Ты помнишь? (1/1)

Вывалив язык, волк Аурики тяжело дышал и словно бы улыбался. После хищнических оскалов демонов, настойчиво пытавшихся выпихнуть его из пентакля, его морда напугала Кайла, но куда более важным открытием стало то, что зверь снова был мокрым. Волк встал и отряхнулся, обрызгав вышедших экзорциста и священника, словно одного блеска мокрой шкуры было недостаточно. - У Вас есть лодка? – спросил Кайл. - Кажется, нас зовут на кладбище. Раньше Кайла удивлял такой выбор места для захоронения, на уединенном участке посреди леса на противоположном от поселения берегу реки, далеко от часовни и церкви, но сегодня он был этому только рад. Без особой необходимости приближаться к строению, где он встретил умершую мать и потерял сестру, как-то не хотелось. За всю дорогу Ольхазар не проронил ни слова, молчал он и тогда, когда они вдвоем с Кайлом вытащили лодку на берег, даже когда волк, форсировавший реку в третий раз за день, снова шумно отряхнулся, окропив водой прибрежные кусты и обоих мужчин. Так же молча священник указал Кайлу на могилу Беаты, находившуюся чуть в стороне от беспорядочного и суетливого общего захоронения. Отчужденной была ведьма при жизни, отчужденной осталась и после смерти. - Почему она там? - Аурика захотела. Долорцы вообще не хотели ее хоронить. Знаешь, ведьма в святом месте… Согласились лишь так. Кайл, которого речная качка снова повергла в болезненное состояние, опустился на колени около надгробия Беаты. Белый кельтский крест, причудливо раскрашенный игрой света в листьях склонившегося над ним ясеня, точь-в-точь такого же, под каким проводил дни своего детства маленький Кайл, являл собой образец чистоты и непорочности, прямую противоположность тому, кем была – или стала – Беата. Такая форма памятника, вспомнил Кайл, символизирует вечную жизнь и воскресение; единство креста и кольца – прекрасный символ скорби. Однако экзорцист бы предпочел поставить на могиле матери пирамиду – фигуру, которая ограждает могилу от злых сил, значит, возможно, не пустила бы дух наружу. Но его не было рядом, когда она умерла. Он не помог сестре преодолевать это горе – что тут говорить, он о существовании этой самой сестры узнал не так уж давно, прошлой осенью. В благоговейном отупении Кайл в молчании просидел у креста Беаты около часа. В голову лезли странные, новые, необычные, несвойственные экзорцисту, держащемуся особняком от людей и их нерациональных чувств, мысли. Он вспомнил счастливое время, когда он, совсем еще ребенок, вставал на рассвете и вместе с матерью готовил еду, любуясь в окошко кухни на то, как огненное блюдце солнца продирается сквозь цепкие когти черного леса, царапая себя в горящие раны, на голубой простор безоблачного неба. Тогда даже то, что Беату необоснованно называли ведьмой, казалось естественным и правильным. В их, Кайла и Беаты, идиллию никто, кроме лисенка и кошки, не вмешивался, и в этом маленький мальчик, даже не подозревавший, что когда-нибудь будет изгонять духов, видел ?заслугу? маминой клички, казавшейся ему тогда невинным прозвищем. Где-то в кроне ясеня каркнула ворона, и мысли Кайла, ласково поглаживающего одну из четвертей кольца, обнимающего крест, мгновенно окрасились в другой цвет. Беата не так уж сильно любила сына. Кукушкой ее не назовешь, но и на роль матери-героини она не тянет. Хоть многие деревенские жители обвиняли Кайла в лености и нежелании помогать ?несчастной горемыке?, в которую нежданно-негаданно изредка трансформировалась ?ведьмачка?, это не было его виной. Беате не нравилось, что ребенок ходил за ней хвостом, и она сама отправляла его на обрыв или куда-нибудь еще, подальше от себя. Наивный Кайл не мог найти разумных объяснений этому поступку и здорово обижался на маму, пока Ольхазар, выдавая мальчишке очередную религиозную книгу, не сказал, глядя на его надутые щеки: - Ты не виноват. Беата любит тебя. Просто ее ведьминскому ремеслу она может научить только дочь. - Но она ведь всего лишь косит! – возразил мальчишка. – Что в этом такого ведьминского? - Малыш, - снисходительно усмехнулся Ольхазар, еще сильнее рассердив Кайла. – Не верь всему, что тебе говорят. За одним понятием зачастую скрывается совершенно иное действие. Надувшись, Кайл потянулся за книгой. Но не успел он взять ее, как железные ?лапы?, стягивающие кожаный переплет, узорчатые, как кружева, уголки и пряжка, с помощью которой тяжелый фолиант закрывался, накалились до красноватого свечения, и том будто бы сам прыгнул из рук священника в пухлые ладошки мальчика. Ольхазар нервно дернул щекой и отвел взгляд. С тех пор он старался поменьше контактировать с мальчиком, наверное, считая, что тот все-таки унаследовал некоторую часть магии своей матери, и, пока Кайл не научился ею управлять, связываться с ним опасно. Взрослый Кайл скрипнул зубами, и, удовлетворенно отметив, что картинка из прошлого сменилась хаотическим движением теней на сетчатке, открыл зажмуренные глаза. Это ведь Ольхазар тогда посоветовал Беате отправить сына в Аниму, в Эль Коразон… Как будто отсылал подальше от себя, боясь, как бы тот не узурпировал духовную власть в Долоре. Экзорцист покосился на священника, меланхолично пожевывавшего травинку и щурящегося на не по-весеннему жаркое солнце. Сейчас уже Ольхазар показался ему образцом вселенского зла. Может, Кайл вовсе не против того борется? Качнувшаяся ветка ласковым прикосновением скользнула по плечу Кайла. Он поднял глаза. Ворона, что оказалась способна своим требовательным карканьем управлять воспоминаниями Кайла, качалась на ветке, словно это были веревочные качели, и внимательно следила за движениями молодого человека. Отчего-то красноглазая птица показалась ему смутно знакомой. Взмахнув рукой, он согнал и ее, и секундное наваждение. Оглашая округу хриплым и рассерженным старческим криком, грузная птица тяжело снялась с дерева и направилась за реку, к деревне. Волк, сидевший на берегу, словно статуя, охраняющая кладбище, внезапно задрал морду и ответил ей тонким, протяжным плачем, так непохожим на вой. Кайл не смотрел на него. Он проводил взглядом упавший с ясеня лист и увидел, что в траве что-то поблескивает. Присев, он раздвинул траву и понял, что это были песочные часы – изящная, красивая стекляшка, символизирующая быстротечность жизни. Крупный песок с прозрачными кристалликами кварца еще сыпался, словно их перевернули совсем недавно, но ржавчина на железном остове не оставляла повода сомневаться: кто-то принес их сюда очень давно. Кайлу стало интересно, что произойдет, когда песчинки кончатся. Однако когда время истекло, он на секунду отвлекся – быть может, просто моргнул, и не увидел, как вся масса снова оказалась сверху. Мужчина улегся на траву, едва ли не уткнувшись носом в выпуклое стекло хронометра. По прошествии некоторого времени, того, которое отмеряли часы – Кайл не знал, но это было ровно 666 ударов здорового, спокойного, взрослого сердца – он, наконец, увидел то, что хотел: нарушая все законы физики, песок понемногу, словно вода, втягивающаяся в трубу, снова поднимался из нижней половинки часов в верхнюю. Теперь стало понятным, почему маленький папоротник, словно зеленая ладонь, высунувшаяся из могильного холмика, сумел обхватить стеклянную колбу, оплести ее собой: этим часам не требовалось переворачиваться, чтобы снова отмерять время… Решив, что ему померещилось, Кайл отполз от часов и сел на колени. Перед глазами оказалось основание креста с выбитыми на нем приличествующими случаю надписями. Некоторые из них показались Кайлу более темными, чем остальные. Присмотревшись, он понял,в чем было дело: их не просто выбили. Их аккуратно, едва заметно, покрыли серебристой краской, краской цвета ртути. Он стал читать; из стандартных, бездушных латинских фраз?Vac et sepultus?,?beme moriae?, ?in hon no D eo?,скользя по выделенным буквам, Кайл вычитал имя того духа, что третировал его вчера. Что ж, неважно, кто сделал эту надпись, главное, что теперь экзорцист во всеоружии.