Часть 5 (1/1)

Отец умер, а планета не перестала вращаться. Отгремели все те отвратительные мероприятия, связанные с похоронами. Прилетела мать, прошло прощание в церкви. Прошла кремация и урна заняла свое место в ячейке на кладбище. Увы, денег на помпезные похороны у нас не было. Все это заняло неделю. И всю эту неделю Пол держал меня за руку. Он буквально водил меня по всем этим сборищам родственников, садился рядом, представлялся другом семьи и учеником отца. Принимал от моего имени соболезнования. Подсовывал бабушке успокоительное, когда ее начинало шатать. Общался с моей мамой и ее любовником, возил ее вещи, которые были в бабушкиной квартире в гостиницу, помогал с покупкой дополнительного чемодана. И все это, не отпуская моей руки. А еще он меня кормил буквально с рук, запихивал в ванную, подтыкал мне одеяло и гладил для меня рубашки. По этому описанию, может показаться, что я был буквально в невменяемом состоянии, едва мог двигаться и лежал пластом в глубочайшей депрессии. Однако это было не так. Я вполне функционировал, мог сам мыться и есть, и тоже знал, где у бабушки лежат таблетки. Однако я был слегка заторможен, и точно не был готов отвечать троюродным тетушкам на горестные вопросы о том, как же не повезло моему отцу не дожить до моей свадьбы с хорошей католичкой и десятка детей. Друг семьи и ученик отца гораздо лучше справлялся с этой напастью. Я же просто был. И, слава Богу, от меня большего и не требовали. Мы похоронили отца, а дальше начиналось самое сложное. Нужно было жить дальше. Просто жить. Платить за электричество, ходить за продуктами, отвлекать бабушку разговорами о театре, выбрасывать мусор, поступать в университет. И вот тут-то Пол начал постепенно отпускать мою руку. Сначала он ушел ночевать в свой дом. Сказал, что отец уже без него с ног сбился. Я с трудом его отпустил. Я так привык, что он спит на краю моей постели, что был готов схватиться за его штанины и ползти за ним на пузе, умоляя не бросать меня. Но я взял себя в руки и лишь тепло улыбнулся. А потом прорыдал всю ночь в подушку. Пружина, сжатая во мне, медленно разжималась. Взрыва не произошло, я начал дышать, мелкими глотками, но дышать. И Пол закрыл за собой дверь. Потом он стал заглядывать через день. На третьей неделе он был занят поисками работы. Потом он стал реже мне отвечать на сообщения, а потом два дня не брал трубку. Я метался по своей комнате, перебирал книги, выданные в библиотеке. Я поступил на исторический факультет и мне до одури хотелось поделиться этой новостью со своим… Кем? С другом семьи, блять, я хотел поделиться. А он не брал трубки. А я продолжал звонить, чувствуя себя навязчивой поклонницей. Или брошенной девчонкой. Таней, например. Она заходила пару раз, помогала убраться, веселила бабушку и просила меня передать Полу, что им нужно поговорить. Судя по всему, наш ублюдско-задорный тройничок все же расшатал их крепкие взаимоотношения. Они оба хотели их прекратить, но никак не могли поговорить об этом. Пола я увидел только через два дня. Он стоял за моей спиной, как ни в чем не бывало. Подловил меня у мусорных баков, ближайших к моему дому. Я попытался сделать не настолько радостное лицо. Ну хоть немного скрыть свою щенячью привязанность. Но кого я обманывал… Я был готов скулить и вилять хвостом от счастья. Я сдерживал себя, чтобы не побежать к нему. В итоге получилось, что я иду почти вприпрыжку. Я подошел к нему вплотную. Я уже привык к этому. Я подсел на него, как на наркоту. Кроме него у меня не было зависимостей. Но я уже не мог не дышать с ним одним воздухом. Вот и сейчас подошел так, что между нашими животами оставалось, дай Бог, сантиметров десять. Он с ходу назвал меня придурком, я опешил и обвинил его в игнорировании моих сообщений. Он велел мне не ныть. И я послушно заткнулся. Казалось, что он спокоен, как сама вселенная, но это было не так. Он взял сигарету фильтром к огню. Неужели волновался? Я бы хотел, чтобы мое присутствие вызывало у него хоть какие-то эмоции. А он уже пытался прикурить фильтр. Я вовремя забрал у него сигарету, перевернул и подал обратно. Он мягко обхватил ее губами, вздернул брови и усмехнулся. Мне показалось, что игриво. Я смотрел на его рот, как зачарованный. Хоть курение и паршивая привычка, я благодарил за нее всех святых. Не было ничего эротичнее, чем Пол Рубио, берущий губами сигарету из моих пальцев. Черт. Я бы хотел каждый раз так подавать ему сигареты после жаркого секса. Как же я его хотел. Я постепенно отходил от смерти отца. Во мне просыпались забытые желания и эмоции. Пружина все расслаблялась. А взамен нее напрягались другие чувства и органы. Мы пошли гулять. Точнее я гулял, а он шел в сторону очередного варианта по работе. Я провожал его. И это было так… Нормально. Естественно. Но я не знал, как себя с ним вести. А он говорил о работе, о своих сомнениях, о том, что он не знает, чего хочет от жизни. Я робко поделился, что поступаю на исторический. А он почти обвинил меня в недостаточности страданий по отцу.Я аккуратно переспросил его, было бы ему легче, если бы я сидел дома, страдал и плакал. Ему ведь не обязательно было знать, что все это я уже сделал, и с меня было довольно. Бабушкиного горя хватало на нас обоих с лихвой. В любом случае, я еще раз напомнил ему, чтобы брал трубки, когда я звоню. А он меня осадил, сказав, что проходил это с Таней. Я действительно осекся. Видимо я чего-то не понимал. Я передал Танины слова о том, что им нужно поговорить. Меня напрягало, что они еще нормально не расстались. Так что по привычке я начал язвить. Напомнил ему ту блядскую групповуху, которая, если честно, пару раз снилась мне в кошмарах. И даже припечатал его тем, что Таня явно видела, как мы смотрели друг на друга в тот раз. А он встал на свой любимый путь. Заезженная, блять, пластинка. Мы друзья, Бруно, ты мой друг, Бруно. Он даже посмел сказать, что в тот раз было горячо. Я мысленно перекрестился. Значит, как минимум он не заметил моих позорно блестевших, от невыплаканных слез, глаз. Уже хорошо. Пусть думает, что я тоже получил от того пиздеца удовольствие. Но я не смог отказать себе в маленькой пакости. Я подошел к нему вплотную, чтобы сказать, что между нами всегда что-то было. И надо было видеть, как он застеснялся. Черт, он даже слегка покраснел. Фыркнул на меня и игриво шлепнул свернутыми в рулон бумагами. Я мысленно велел себе перестать на него давить. И мы пошли дальше. Очень близко. Наши руки иногда задевали друг друга, и я мог всласть помечтать о том, что когда-нибудь он спокойно возьмет меня за руку.Я проводил его до рынка и пошел домой. Через несколько кварталов я понял, что меня потряхивает. Я сел на ближайший бордюр и сморгнул злые слезы. С этим всем я начинал становиться истеричкой. И ненавидел это в себе. Конечно я через многое проходил прямо сейчас, но не на столько же…Пообещав себе больше не реветь, я собрал яйца в кулак и пошел домой. В перспективе вечера были спагетти, подсыпанная бабушке в тарелку валериана, душевные разговоры об отце, а потом час обнимания с подушкой, на которой спал Пол. И может быть дрочка. Я еще не был уверен…Несколько дней все шло очень хорошо. Пол отвечал на звонки, а когда не отвечал, присылал сообщения. Мы оба поступили в университеты. Он пошел на философию. Я в глубине души не удивился. Из нашего класса он был лучший. Мой отец бы им гордился. Я же быстро нашел приятелей на потоке. В первый же день взрослый парень, очевидный гей, угощал меня и одну девчонку радужным тортом. Это было мило. Каждый день происходило что-то, о чем я бы хотел рассказать Полу. И прямо за тортом я послал ему сообщение с приглашением на пляж. А еще для меня стало привычкой добавлять в конце ?Целую.?. Он еще ни разу не возразил. Правда на пляж мы попали только через четыре дня. Наши планы на вечер явно не совпадали. Он пришел с пивом, а я с пакетом черешни. Было очевидно, что мы несли их друг для друга. Но, как на зло, я не хотел пива, а он не хотел свои обожаемые ягоды. Так и шли. Он с банкой, я, плюясь косточками. Он рассказывал, что на днях, они с однокурсником перепутали одинаковые кошельки. Что у него очень классная преподаватель по этике. Что его отец съезжается с нашей школьной учительницей. И что если они с ней расстанутся, то их семейство из двух человек окажется на улице. Я тут же предложил ему жить у меня. Я знал, что он откажется. И он отказался. Я не позволил себе мечтать о том, как было бы прекрасно жить с ним хотя бы в одной квартире. И стал жаловаться на бабушку, которая доводила меня своими страданиями. Я понимал, что звучу, как последний мудак. Бабушка похоронила сына. И имела право на горе. Но Пол ничего не сказал. Просто посмотрел на меня своим все понимающим взглядом. Как умел только он один. Я поспешил перевести тему на его работу, и он сказал, что трахнул клиентку. Я и удивился, и не удивился одновременно. Только Пол мог рассказывать мне о своих похождениях, вообще не считаясь с моими чувствами. Моей защитой всегда был сарказм. Так что я кольнул его в то, что теперь понимаю, почему он так долго отвечает на СМС-ки, припомнил ему взрослую любовницу, уточнив возраст последней счастливицы. Он не подкачал. Ей было больше тридцати. Пока он не начал в подробностях расписывать ее несомненные достоинства, я развернулся к нему и не придумал ничего лучше, чем повесить двойную ягоду ему на ухо.Потом, чтобы не выглядеть дебилом повесил такую же себе. Заодно посмаковал ощущение его волос под своими пальцами. А когда он с опаской спросил меня, какого хрена я делаю, то я, не успев выбрать хорошее оправдание, ляпнул, что это ритуал, посвященный нашему поступлению в университеты. Он отмазку принял. Мы чокнулись, он банкой пива, я пакетом с черешней. Он отпил, и замер. Мы смотрели друг другу в глаза, и я прямо увидел в них, что ему стало неуютно. Да, в этом месте должен был быть поцелуй. Я тоже это чувствовал. Но дал себе обещание, что дождусь его решения. Он нервно обошел меня, заходя мне за спину. А я не смог смолчать. Мне нужно было хоть как-то подталкивать его к правильным мыслям. И я по-идиотски спросил его, понимает ли он, что бисексуален. Пол предсказуемо разозлился. Укоризненно протянул мое имя. И черт, как же я обожал, когда он называл меня по имени. Было в этом что-то до чертиков интимное. Он пробубнил свое любимое оправдание, что пришел он ко мне, как к другу. Я в который раз мысленно закатил глаза, проорав про себя, что друзья не трахают друг друга в задницу. А потом я решил, что лучше всего будет говорить с ним в его терминах. И перешел на философские рассуждения, что раз их учат задавать вопросы, то почему он, как будущий философ, не задает их себе. Он хоть и улыбнулся, но сказал, что не любит ярлыки. А еще добавил: ?Ты же знаешь…?. И, о да, я знал. Знал, как он не любит ярлыки. А еще я знал, что он стонал мне в ухо, когда трахал меня. И цеплялся за мой затылок, когда я отсасывал ему в наш первый раз. И этого было достаточно. И вообще недостаточно в то же время. Мне было больно. Все время больно рядом с ним. Он доводил меня до отчаяния. А отчаянный я – жалкий я. Вот и в этот раз, я спросил у него, знает ли он, что нам суждено быть вместе. А он рассмеялся. Принял это за шутку. И велел мне забыть о судьбе, пока я запихивал в рот горсть ягод, пытаясь заткнуть себе рот. А он повернулся ко мне, потому что я успел зайти ему за спину, чтобы не показывать всю глубину своей влюбленности. И он рассказал мне о своих планах на будущее. Учиться в универе, общаться с людьми. Стать, как Мерли. Оставить что-то после себя. И я вдруг почувствовал себя таким жалким по сравнению с ним. Ведь мне было достаточно того, что он спит в моей постели. Только это – и я стал бы счастливейшим из смертных. Снова повисла тишина. Этих пауз становилось слишком много между нами. Я бы хотел иметь возможность затыкать эти паузы поцелуями. Но не мог. Пока не мог. А он вдруг стал раздеваться. Я вообще не хотел плавать в этот вечер. У нас не было с собой плавок. Вечерело, и если честно было прохладно. Пляж был пуст, а этот засранец бесстыже раздевался прямо передо мной. И ведь знал, знал, как я его хочу. Дразнил, гад. Я видел это. А он с гиканьем и воплями побежал к воде, демонстрируя свою идеально круглую, голую задницу. То есть купаться предполагалось голыми. И пользуясь тем, что он уже вовсю бултыхался в воде, я смог тихо проговорить вслух все то, что мечтал сказать ему в лицо. Но пока, я мог лишь бормотать это себе под нос, пока раздевался, глядя на него. Я сказал, что он идиот, и сам не знает, насколько хорош. Что я все равно буду его целовать и трахать. Что он будет моим. И что неважно, с кем он сейчас, с девушкой или с парнем. Все равно все дороги приведут его ко мне. Стесняться мне было нечего, я бежал к воде, голый, и даже в какой-то степени счастливый. Я нырнул в прохладное море, и подплыл к нему. Он ждал меня, чтобы устроить веселую возню в воде. Мы брызгались и топили друг друга. А у меня немели мышцы от жуткого желания схватить его за задницу и прижать к себе. Его обнаженное тело в такой близости ко мне сводило с ума и от каменного стояка меня спасала только прохладная вода. Как же он был хорош. Ублюдок. И ведь он знал это. И все равно дразнил.