывают застывшие айсберги.После четвертого бокала, ловя очередной внимательно-обеспокоенный взгляд, Ирина чувствует острую необходимость подышать.Обводит взглядом изрядно нетрезвую компанию и незаметно выходит за дверь.Дышать становится чуть-чуть легче.---У Паши в крови доза алкоголя уже изрядно выше нормы; пульс зашкаливает как от передозировки адреналином.Вдруг ловит себя на том, что окруженная свитой Ирина Сергеевна занимает его внимание куда как больше, чем собственнически жмущаяся к боку Марина?— жгучее раздражение просверливает под ребрами гребаную черную дыру.В последней отчаянной попытке отрезвления тянет Марину куда-то в глубину затихших пустых коридоров, о больном через силу стараясь не думать.Это пройдет. Сейчас. Завтра. Когда-нибудь.Когда за поворотом стихает перестук каблуков, Ткачев успевает лишь чертыхнуться.Гаснет свет.---У Марины податливо-мягкие губы, отдающие теплой коньячной терпкостью, отчего-то осторожно-неловкие касания рук и внезапно-зашкаливающая нежность на грани отчаяния?— почти как у него самого.Жаль, что совсем не к ней.Новый приступ боли пробивает навылет.Что ты со мной делаешь, господи? Даже сейчас.Еще сильнее сжимает зубы.Вали нахер из моих мыслей. Пожалуйста.Требовательно рвет ворот форменной рубашки; губами ловит беззащитный горячий выдох. И вздрагивает тут же, поспешно жмурясь?— безжалостный электрический свет бьет по глазам.Паше кажется, что его тоже бьет?— резко, метко, под дых.Вместо ласковых кофейных куда-то прямо в самую душу смотрят растерянно-больные янтарные.Боль достигает критической точки.