St. Exupery Blues (1/1)

Еще пара больных – и все. Трое детей с малокровием, бледных и умирающих – цветы без солнца и воды. Как роза сгорала в руках Сети от его дыхания, так и они сгорали в смрадном тяжелом воздухе, напоенном пеплом, песком и гарью. Старики, уже смертельно больные, молчаливо и стойко несли свое бремя. Да и спасти их Эльвен не смогла бы – слишком много нужно силы, слишком много знания. А она не успевает учиться, опять не успевает, хоть и бежит. И всего около пяти взрослых – всё женщины, изможденные, кажущиеся много старше своих лет. Одна из них – ровесница Магдалины. Ее муж – работник Мосдея, и от него уже давно нет вестей. У нее есть годовалый сын, задыхающийся и почти умирающий на ее руках. Вестница делает все, что может, но понимает, что этого недостаточно.И в Магдалине впервые за долгое время просыпается чувство страха. Ее страх пахнет затхлым подземельем, вековой плесенью и могильным холодом. Гарью, копотью и кровью. Ей страшно, что она не сможет спасти всех, страшно, что из-за нее погибнут все эти люди.Что она ничего не сможет изменить.?Особая энергия? втягивается в пол, медленно темнея. На сегодня это последний ее пациент: больше у вестницы нет сил. Она, не особенно думая об этикете и приличиях (да куда уж там – в Мемфисе давно стерты все границы между классами), не думая о том, что ей бы полагалось встать, отряхнуть платье и попросить оставить ее одну, садится на грязный пол, спиной ощущая жар шероховатой стены в трещинах времени.-Ты настоящая волшебница, - слышится негромкий голос женщины с красивым восточным акцентом. Магдалина чувствует еле уловимый ореховый запах свежесбитого масла и выпеченного хлеба - запах прошлой жизни. Чуть прищуривается – уставшие глаза медленно различают черты сидящей на стуле. Она никого из приходящих особенно не рассматривала, и ее удивило то, что в ней все еще осталось очарование. Темные, некогда блестящие, а теперь покрытые пылью, встрепанные волосы. Черные, как ночь в пустыне, глаза, казались бездонными иллюминаторами в обрамлении внушительных черно-фиолетовых кругов. Впалые щеки и бесцветные – крохотный, чуть розоватый, стежок на белой канве кожи! - губы – последствия многодневного молчания и голода. Тонкие, как у ребенка, руки с прозрачной кожей, даже не прикрытые длинным, теперь выцветшим и запачканным, светлым платьем. Но даже в этом сохранялся какой-то шарм. Может быть, в ее молодости и все еще силе, может, в желании жить – этого вестница не знала.-Я вовсе не волшебница, - она грустно улыбнулась. -Твой ребенок выживет, а твой муж (наверняка он на самых черных работах у Мосдея, возьми его Лукавый) должен вернуться домой (ведь смерть работников так невыгодна этому ушлому дельцу, наживающемуся на чужих бедах). -А у тебя есть дети?Вопрос застал Магдалину врасплох. Она ведь такая маленькая, особенно в этом большом мире, сама сущий ребенок в сравнении с Сети, какие дети? После той ночи самой себе она напоминала розу, цветущую в пустыне – одну сильную одинокую розу во всей пустыне. Пока не сожженную порывом ветра или дыханием фараона, но – как знать! – может быть чувствовавшей близкую гибель.А Адам и Каин? Малолетние племянники, у которых кроме этой розы никого больше нет? Где они сейчас, ее Адам, с его светлыми, пахнущими медом и пшеницей волосами, ее Каин, несносный мальчишка, приносящий запах степей и горького шоколада?-Есть. Только далеко. Очень далеко, - словно в тумане кивнула головой вестница. Она снова почувствовала, как по венам разливается горячее серебро ?особой энергии?, как бьется она в сердце и начинает сводить с ума.Качается дирижабль, тихо и невесомо, как будто летит по ровному и спокойному голубому небу. И нет раскола, нет портальных пирамид, нет войны миров…Магдалина в детской. Тут письменный стол и мягкий стул, обитый темно-синей с бронзовой вышивкой тканью (?Как и гебр Мосдея!?,- думает вестница), двухъярусная кровать, бежевый персидский ковер с золотыми узорами, игрушечные машины и дирижабли, искусно сделанные до мельчайших деталей – выпускают пар и крутят блестящие, смазанные маслом, шестерни. Кажется, что-то подобное было и в доме Эльвенов, родном и почти забытом.Мальчик, одетый в черную бархатную курточку, черные брюки и в начищенных новеньких ботинках нервно ходит по комнате и что-то говорит. Бледный сосед его в белой рубашке и песочного цвета брюках пытается усмирить его пыл, хватает того за руку или просто качает головой. Магдалина не слышит их разговора, но ей кажется, что один из них хочет убежать, а другой пытается призвать к благоразумию. Два антипода. Две крайности. Два брата?..Вдруг зрение фокусируется, как будто ей удалось настроить старый бинокль Роланда, который он дарил ей несколько лет назад, на их лицах, и вестнице становится плохо. Воздух начинает густеть и сжиматься вокруг нее, она почти физически ощущает, что ее шею окутывает крепкая веревка, неприятно пахнущая мертвым деревом. Это ее мальчики, ее племянники. Но с кем они? Куда они летят? Пленники ли?-Как много вопросов без ответов, не правда ли? - Магдалина не хочет слушать этот противный низкий голос, она продолжает безотрывно смотреть на детскую. Каин, упрямый и ленивый, сейчас необычайно оживлен и собран, деятелен и осторожен. И как потерян Адам, бессильно опустивший руки, сидящий белым кротким голубем на синем покрывале бушующего океана.-Не бойся, они в безопасности. Пока, - вновь говорит голос вестника. Магдалина сопротивляется ему, и думает только об одном. Мысль бьется, как сердце о костяную клетку, стучит в виски, настойчиво и неумолимо, как часы в гостиной. И наконец она тихо и твердо говорит, облекая эфемерную суть в крепкое слово, как уязвимого рыцаря в железные латы:-Все отдам, только оставь их живыми и невредимыми! Все, что у меня еще осталось.-У тебя больше ничего не осталось, вестница, - она чувствует, как бессилие проникает в ее тело, как страх ледяным железным обручем давит на виски, и как горячий воздух шумно выходит из ее легких, опаляя выжженную дымом гортань. И меркнет свет, а перед глазами все еще стоят два брата, два ее ангела – темный и светлый.Что-то холодное пытаются влить ей в горло, и она инстинктивно просыпается и кашляет. Рядом та самая женщина, которая спрашивала ее про детей. Кажется, она и есть ее ровесница. Не без помощи, Магдалина добирается до кровати и осторожно ложится. Тело все еще бьет крупная дрожь, и расширенные, почти поглотившие радужку, зрачки не могут контролировать яркость света – сухие глаза медленно закрываются и открываются.-Тебе стало плохо, ты потеряла сознание. Наверное, так действует тлетворный воздух, ты непривыкшая, а много работаешь, - женщина дала ей напиться воды и тактично помолчала. –Ты говорила, что все отдашь. За что?-Мне нечего отдавать за них, мне нечем платить - даже моя жизнь не в моей власти, - кривая, неправильно искаженная улыбка, больше похожая на страдание, чем на усмешку. -Но они в безопасности. В безопасности… - несвязно прошептала вестница, проваливаясь в беспокойный сон.Женщина улыбнулась, поставила на колченогий стол стакан чистой холодной воды и вышла, прикрыв дверь. Она, казалось, понимала все, и думала, что Магдалине привиделась смерть ее детей. Смерть своего ребенка она бы не пережила, и очень тревожилась за малютку, оставленного на попечение старшим подругам. Поэтому и поспешила спуститься вниз. Встретившемуся Кахи сказала, что госпоже нехорошо, и она прилегла на несколько часов, попросила не беспокоить.Потом довольно бодрой тигриной походкой вышла на улицу, видимо, забыв про ребенка и утрачивая интерес к Магдалине. Завернула за угол, где была лестница, ведущая к реке.Через полминуты по ней спускался безупречный джентльмен, одетый в твидовый костюм, с изящной тростью в руке. На его тонком лице блестела спокойная улыбка, а темные глаза искрились решимостью. На волнах медленно колыхалась рыбацкая лодка, в которой сидели два человека в темном.-Завтра, - уверенно сказал им Сети II и растворился в воздухе.Магдалина провела несколько часов в дурном сне и наваждении. Проснулась она только тогда, когда, по старому времени, сгущались сумерки и быстро наступала жаркая южная ночь, с терпким горячим ветром и нежными мелодиями колокольчиков над арочными окнами. Но пришлось довольствоваться темнеющим смрадом, в котором все сильнее чувствовались запахи концентрированной серы и пороха, и почти мертвым безмолвием – стоны немощных стариков прекратились, детей матери уложили спать, а сами легли рядом, готовые защитить их своим телом в случае беды.Магдалина словно вырвалась из тенет паука, искусно плетущего сети вокруг жертвы - так внезапно она очнулась. Холодный пот после ночного кошмара быстро высыхал в плавящемся воздухе. Голоса Лукавого и Вестника продолжали спорить в ее голове, разрывая на части мысли, раскалывая душу и разбивая сердце.Замерло все, как зверь замирает перед большим решающим прыжком. Эльвен чувствовала это каждой клеточкой своего молодого сильного тела. Ветер уже не так сильно пах порохом и селитрой, как ей показалось сразу после пробуждения, когда все чувства, подобно минуте опасности, резко обостряются. Но в нем по-прежнему не было запахов апельсина и тонких девичьих духов. Воздух постепенно краснел, а вкус отдавал металлом крови. А еще все резче становились ароматы бальзамирующих веществ – мертвые и неживые. Страха не было.?Утром? - твердо сказала Магдалина, почти точно определяя для себя дату последней битвы за мир. Голоса в ее голове усилились. Она встала, выпила залпом воду – странно-холодную и привычно мутную. Стало немного легче. К ней постепенно возвращалось ее зрение, не принадлежащее Вестнику или Лукавому, и она вновь разложила предметы вокруг себя: фотография, шар, кинжал.?Особой энергии? стало в разы больше. Мир задыхался, и последнее светлое, что в нем оставалось, как воздух из лопнувшего аэростата, выдавливалось в окружающий мир. Боли не было. Магдалина закрыла глаза, уже сразу понимая, что тяжесть за спиной - это не бремя грехов и прошлого, а груз эфемерно возможного будущего, за которое все еще стоило бороться. Она испытывала странное чувство, похожее на чувство прощания с детством. Шаг вперед без возврата назад ей предстоит сегодня сделать. И она открывает глаза.Вестница – хрустальный сосуд. Вены, переполненные ?особой энергией? просвечивают под бледной кожей полнокровными горными реками, а вот крови нет совсем. Как будто отдала её взамен на силу и могущество, без права снова стать простой девушкой со своим обычным счастьем и обычными интересами. Оказаться бы сейчас с томиком Аль-Муттанаби на скамейке в дядином саду, проснуться от тревожного и липкого сна, разорвать дремотный кокон шелкопряда и выбраться на свет красивой яркой бабочкой в белом подвенечном платье с цветами магнолии в волосах. Только проснуться не получается. Нет горячей крови, испуганно забурлившей бы, которая обожгла бы ее и рассеяла наваждение.Но есть крылья. Еще более прекрасные, чем раньше – мягкие, большие и легкие. Высоко поднятые, смелые, гордые. Первый и последний бой, сожженные мосты и прощание с детством. Наверное, так.Магдалина отходит назад и пробует взлететь, осторожно взмахивая пуховыми перьями. И ноги в кожаных сапожках уже не касаются земли. Вокруг нее забавно парит все: стул, стол, пустой стакан, и даже капли воды, оставшиеся на дне, идеально ровными кругами вращающиеся вокруг ее пальца, как планеты вокруг центральной звезды. Вращается над ее головой шар-спутник: сияющий и блестящий, как будто новый. Спиралью вертится кинжал, так и норовящий попасть в руку и лечь поудобнее – единственное оружие разящей справедливости. Фотография следует за ветром от крыльев – неприкаянная, непонятная, бездомная. Без места в этой строгой системе координат, центром и осью которой является сама вестница, отрекающаяся от прошлого.Замолкли голоса. Затишье перед бурей, перед битвой. Уходит время, последнее время этого мира. Неизвестно, будет ли оно на завтра.-День мы встретим совсем в другом мире. Если встретим, - говорит Магдалина, перемещаясь по воздуху так же легко, как и по дощатому полу. Она закрывает глаза, и начинает набирать силу. Не из ?особой энергии?, а из своих собственных воспоминаний, моральную эмоциональную силу.Ей надо знать, за кого она еще будет бороться. Со стола послушно взмывает чистый лист, а за ним карандаш. Вестница только вспоминает, только воскрешает к жизни умерших и возвращает в мир потерянных – удивительный светлый дар, возможный только в самое темное время. Но в груди снова загорается огонь. Тот огонь, который она забыла после страшного московского пожара, от которого ее пламя не зажглось, после беспамятных дней в плену у фараона. Который погас после памятной и горячей ночи.Роланд. Кого она любила когда-то, в той жизни. Сильный, мужественный, теперь, наверное, с прекрасной темной бородой и потемневшими глазами. По-прежнему невероятно притягательный – гордый грациозный леопард. Ее леопард, и всегда будет ее. Хоть она и недостойна такой чести после своего падения. После того, как поняла, что сердце ее остыло. Так почему же глаза заволакивает нежная очаровательная дымка, похожая воздушную газовую дымку свадебной вуали, которую ей, может, не суждено надеть? И комната на несколько секунд наполняется одурманивающим запахом ?Оде Колона?, по-прежнему родным и близким. И это дает Магдалине силы: ее безграничная привязанность к этому отважному капитану. ?Особой энергией? она тянется к нему, щупает пространство, прядет нити. И в неизвестных глубинах эфира, на другом конце чужое сердце звенит колокольчиком. Ее леопард жив и готов прыгнуть, настигая беду.Карандаш ярким синим светом дорисовывает последний штрих на изящной благородной мордочке животного, имеющего в своих чертах черты Роланда, которые так дороги вестнице.Каин – несносный беспокойный мальчишка, капризный и проявляющий ужасную нетерпеливость во всех делах. Ее тайный темный защитник, ее племянник, ее черный ангел. Где же ты, где затаилась, таинственная пантера, впервые усидчиво выжидая момент? Пленник ли ты? Магдалина снова тянет энергию сквозь пространство, представляет себе пространство детской из недавнего видения. Острые черты лица, темные взъерошенные волосы и прищуренные глаза. Ей отзывается пронзительный и неожиданный звук паровозного гудка. И она улыбается.Карандаш рвано дорисовывает шерсть грациозной и большой черной кошки – ее маленького чертенка Каина.Адам. Удивительное спокойное солнышко, всегда печально улыбающееся и осторожно, мягко смеющееся. Ее светлый защитник, ее второй племянник, ее белый ангел. С большими голубыми глазами и золотистыми, немного вьющимися, волосами. В нем что-то легкое и удивительно русское, как будто он из северных племен. И Магдалина так же легко тянет к нему сверкающие нити. Мягкий и грустный напев жалейки сообщает ей о том, что Адам жив.И карандаш старательно и немного округло вырисовывает прекрасного дикого барса с трогательно-живыми и блестящими, как у Адама, глазами.Отец, Павел Эльвен. И опять что-то северное и белое чудится вестнице. Северное, белое и ловкое – ведь немало удивительных открытий он сделал в своей жизни. И серебро, сверкающее и разящее, видится ей в роскошном песцовом мехе. Такую мантию носил бы ее отец, если бы остался в кругу далекого забытого племени. На Магдалину начинает действовать какая-то непонятная тоска, гнетущее чувство непонятой вины, непринятого ответа, незаданного вопроса.И карандаш быстро дочерчивает геометрически-правильное изображение песца, как будто сложенного из звезд.Дядя – умный, предприимчивый и совершенно не терпящий конкурентов. Он читал людей, как книги, он был делец и дипломат, он восхищался юной Магдалиной, пророчил ей большое будущее. Но не дал согласия на брак с Роландом, уже накинув петлю на их чувства, начиная душить их любовь. Как куница душит маленьких неопытных птенцов. И все же он был человеком чести, и на лице вестницы появляется неуловимая улыбка. Он не смог заменить ей отца, но научил многому. И, если будущее наступит, у нее оно будет поистине безбедным.Карандаш заканчивает рисовать изящную, ласковую и смертельно опасную куницу.Тетя Эмили – голубка, чудом залетевшая из столицы в этот жаркий душный Мемфис. И как непохожа она на Матвея Эльвена – мягкая, снисходительная, чуть полная и очень добрая. Магдалина любила ее по-прежнему: нежно и счастливо. В ее доме и под ее защитой можно было отдыхать так же легко и беззаботно, как и под сенью раскидистой акации или пышной ивы.Движимый теплыми воспоминаниями, карандаш плавно заканчивает рисовать милую голубку с раскинутыми для защиты своего маленького мира крыльями.Матушка Птанифер – защитница и настоящий рыцарь в кухонном фартуке, пропитанном сладкими запахами фруктовых десертов и ароматами сочного, щедро приправленного специями, мяса. Орлица, отчаянно и яростно защищающая свою госпожу. Магдалина мысленно возвращается в дом Эльвенов, на балкон, где кровью забрызгана уродливая вышивка. Неравный бой эта женщина приняла как неизбежный вызов.Из-под карандаша выходит орлиный профиль в котором легко узнать черты матушки Птанифер – гордые, острые и смелые.Андрей. Он действительно стал ей братом, защищая с самого детства, когда она только приехала в Мемфис. Всегда благосклонно относился к ее странным шалостям и выгораживал перед дядей и тетей. Магдалина улыбается, снова видя его перед собой – смелого, темноволосого и поразительно голубоглазого сокола, небрежно поправляющего ворот идеально белой рубашки.И след карандаша очерчивает легкое округлое тело, напоминающее черты дирижабля, и быстрые острые крылья, несущие его в объятья смерти. Мукеш. Вестница шепчет это имя, сильно сжимая руку в кулак. Ей по-прежнему больно, но по-новому, совсем чуть-чуть – что-то притупляет чувства. Тот, кто открыл ей мир ?особой энергии?, ее проводник, ее спаситель. Тот, кто любил ее больше жизни, тот, кто убил себя ради нее. На глаза Магдалины вновь накидывается жгучая пелена, но уже беспросветно белая, как погребальный саван, которым она никогда его не укроет.И такой же белый лебедь с тонкой незащищенной шеей выплывает из-под марающего его прекрасные перья карандаша.Вестник. Тот, о ком она ничего не знает: союзник ли, враг ли, предатель ли? Кто он ей? Но каждый раз в своих видениях она проигрывает, каждый раз он убивает Магдалину нестерпимой болью от видений, выматывает постоянным осуждением в голосе. И когда она в своей голове наголо разбивает его армию доводов, сжигает в прах все воспоминания о нем – феникс все равно возрождается.Горит грифельное пламя, и птица взлетает над ним. Лукавый, Сети II, Светоносный – как много имен, которые дали ему люди. И губы Магдалины неосознанно, шепотом, произносят ?мой? - имя, которым его никто, кроме нее, не назовет. Мучитель, хозяин, тиран и благодетель – она сбивчиво путается в своих воспоминаниях, не в состоянии выцепить самое главное. Только в своей реке памяти видит одно ускользающее отражение – рыцаря и прекрасной дамы. Рыцаря в железных драконьих латах. Сердце вестницы наполняет зарождающаяся теплота и давно скрываемая ненависть, и путаница чувств лишает ее концентрации. А на бумаге, как живой, извивается и горит яркий металлический дракон.Эльвен опускается на пол, неслышно стукнув каблуками. Она отпускает ?особую энергию?, дает ей утечь, как утекает в банях вода, еще чистая, но уже омывшая чье-то грешное тело и уносящая это с собой. Крылья исчезают.Все приходит в норму: стакан стоит на столе, рядом – фотография. В ее руку плавно ложится шар с городом, похожим на Петербург, а за пояс платья аккуратно и точно цепляется кинжал. Карандаш и листок бумаги стремительно, как остроносые самолеты, пикируют в ящик.Магдалина ставит шар на стол и берет в руки листок. 11 животных - 11 людей. 11 воспоминаний. 1 сторона добра и 1 сторона зла. Одна она. И суммарная цифра ?2? как второй шанс этого мира. Она достает из сумки медальон, о котором совсем забыла. В тот роковой день это был ее подарок от Роланда – девичий золотой медальон, украшенный шестеренками и серебряными крыльями. Маленький живой механизм, раскрывающийся с небольшим жужжанием, напоминающим майского жука. Вестница причудливо складывает листок бумаги с рисунками, осторожно помещает его в медальон и легко застегивает.Спрятанный на тонкой цепочке под корсажем платья, он наполняет ее сердце любовью и страстью, разжигает в нем новый костер. Она знает сегодня, за кого бьется в завтра и за кого мстит во вчера. Он сбережет и защитит ее, он заряжен не только ?особой энергией?, но и ее собственной душой. Эльвен раздвигает шторы. Алой кровью наливается небо, которое должно покрываться румянцем рассвета. Растет тревога и в воздухе чувствуется напряженность, далеко разрешающаяся красными ослепительными молниями. Там, где сочится лавой через портальные пирамиды жизнь этого мира.-Утром, - твердо повторяет Магдалина, хватает со стола собранную сумку и задевает стакан, мгновенно разбивающийся на осколки. –На счастье! - немного криво усмехается она и бодро шагает на крышу, интуитивно чувствуя необходимость быть там и временно отдаваясь во власть чужих деспотичных голосов.