Глава 8 (1/1)

Это был прекрасный, ленивый и жаркий летний день. Кроме того, было воскресенье, поэтому ателье «Шик от Чу» было закрыто. Чу гостила в доме у бабушки с дедушкой, наслаждаясь отдыхом в их большом саду. Она нашла уединенное местечко в старой части сада, окруженного высокой стеной, подальше от своих младших кузин, которые шумно играли на ухоженном газоне рядом с домом. Это место было очень солнечным, и Чу, прикрытая лишь узкими полосками бикини, полулежала в шезлонге. Она то читала журнал, то дремала. Не было ни малейшего ветерка, и полуденный зной отбивал всякое желание двигаться. Она нежилась на солнышке, глаза ее были прикрыты. Сквозь дремоту, она почувствовала, что за ней наблюдают, и открыла глаза.Прямо перед ней стоял Люциус Малфой. Выражение его лица было непередаваемым. Под его взглядом она почувствовала себя голой. По правде говоря, она и в самом деле была почти раздетой. Но, напряженность в его взгляде, в сочетании с тем фактом, что он был полностью одет, пусть и в легкий летний наряд, заставила ее чувствовать себя беззащитной. Бессознательно, она скрестила руки на груди. Люциус насмешливо приподнял бровь.– Привет, Люциус, – сказала Чу неуверенно. – Что ты здесь делаешь?– Твой дедушка пригласил меня. Мы с ним занимаемся подготовкой сделки. – Люциус демонстративно огляделся. – Ты, часом, не прячешь в кустах Уизли, дорогая?– Билла сегодня нет, но он здесь бывает. Дедушка очень любит его, – добавила она с вызовом.

– Ну, должен сказать, что о вкусах не спорят. Все еще видишься со старшим Уизли, не так ли?Чу нахмурилась и выждала паузу, прежде чем ответить.– Люциус, какое тебе дело, с кем я вижусь? Ты женат. И, если я захочу, то у меня будет парень, или даже несколько. Тебя это беспокоит?На лице Люциуса невольно отразилось уважение.– Нет, милая, ты совершенно права. Просто, я думал, что у тебя более хороший вкус. Это надо же, Уизли! Могу я спросить, насколько близко ты успела познакомиться с молодым Уизли? Успел ли он тебя изучить также хорошо, как и я?От Чу не ускользнула многозначность этого вопроса. Вспыхнув от гнева, и смутившись, она встала.– Люциус, это не твое дело, – сердито сказала она, и собралась уйти, когда Люциус преградил ей дорогу. Одной рукой он поднял ее подбородок, а другой обнял спину и притянул ее к себе. Чу оказалась прижатой к Люциусу, а его рука сользнула вниз по спине, под полоску бикини.

– Мне остановиться? – спросил он, слегка угрожающе.Чу смотрела на него умоляюще, зная, что не сможет сказать ему остановиться. Люциус требовательно целовал ее шею и плечи, и она почувствовала знакомое возбуждение. Он пристально посмотрел в ее глаза, и с угрозой произнес:– Может ли мальчишка Уизли заставить тебя почувствовать это? Знает ли он, как доставить тебе удовольствие? Может ли он заставить тебя кричать, как это делаю я?Он впился в нее пальцами, одной рукой сжимая правую ягодицу, а другой держал ее голову, словно клещами, схватив за волосы. Люциус никогда не обращался с ней таким образом, он всегда был очень нежным, поэтому она была встревожена как агрессией с его стороны, так и своей реакцией на происходящее: он ее пугал, а ее это очень возбуждало. Она почувствовала вспышку паники. Люциус увидел выражение ее лица и неожиданно разжал руки, отстранившись от нее. Выражение торжества на его лице опровергали его слова:– Прости меня, я увлекся. Я вижу, что мое присутствие здесь нежелательно. Оставляю тебя, чтобы ты могла прийти в себя.

Он развернулся на каблуках, и гордо тряхнув головой, зашагал прочь.Чу вдруг села, ее ноги стали ватными. Когда быстро бьющееся сердце немного успокоилось, она стала анализировать случившееся. Она знала, что Люциус ненавидит всех Уизли, но она очень удивилась, насколько его волнует то, что она встречается с Биллом. Она попыталась быть честной с самой с собой, и выбросила из головы доставляющую удовольствие мысль, что он мог действительно заботиться о ней. Было более вероятно, что он просто не может вынести мысль, что у Уизли будет что-то, принадлежащее ему. Очевидно, он пытался показать ей, чего она лишится, если бросит его. Теперь, когда он ушел, ее тело неудовлетворенно заныло, отреагировав тупой болью между ног. Но, ее напугала жестокость Люциуса, она знала, что он такой, но никогда еще не видела его с этой стороны.

Ирония была в том, что у них с Биллом до сих пор было мало физической близости. Они каждый раз встречались в общественных местах, и так уж случилось, что они оба вели очень бурную жизнь, и с утра им нужно было быть разных местах. Поэтому, не было никаких предложений провести ночь вместе. В этот раз Билл остался ночевать у друга. Чу оберегала свое личное пространство, и пока еще не чувствовала, что пора пригласить Билла к себе. В конце концов, она и Люциуса, в общем-то, не приглашала. Он заявился к ней так, как если бы имел на это все права.Потом, Чу задумалась, какие дела могут быть у Люциуса с ее дедушкой. Она предположила, что это может быть как то связано с нефритом, потому, что с ним был связан бизнес Сунн Ченга. Но, зачем Люциусу нефрит? Для покупки нескольких изделий из нефрита, Люциусу не пришлось бы иметь дело непосредственно с таким могущественным человеком, как Сунн Ченг. Чу стало любопытно. Она удивилась, что Люциуса пригласили в гости. Это значило, что дело было, и впрямь, очень важным. Такое приглашение много значило и делалось кому-то редко. Может быть, Люциус был кем-то вроде инвестора? Она знала, что пытаться расспрашивать дедушку бессмысленно. Для него тема бизнеса всегда была конфиденциальной, и он никогда не обсуждал дела со своей семьей.***

Люциус Малфой был в бешенстве. Он топал по Малфой Мэнору, браня домовых эльфов. Если кошки не были достаточно проворными, чтобы вовремя убраться с его дороги, пинал их. Рявкнул на свою жену, Нарциссу, которая в ответ лишь снисходительно покачала головой и вышла из комнаты. Драко, сидевший в саду с Креббом и Гойлом, всегда держал ухо востро, когда дело касалось его отца. Он был готов вовремя исчезнуть, если была опасность нарваться.В любом случае, Люциус не собирался наслаждаться солнечной погодой, он был в дурном настроении, и хотел быть подальше от яркого солнечного света. Так он оказался в кабинете. Он метался по комнате, как тигр в клетке, и попытался налить себе большую порцию виски «Глен Фой» из новой бутылки. Печать на бутылке оказалась сорванной, а он повернул крышку с такой силой, что горлышко бутылки раскололось у него в руках. Отбитое стекло глубоко врезалось ладонь и запястье, другая часть бутылки стукнулась о выполненный из песчаника камин и разбилась, виски брызнуло в камин и на лежавший перед ним коврик из оленьей кожи. Запах янтарного нектара достиг его ноздрей, наполняя комнату и вытесняя привычный для этого помещения запах воска, старинных рукописей и кожи. Люциус громко и смачно выругался, использовав весь свой словарный запас ненормативной лексики, когда его кровь, смешанная с виски попала на ковер и окрасила рукав его белоснежной рубашки. Здоровой рукой он дернул колокольчик, висящий возле камина, чтобы вызвать домового эльфа.Пол часа спустя, он сидел в кресле, положив ноги на специально приспособленную для этого подставку. Рядом, на журнальном столике, стояла только что открытая бутылка виски и графин воды из родника, бьющего в землях Мэнора. В здоровой руке он держал полный стакан слегка разбавленного виски. Другая рука была аккуратно перевязана. Домовой эльф предложил ему сделать обезболивание, но Люциус рыкнул, чтобы он не смел его беспокоить. Он знал, что заслуживает эту боль. Почувствовать себя мучеником – было в этом что-то благородное.

Камин вытерли и коврик убрали, чтобы почистить, но запах разлитого виски все еще витал в воздухе. На Люциусе была свежая чистая рубашка, манжеты были завернуты так, чтобы не повредить повязку. Рубашка была слишком жаркая для такой погоды, даже учитывая то, что в стенах мэнора было гораздо прохладнее. Он закрыл глаза и откинулся на спинку высокого кресла, глубоко дыша. Не спеша, он расслабил напряженные мускулы.Люциус признавал, что вел себя, как дурак. Он был готов причинить Чу Ченг боль, за то, что она снюхалась с этим Уизли – предателем крови. К счастью, он заметил, что сильно напугал ее, и совладал с собой прежде, чем причинил ей реальный вред. Он осознал, что его действия не способствовали тому, чтобы расположить ее к себе. Он знал, что загладит свою вину. Он даже может попросить прощения, хотя можно сосчитать на пальцах одной руки, сколько раз он извинялся за последние десять лет. Если бы Чу была просто одной из его брошенных любовниц, он бы списал это на полезный опыт, и нашел бы себе новое увлечение. Но, как он и сказал в свое время Драко, он не собирался переходить дорогу Сунн Ченгу. У него сложилось неприятное впечатление, что этот китайский волшебник, на самом деле, знает о том, что происходит вокруг гораздо больше, чем показывает. Во время застолья, после квиддичного матча, он казался единственным счастливым человеком, но Люциус заметил, что он глядел на Чу с пониманием. Один раз она случайно назвала его на «ты». Билл Узизли, казалось, не обратил на это внимания, в этот момент он обсуждал тонкости матча с Сунн Ченгом; но старый Мандарин заметил. На его лице отразилось удивление, длившееся всего секунду, хотя он продолжал свой разговор, как ни в чем не бывало.Итак, что ему сделать, чтобы загладить вину перед Чу? Перебрав все возможные варианты, он нашел решение. Неловко написал коротенькую записку, на пергаменте лучшего качества, в своей обычной манере писать – буквы с закорючками, но, тем не менее, вполне читаемо. Опустошив свой стакан, он вышел в сад через кухонную дверь, и, пройдя по тропинке, сорвал веточки с двух деревьев. Затем, он направился в совятню усадьбы: это было круглое каменное здание, недалеко от конца длинного флигеля дома. Оно было похоже на голубятню, с двумя рядами овальных отверстий по краям крыши.Войдя в здание, он тихонько свистнул, и его любимая орлиная сова Аквила приземлилась на его запястье. Она выбрала именно порезанную руку, и вцепилась длинными когтями в повязку, усугубляя пульсирующую боль. Люциус резко вздохнул, но, простив ее, ласково погладил перья на груди птицы и что-то прошептал. Сова уставилась на него немигающими желтыми глазами и позволила себя приласкать. Она вытянула ногу, снова специально его царапнув, и ждала, пока Люциус делал неуклюжие попытки привязать письмо, с помощью одной руки и зубов. Она не упустила возможности клюнуть его в голову. Люциус чмокнул птицу и сказал, куда ей нудно доставить сообщение. Аквила, сильно клюнув его на прощанье, взмыла в небо. Люциус смотрел ей вслед, любуясь ее грациозными движениями. Они прекрасно понимали друг друга: сова всегда делала то, что он скажет, до тех пор, пока Люциус позволял ей царапаться и кусаться. Люциус признал в ней родственную душу, склонную к насилию, скрывающуюся под красивым оперением, и за это любил ее, зная, что никогда не сможет приручить.***

Чу была в доме своего дедушки, в своей комнате. Она переодевалась к обеду, когда в открытое окно влетела Аквила. Чу поняла, что это сова Люциуса. Аквила позволила Чу отвязать письмо. Сова не пыталась сделать ей больно. Она обращалась жестоко только с Люциусом и с Драко, которых она едва терпела. Девушка погладила красивую головку Аквилы и предложила ей воды. Чу неуверенно глянула на свернутое послание: она была не уверена, в том, что она в данный момент чувствовала к Люциусу. Она медленно открыла письмо. Из него выпали две веточки, одна с горьковатым запахом, другая со сладким. Удивившись, Чу прочитала записку, написанную крючковатым подчерком:«Милая Чу!

Прости меня. Я был глупцом. Эти веточки со смыслом: Рута душистая – символ покаяния. Я каюсь, что вел себя с тобой подобным образом. Розмарин – как символ памяти и симпатии. Вспомни, я ведь раньше такого не делал.

Позволь мне увидеться с тобой завтра вечером и загладить свою вину. Если ты согласна, то оставь у себя эти символы. Если я уничтожил все шансы увидеться с тобой, пожалуйста, верни их с Аквилой.Люциус.»Чу опустилась на кровать. Люциус Малфой был либо неизлечимым романтиком, либо хитрым манипулятором, а может быть, то и другое. В любом случае, она знала, что простит его. Мысль, каким образом он собрался заглаживать свою вину, вихрем пронеслась в ее воображении. Ее тело жаждало его.Она попыталась представить Билла Уизли, сделавшего подобный жест и не смогла.

Чу написала на обороте записки:«Да. В восемь часов».Веточки она потерла пальцами, и положила под подушку.