sixteen: no one will understand, but you (1/1)

Просто никто, кроме тебя, не поймет.***От лица Дилана.Тихо.Спокойно.Падает снег.Городу больше не о чем переживать. Этот кошмар закончился, Барри Хайд официально признан мертвым. Вместо того, чтобы повязать нас с Грин и отправить в полицейский участок на допрос, нам с искренним беспокойством предложили поехать в больницу для оказания более лучшей помощи, возможно, сеанс с психологом, который, по теории, должен помочь нам осознать происходящее. Кажется, узнав о том, что стряслось, мэр не станет выдвигать никаких обвинений, наоборот он предложил свою материальную помощь и готов покрыть затраты за нанесенный ущерб дому Рокси. Но ведь пострадал не только дом, верно? Мы. Мы пострадали. Где-то внутри. Где-то под ребрами. Как два ржавых крюка впились в косточки, в легочные ткани. Тянут и не отпускают никак. Мы убили человека, Рокси. Мы убили... Ч е л о в е к а. Морозно.Холодно.Дует ветер. Сколько проходит часов, когда мы наконец-то попадаем домой? Сейчас уже четыре утра? Пять? Глаза у Ронана соловьиные, слипаются от усталости и перенасыщения холодного кислорода в мозге. Из поврежденной ладони вынули все острые осколки битой елочной игрушки, обработав раны и перевязав бинтом. Мои мама с папой не отходят от меня ни на секунду, отец не убирает руку от моего плеча, а мама все гладит по щекам и голове, каждые пять минут спрашивая меня о том, как я.А как я?П р е к р а с н о. Всего лишь проломил череп человеку и выбил ему глаз. Каждый день такое делаю, убиваю людей. Ничего необычного. — Мам, я в порядке, — вздыхаю тяжко и тихо, аккуратно беря женщину за запястья и отнимая ее руки от своего лица. Стараюсь не смотреть ей в глаза, а если и смотреть, то только лишь мельком. — Серьезно, я в порядке. — Может, чаю? — она суетится, трет друг об друга трясущиеся ладони. — С мятой, как ты любишь...— Мам, не нужно...— А ты, Рокси, тебе приготовить чай? Успокаивающий, с травами...Моя мать переводит на Рокси взгляд, и девушка едва ли отрицательно качает головой. Странно они познакомились. Все должно было произойти совсем не так. И речи быть не может о чем-то другом: узнав, что мама Рокси сейчас в отъезде, мой отец сам предлагает Роксане и Ронану какое-то время пожить у нас. Не обсуждается даже. Девушка с волосами цвета снега молчаливо кивает головой, опуская взгляд куда-то вниз. — Мам, я бы... Я бы отправился спать, если вы с папой не против... — усталость медленно и ощутимо ломает во мне кость за костью. Я тру лицо, нажимая на глазницы, в которые словно песка насыпали. — К-Конечно, сынок... Разумеется...— В ее комнате находятся чистые простыни на кровати, — слова даются маме нелегко, и от этого вдоль моего позвоночника пробегается дрожь. Ее. Ее комнате. — Ронан может спать там... Маме не нужно называть ее имя, все здесь знают, о ком идет речь. Кроме Ронана, наверное. — Спасибо вам, миссис О’Брайен, — с благодарностью в глазах молвит Грин. Второй этаж. Легкое поскрипывание половиц. Мы с Рокси молчим, не роняем ни слова. Я в своей голове, а она в своей, вот только мысли у нас общие. Она терзает себя, а я себя. Лишь вопрос Ронана на какое-то мгновение заглушает во мне бесконечную полемику, от которой уже болит голова. — Здесь так много игрушек... Чья это комната? — с его уст слетает то, что заставляет мое сердце тоскливо заныть в клетке костей. Мать с отцом после ее пропажи купили несколько новых игрушек в надежде, что Мелани они принесут радость, когда она вернется. Но никто не вернулся, а игрушки так и остались нетронутыми...— Моей сестры Мелани, — я отвечаю не сразу, взвешенно, пытаясь осмыслить то, что сказал. — Она пропала, да? — мальчик поднимает на меня невинный и уставший взгляд. — Как и те другие дети? — немного погодя, он продолжает свою речь, и что-то во мне закупоривает вены липким сомнением. — Ребята в классе говорят всякое... Особенно после исчезновения Луи Бодлера. Скоро почти месяц пройдет с того момента, как он пропал... Не сговариваясь, Рокси поднимает взгляд на меня, а я перевожу глаза на нее. Да. Он прав. Почти месяц. Почти конец декабря. Через пару дней наступит январь, и "охота" откроется снова. "Холод" снова заберет себе одного ребенка, а у нас даже нет ни малейших догадок, кого божество хочет в свою маленькую армию, чтобы мы смогли предотвратить это. Но если мы предотвратим, то... Пара слов Чедвика Кампа, всплывающая в голове, режет сознание. Старец с Севера заберет кого-то из нас вместо. Как это случилось по легенде с Сигрид, ее сыном и Юзефиной. А в январе исчезла она. Прошел почти год с момента ее пропажи...— Мы будем рядом, Ронан, — старшая сестра мальчика наклоняется, оставляя поцелуй на его холодном лбу. Пацан несмело входит в комнату, оглядываясь по сторонам, и я закрываю дверь, чтобы не мешать брату Рокси готовиться ко сну. — Я лягу в спальном мешке, — бросаю робко, заходя в свою комнату вместе с Рокси. Она оглядывается, мнется на месте, немного сутулясь, и трет запястья, вжимаясь в собственный вязанный свитер. — Кровать твоя... — Но это твоя комната, — переводит на меня взгляд своих зелено-карих глаз. Смотрит серьезно. Обращается спокойно, как и я к ней. Куда подевались все наши перепалки и обмен острым сарказмом? Мне так хочется, чтобы Грин сейчас сморозила что-то не от мира сего, как у нее это вошло в привычку. Это даст мне повод думать, что все как прежде, без особых изменений. Что сегодня нас с ней не объединило нечто вязкое и неприятно липкое, крадущееся по венам. Самозащита, не иначе. Здесь никто даже спорить не станет. И пусть мои руки визуально чисты, я чувствую, как чужая кровь въедается в кожу.Сегодня я сделал кое-что непоправимое. Сегодня я отнял жизнь у человека. Или это сделала она. Девушка, сохраняющая молчание весь вечер и не поднимающая на меня взгляд без надобности. Если все во мне орет, противоречит, бьется в истерике, и я, скорее всего, полностью выдаю самого себя, то от Роксаны Грин веет лишь холодом, колким морозом, и ледяным спокойствием. Или просто она слишком хорошо умеет скрывать под тяжестью черепной коробки свои мятежные мысли, не позволяя им овладеть телом. Х л а д н о к р о в н а я. Но лишь с виду, я, кажется, начал это понимать. Я знаю, ее тоже гложет это необъяснимое чувство пустоты внутри, как будто потерял центр тяжести. Но если внутри пустота, тогда что камнем забивает грудину и не дает сделать нормальный вдох? Я закашливаюсь. Как оказалось, я болен, падение под толщу льда на озере Аттабаска не прошло бесследно. Температура — то такое, хотя я ненавижу чувствовать себя, подобно желе, ощущать боль где-то за глазами и то, как сердце бьется где-то в голове. Другое дело чувство, словно чьи-то ногти царапают горло или шкурят его изнутри наждачной бумагой. Меня немного морозит, хочется укрыться теплым одеялом. — Хей, — Рокси подходит ближе ко мне на несколько шагов, но я пячусь, подавляя кашель. — Нет, не подходи ближе. Не хочу, чтобы и ты заболела, — мой голос хрипит от слабости.— Я не заболею, — отрицательно качает головой, все-таки подходя на шаг ближе. — Тебе нужно поспать, ты болен... — Я просто устал, Рокс. — Поэтому на спальном мешке буду спать я. А еще я сейчас пойду и попрошу твою маму сделать тебе что-то горячее, — она настоящий человек-противоречие. Вроде бы, такая непроницаемая, холодная, ледяная. Но в радужках глаз плещется забота, а голос в кои-то веки не сквозит едким сарказмом. — И не смей отказываться, Дилан, тебе нужно выздоравливать и набираться сил. У меня даже нет сил на отказ. Колени подкашиваются, все перед глазами немного плывет. Температура в теле повышается, потому я лишь молча киваю головой, не снимая одежды, опускаясь на кровать. — Я мигом, — слетает с ее уст. Ломота. В горле как-то сухо. Черт. В примесь к бронхиту прибавились еще и нервы, и у меня складывается ощущение, будто я томлюсь в кипящем чане где-то в Аду. Ночь у меня будет еще та. Поспать? Как здесь можно уснуть, если в ушах до сих пор стоит свист летящего топора, чей скрежет царапает пол, когда его волочат? Закрываешь глаза — а на обратной стороне век его лицо, искаженное от боли. Удар битой. В руках нож. Тело замертво падает на пол. Блять. Хнычу, сворачиваясь в ком. За последние пять минут мне вдруг так резко стало дерьмово, что на момент мне показалось, будто я умираю. Это моя карма. За то, что я сделал. Наверное, завтра, или послезавтра, через неделю, месяц, пару-тройку лет, десятилетие я посмотрю на все иначе. Посчитаю себя героем, спасшим две жизни, а сегодня я убийца. Как и Роксана Грин. С о н.Кажется, он все-таки наваливается на мои плечи. Мне холодно, кожа то и дело пускает внутренние импульсы, а собственной одежды на теле не хватает, чтобы согреться. Я вздрагиваю, удобнее подбивая под голову подушку, а дальше теряю ниточку связного сознания, распознавая тихий голос вернувшейся Рокси как-то отдаленно, не обращая особого внимания. ***Она входит в комнату тихо, практически на носочках ступая по мягкому ковру. — Дилан... — произносит тихо, но не шепотом, держа в руках кружку с горячим, противогриппозным средством, приготовленным специально для него. — Дилан, — понимая, что парень не отзывается, Рокси еще раз зовет его по имени. Тихо. Спокойно. Заботливо (невероятно). Спит. Рокси бесшумно вздыхает, отставляя чашку на тумбочку у его кровати. Глаза Дилана закрыты, кажется, он спит глубоко, но весьма тревожно. Едва различимо постанывает, вздрагивает, дышит шумно. Лоб его покрылся мелким бисером пота. Девушка снимает со спинки стула плед, расправляя его и как-то бережно накрывая им парня. Смотрит на него пару секунд, поджимая губы, а потом тихо принимается расстилать спальник на полу. Снимает с себя свитер, оглядываясь на Дилана, а потом достает из рюкзака футболку, накидывая ее на щуплое и худое тело. Ночник Роксана не гасит, со светом как-то спать уютнее этой ночью... Спать. А будет ли тот сон?***Ронан крутится из стороны в стороны, чужая кровать кажется неудобной: то ли слишком мягкой, то ли слишком твердой, смешанные чувства. Мальчик отворачивает край одеяла, вздыхая. Жарко. Сна ни в одном глазу. Аккуратно и максимально тихо встает, чтобы подойти к окну и хоть немного приоткрыть форточку. Грин останавливается, замирая на месте, и медленно опускает свой взгляд на пол, на котором словно разлита вода, несколько маленьких лужиц, на одну из которых мальчишка случайно наступил, намочив носок. Дыхание сбивается, сердце начинает биться чаще. Он отслеживает взглядом место, куда ведут следы, и что-то внутри него обрывается, когда он замечает силуэт маленькой девочки, стоящей у стены и немного испуганно, настороженно и недоверчиво прижимающей к себе потрепанного кролика. Яркий свет луны отчетливо выделяет ее контуры. Она видит его, а он видит ее. Маленькая, в болоневом комбинезоне, гольфике под горло. Два пшеничных хвостика подвязанных грязноватыми и развязавшимися ленточками. И глаза голубые. Синие-синие, как два неона, как цвет джидайского светового меча Люка Скайуокера. У людей таких глаз не бывает. Ронан не шевелится. Не дышит. Просто смотрит на девочку, которая своим видом не выражает никакой опасности, но ее глаза... они настораживают. — Ты... Ты спишь на моей кровати, — наконец произносит она тонким голосом, немного странным, словно приглушенная голограмма. — П-Прости?.. — спрашивает несмело, наблюдая за тем, как малышка делает к нему мелкий шаг. Погодите-ка... — М-Мелани? — Ронан недоуменно хмурит брови, а секундами позже его лицо разглаживается. — Ты Мелани, да? Она ему не отвечает, не смеется, не начинает петь. Просто стремительно разворачивается к нему спиной, собираясь направиться куда-то в стенку, скрыться во тьме, уйти. — Нет, постой! — Ронан Грин делает к девочке спешные шаги вытягивает к ней руку. — Прости, я не хотел тебя ничем обидеть... останься, не уходи, — с надеждой в голосе, и девочка замирает, медленно разворачиваясь. Последние капли липкого страха испаряются, оставляя после себя лишь настороженность и напряжение. В конце концов, она всего лишь маленькая девочка, немного иная, но девочка, младшая сестра Дилана. Она ребенок, как и Ронан. — "Ему" не понравится, если он узнает, что я здесь... — молвит Мелани робко. — Он не разрешает нам приходить домой, возвращаться к родителям. В лунном свете она кажется синей, словно фарфорово-прозрачной. — "Е-Ему"?! — удивленно переспрашивает мальчик, внимательно наблюдая за Мелани. — О ком ты говоришь? — Мне нужно уходить... — Мелани... Нет, постой! — Я... Я приду завтра, когда все будут спать. Я всегда так делаю. Прихожу, наблюдаю за родителями и моим братиком, пока они спят, играюсь в одиночестве игрушками, которые не могу взять с собой. Я вернусь завтра, Ронан. — Откуда ты знаешь мое имя? — по спине пробегается дрожь. — Не говори никому, тем более Дилану, — она приставляет указательный палец к губам в знаке молчания. — Не скажу... Обещаю, — сбито шепчет мальчик, а потом судорожно вздыхает, приоткрыв от удивления рот, когда малышка исчезает у него на глазах. В комнате становится так тихо, что можно услышать стук собственного сердца. Холодно. Пар изо рта идет. Только сейчас Ронан понимает, как в комнате стало холодно, словно кто-то настежь открыл все окна. — Мелани... — шепотом слетает с его уст. В комнате, кроме него, уже больше никого нет, но он все равно продолжает смотреть в тот угол комнаты, откуда появилась и в котором исчезла девочка. Ложится на кровать, и не смыкая глаз все продолжает смотреть в ту тьму, словно в стене есть тайный проход, выход на улицу или куда-то в другой мир. ***Этой ночью явно у меня был апогей. Утром мне становится лучше, думается чище, а душе несколько легче. Теперь под висками бьется мысль о том, что это было необходимо. Остановить Барри Хайда было необходимо. Или он мог придти за моей семьей. Или за Эллиоттом, или за Эрин. Н е о б х о д и м о. Ты невиновен, Дилан. Это просто случилось, у тебя не было выбора.Вытягиваюсь на кровати, разлепляя один глаз. Господи, ощущение, словно меня палками били, все тело ноет, выворачивает, крутит. Я тру мятое лицо, не ощущая особого прилива сил. Сколько я спал? Во сколько я уснул? Пара часов прошла всего? Спалось, как я и предполагал, не айс. Изначально меня так морозило, что даже на каком-то ментальном уровне я представил, что мое тело находилось где-то за полярным кругом. А потом стало так жарко, будто мою задницу закинули куда-то в Африку к зебрам, слонам, и вечным сухим пустыням. Изредка джунгли попадались. Что я несу? Рука-лицо. Нет. Мне просто было неописуемо хреново, и даже во сне я не ощутил покой. Лишь смутные образы, крики, битые елочные игрушки... В руках у Санты тяжелый и увесистый топор, с острого лезвия которого стекает вязкая красная жидкость. — Хей, — от плохих воспоминаний меня огораживает голос Рокси. — Привет, как ты себя чувствуешь? Она сидит на подоконнике окна, притянув к себе и обхватив коленки. Светлые волосы подколоты заколкой, а выбившиеся пряди заложены за уши. Она накинула себе на спину мой свитер, а я ловлю себя на мысли, что вовсе не против. Я щурюсь, замечая в маленьких мочках ее ушей свой подарок. Действительно хорошо идет к кулону-снежинке, висящему на ее тонкой шее. — Как будто меня укатали в асфальт, а после этого гелием надули обратно, как шарик, — пытаюсь шутить. Как же мне хочется вернуть былой словесный баттл с Грин, подчеркивать для себя что-то новое и каждый раз как два пальца показывать, кто здесь безупречный мастер слова. Сейчас же ни она, ни я не воспринимаем всякие обидные фразочки в штыки. Сейчас все иначе. — А как себя чувствуешь ты? — интересуюсь, разглядывая мешки под ее глазами. — Ну, не я же здесь всю ночь стонала, будто меня трахали. Ты такой все время "нет, о, нет", как будто и кайфа не получал или тебе было мало, — то, о чем я говорил. Без обид, но на изи, в общем. — Да? А я, кажется, познал секрет твоей ненависти ко всему человечеству, — приподнимаюсь на локтях, и она спрыгивает с подоконника, подходя и садясь на край моей кровати. Немного отклоняет голову в сторону, вскидывая бровь.— Да? — ее голос звучит удивленно. — И к какому же умозаключению ты пришел? — Тобой быть легко: не ешь, не спи — и злоба сама начнет развиваться в тебе, как опухоль. — Прекрасно, — она издает саркастический смешок, после чего повисает молчание. Молчание, которое я нарушаю первым, спустя секунд двадцать: — А если серьезно, Рокси, как ты? Она отвечает мне не сразу, но переводит спокойный взгляд. Ее лицо разглаживается, после чего становится немного напряженным. — Я... Я не могу описать, то что чувствую... — молвит тихо, а самое главное это то, что в ее словах я различаю искренность (Рокси со мной искренняя? Да никогда!), ведь она описывает все то, что чувствую и я, то, что тревожит. — Мне кажется, что у меня до сих пор от напряжения трясутся руки, что я все еще лежу и прячусь где-то под кроватью, и слышу, как Барри Хайд поет, замахивается топором. — Рокси, это... — я не договариваю свою мысль, меня обрывает телефонный звонок, приходящий на телефон девушки. — Это мама, — она спешно и бурно шепчет, пытаясь ответить как можно скорей. — Алло, мам! "Детка! — Рокси делает громкую связь, чтобы слова ее матери для чего-то были слышны и мне. — Боже, я только узнала, что случилось! О событиях в Атабаске показывали у нас в новостях!"— Мам, только не паникуй, ладно? — Грин бросает на меня короткий взгляд, из чего я понимаю, что сейчас будет какой-то взрыв. "Не... Не паниковать? Да я злюсь! Я злюсь на себя, что оставила вас на Рождество одних! Какая дрянь навязала мне идею бросить собственных детей одних? Я самая паршивая мать в мире!" — Мама... "Ты цела, крошка? Рокси, как Ронан? Он не пострадал? Как Фрейя?"Роняю тяжкий вздох, вспомнив, что собака Гринов провела эту ночь в ветклинике, где ей оказывали помощь. Барри Хайд сломал ей лапу и три ребра. — Я цела, со мной все хорошо, а Ронан спит еще, наверное, мы его не будили. Он поранил руку, но ему ее обработали. А Фрейя... Наша девочка пострадала сильней, она пыталась нас защитить. Но она будет в порядке, мама. Прошу тебя, не переживай, мы сейчас в полном порядке. То, что Рокси сделала громкую связь, дает мне понять, что она возможно/частично/скорее всего/определенно мне доверяет, а я ловлю себя на мысли, что мне не хочется предать ее доверие. Она человек сложный, но разве я полегче? Непривычно видеть ее такой — сидящей у меня на кровати и пламенно разговаривающей со своей мамой. В ее голосе нет льда. Даже ко мне этим утром. Это та Рокси, проблески которой мне удавалось видеть в какие-то определенные моменты. Та Рокси, которую девушка почему-то отчаянно хочет спрятать от мира куда подальше. — Мама, прошу тебя, не плачь... "Я... Я приеду, как только смогу... Я... Я вернусь сегодня же! Хотела сделать вам сюрприз и приехать вчера, но у нас здесь морозы ударили до минус двадцати, наша машина не захотела заводиться вообще. И транспорт никакой ехать в горы не захотел, говорят, ночью там была лавина, и она завалила все дороги". — Но, мам, если все дороги завалены, то как... Как она сюда доберется? "Плевать. Хоть пешком пойду. Я вас там не оставлю одних ни на день больше!"— Мама, это опасно, нет! Я тебе запрещаю таким образом возвращаться, ты слышишь? Оставайся там до тех пор, пока дорогу не расчистят, прошу. Почему мне кажется, что ее рассчищение будет затянутым и медленным процессом? "Рокси, я не..." — Рейчел перебивается собственной дочерью: — Мама, Барри Хайда больше нет! Нам с Ронаном ничего не угрожает, пойми! Мы целы! Мы в безопасности. Прямо сейчас я живу в доме у Дилана О’Брайена, его родители, не желая слушать отказ, сами предложили нам с братом у них пожить, пока ты там. Я жива! Ронан тоже! И Фрейя! С нами все хорошо, я обещаю, верь мне. Но сейчас самое главное, чтобы ты безопасно добралась домой, а не застряла в снегу. Мне нужна моя мама живой. Поджимаю губы, опуская взгляд ниже, на предплечье Рокси. "Я... Ладно. Я не стану так поступать. Но я найду людей, которые смогут мне помочь. Я не прекращу пытаться вернуться к вам. Господи, как же я по вам скучаю..."Во взгляде девушки читается благодарность. Не мне, разумеется, а ее маме, ведь она не стала заострять внимание на участи "Злого" Санты. Она вообще ничего об этом не сказала, словно самозащита — это уже само собой разумеющееся, не поспорить. А тому, кто захочет это оспорить, Рейчел Грин самолично порвет пасть. — И я по тебе, мам... Мы с Ронаном. "Поцелуй его за меня, милая. И скажи, что я очень скучаю. Скучаю и не могу дождаться, когда попаду домой". — Хорошо, мам. "Я тебя люблю, Рокси. Тебя и твоего брата". — И мы тебя, мама...Телефонный звонок завершается, наступает относительная тишина. Грин еще какое-то время смотрит на погасший дисплей на сотовом, роняя вздох. Я же аккуратно принимаюсь отворачивать одеяло, чтобы встать. — А ты куда это надумал? — слетает с ее уст. — Нет-нет, тебе лежать нужно. Минимум еще двое суток. Эу... — Мне даже нужду справить нельзя? — от моих слов на ее бледных щеках появляется румянец. Да неужели? Мне удалось ее смутить? Я уж, было, думал, что румянец если и появляется, то он как у меня — болезненный. Такая скомандованная забота? Это что-то новое. — Нет, ну, это ты сделать можешь, конечно... — ее взгляд невольно скользит по им бицепсам. — Серьезно, мне намного лучше, — поднимаюсь на ноги, ощущая мелкий, но все же прилив сил. — К вечеру ты снова будешь изнемогать от высокой температуры и в полуобморочном состоянии просить меня накрыть тебя солнечной плазмой. — Я же под ней сгорю за секунду. — Вот именно. Так что давай... Справляй свою нужду, а я пока пойду разбужу Ронана и попробую соорудить что-то на завтрак, нужно хоть чем-то оказаться полезной твоей маме, — она скидывает со спины мой свитер, бережно вешая его на спинку стула, а я издаю смешок, запуская пятерню в свой темный загривок на затылке. — Пф! — Что? — недоуменно слетает с ее уст. — Ты — гостья. Моя мама ни за что в жизни не примет твою помощь. Она даже Эрин не позволяет себе помочь, ибо считает кухню своим персональным дворцом, столицей ее фантазии и столицей нашего дома. Позволяла Эрин. Горькая боль режет сознание. Э р и н. Человек, которому я верил. Человек, который разрушил нашу дружбу. Человек, который до сих пор нравится моей маме. Человек, чьим родителям нравлюсь я. А ведь они не знают. Не знают, что между нами выросла стена в двести футов.Как та, что защищает Семь Королевств Вестероса от одичалых и белых ходоков.Стена из ледяного камня.— Это мы еще посмотрим, О’Брайен, — Рокси растягивает губы в у л ы б к е и складывает руки на груди. Улыбается, почти-почти смеется, а главное — улыбка не натянутая. А главное — это практически заставляет меня забыть о происшествии менее двенадцати часов назад. Нет. Мы оба не забыли, и вряд ли можем. Этот кошмар будет возвращаться ко мне по ночам, как напоминание о том, что мы сделали. — Звучит, как вызов, — хриплю, кашляя себе в ладонь. — Так, живо иди, ну... Возсядь на трон мыслей, — завуалированно называет это туалетом, — и мигом в кровать. — Как скажешь, — отвечаю, а секундами позже добавляю: — Мамуль. ***Рокси Грин устало потягивается вверх до легкого хруста в позвоночнике, после чего, подавляя зевок, направляется в комнату к младшей сестре Дилана, Мелани. Делает несколько стуков по двери прежде, чем войти, и заранее настраивает себя на безудержную мягкость, ведь обращаться к Ронану так, как у них с ним вошло в привычку, будет просто Эверестом жестокости. Им всем досталось. Они оба были там. Разве он не поймет? Разве он заслужил к себе такое обращение? — Можно войти? — спрашивает тихо. — Да, я не сплю, — слышится по ту сторону двери. Девушка оттягивает металлическую ручку вниз и входит в комнату. Ее младший брат спокойно лежит на немного маленькой по размерам для него кровати в окружении мягких игрушек. Наверное, если бы ничего не происходило, и Ронан ночевал бы в подобной комнате по воле случая, Рокси бы сделала из этого отменную шутку. — Ты вообще спал? — Не мог уснуть... — мямлит немного рассеяно. Лежит на боку и все время смотрит на одну точку в углу комнаты. Рокси хмурится, отслеживая траекторию взгляда младшего брата, и натыкается на плюшевого медведя, сидящего в маленьком кресле-качалке. За ним — стенка, обои, ничего больше... — Пытаешься загипнотизировать медведя взглядом? — Грин вскидывает бровь. — Нет, — мальчик наконец отводит глаза, поджав губы, и отворачивает одеяло, помогая себе подняться. На момент Рокси передергивает, когда она замечает засохшую капельку крови Барри Хайда на подбородке Ронана. И все же девушка решает ему этого не говорить, не заострять его внимание и не разжигать бренные мысли вновь. Все кончено. Барри Хайда нет. Их наоборот нужно гнать. Пнуть под зад и сказать, чтобы больше никогда не возвращались. — Ты в порядке, Ронан? — Мы живы. А этот хрен, испортивший мне Рождество, — нет, — едва различимая улыбка трогает его губы, и он пожимает плечами. — Боюсь, у меня на этой почве разовьется сантаклаустрофобия. — Тебе кто-то говорил, что для своих десяти лет ты шибко умный? — Мне в феврале уже одиннадцать, — отвечает немного горделиво. Кажется, никто не против того, что все всячески пытаются себя отвлечь от того, что произошло в Сочельник. — Пошли добывать себе завтрак, Почти-одиннадцатилетний, — хлопает пацана по плечу. Мальчик согласно кивает головой и, прежде, чем покинуть комнату, бросает последний взгляд на угол в комнате. Затемненный в рассеянном свете окна. Как будто ждет, что кто-то в нем появится... ***Моя мама считает, что общение с друзьями пойдет мне на пользу. Наверное, поэтому она пригласила к нам Эллиотта в гости. Мое аморфное и заболевшее тело переместилось с кровати на диван в гостиной. Мы с Ронаном режемся в GTA на PlayStation, Рокси читает книгу, сидя в кресле рядом, накрывшись пледом, а Шистад сидит за столом, предпочтя заниматься переводом книги дальше. Мне бы хотелось как-то помочь, принять участие, но я отнюдь не лингвист, как он. Мне будет проще составить план действий или что-то в этом роде. Он... Он не пришел к Рокси на Рождество, так и не рассказав, что с ним случилось... — Как твоя голова, Эл? — конечно я поддаюсь младшему брату Грин, а еще, кажется, продуваю гонки, но вопрос куда важней каких-то игр, не так ли? — Как будто меня приложили чем-то тяжелым. Мне наложили аж целых три шва, — отвечает он, поправляя очки. — Вы с Рокси не подойдете ко мне? — он переводит взгляд с меня на девушку в кресле, и мы с ней согласно киваем головами. — Разговор есть. Тело немного ломит, но мне лучше, обещаю, что мне лучше. Мама попросила Рокси готовить мне каждый час средство, чтобы мокроты быстрей выходили из легких. Поднимаюсь на ноги, как и Рокси, и мы вместе направляемся к Эллиотту. — Ди, ты куда? — удрученно роняет Ронан. — Я скоро вернусь, чувак. Просто поиграй пока немного сам, хорошо? — вопросительно киваю головой, на что мальчик тяжко вздыхает, соглашаясь. Эллиотт. Он снимает очки, аккуратно беря их за оправу. В одной части они перемотаны изолентой после вчерашнего. По сути, всем нужно находиться в больнице, как на том настоял отец Эрин. А вместо этого мы все здесь. Почти здесь... — Я не рассказал вам о том, что... — он замирает, когда в дверь раздается звонок. Мне даже не нужно подходить и смотреть сквозь призму, чтобы узнать, кто это. Я знаю. Я узнаю по тому, как она до боли знакомо звонит в нашу дверь. Не так, как я, когда возвращаюсь со школы. Не так, как мои мать и отец. Эрин. Что она здесь делает? — Я открою, — мой голос становится твердым, и я напрягаю руки. Почему? Почему я все еще на нее так зол? Почему меня не отпускает. Она вызывает во мне такое противоречие, не описать словами! Щелчок. Холод обдает морозным пламенем каждый участок моей кожи, заставляя вздрогнуть. Я открываю дверь встречаясь с ней взглядом. Она явно замерзла, пока шла сюда, ее щеки и кончик носа покраснели от мороза. Темные брови немного приподняты домиком, а взгляд голубых глаз выражает искреннюю обеспокоенность. — Привет... — слетает с ее уст немного робко. — Я... Я принесла печенье с открыткой, чтобы ты скорее выздоравливал. — С-спасибо, — немного протягиваю я, нерешительно забирая из ее рук металлическую коробку с домашним печеньем. — Что ты здесь делаешь, Эрин? — Меня... Меня Эллиотт попросил придти, говорит, что ему нужна моя помощь. Да и твоя мама утром пригласила меня. Она думает, что наше с тобой общение поспособствует твоей поправке. Раз Эллиотт попросил, значит, это действительно важно. Отхожу на шаг назад, впуская девушку в дом. В остальном я молчу, не задаю ей никаких вопросов отчасти потому, что не хочу, и отчасти из-за того, что их мне задает она: — Как ты себя чувствуешь? — Чувствую, а это главное, — отвечаю немного холодно, стараясь не смотреть Эрин Новак в глаза. Я знаю. Знаю, что таким поведением делаю ей больно. Но как больно она сделала мне? Сколько у нее было возможностей сказать мне всего одну простую фразу: "Мелани не умерла"? Но она умолчала. Под предлогом того, что это спасло бы меня, что неведение ситуации позволило бы мне оставаться в безопасности. — Ты в порядке? После того, как Хайд?.. — Эрин не заканчивает свою фразу, ведь я не хочу продолжать этот разговор. — Я не хочу об этом говорить, — пресекаю этот разговор на корню. — Прости, — никнет, опуская голову.— Что ты хотел нам рассказать? — смело подхожу к столу Шистада, упираясь на него кулаками. Эрин молчаливо здоровается с Рокси и Эллиоттом, после чего блондин прочищает горло, и начинает говорить: — Вчера вечером я собирался уже выходить из номера и направиться к Рокси. Но я не смог элементарно выйти, меня настигли они... — он делает короткую паузу, чтобы все мы поняли, о ком он говорит. О н и. Его дети. Дети "Холода". — Вы были правы, настала моя очередь. Мне кажется, что их целью было не просто нас запугать. Они хотели нас убить, ведь все мы знаем слишком много. — Убить? — переспрашивает Рокси. — Знаю, это прозвучит странно, но... Каждый раз, когда они пытались, кто-то из нас всегда оказывался рядом, чтобы помочь. Поэтому я не знаю, насколько моя теория верна. Дилан, ты чуть не утонул на озере, но мы тебя вовремя вытащили, — Эллиотт бросает на меня взгляд льдисто-серых глаз и переводит его на Эрин. — Эрин, тебя едва не убили в библиотеке, но тебя спас Дилан. И вы двое спасли Рокси. — Но никого из нас не было рядом, чтобы помочь тебе... — слетает с уст Новак. — Думаю, в какой-то мере, мне и не нужна была защита. Ко мне пришла она, Дилан, — Эллиотт в конечном счете обращается лишь ко мне. — Мелани. Думаю, "Холод" приказал ей навредить мне сильней, а все, что она сделала, — это оттолкнула меня к стенке, и я потерял сознание. — Что ты пытаешься этим сказать? — я складываю руки на груди, прогоняя тоскливые мысли о том, что Мелани не рядом, и что я позволил этому произойти. — Думаю, твоя сестра, в какой-то мере, пытается нам помочь. — Она пыталась меня утопить в озере, — нервно сглатываю скопившуюся во рту жидкость. — Не сильно это смахивает на помощь, знаешь. — За ней могли наблюдать, — Шистад устало вздыхает, зарывается лицом в ладони, после чего набирает воздух в легкие и продолжает говорить: — Черт, я не знаю, как это объяснить... Я даже не могу быть уверенным в том, что я прав. Но вчера, перед тем, как меня вырубить, мы с твоей сестрой немного п-поговорили... — он вновь прочищает горло, и мое до сих пор бесстрастное лицо наконец становится хмурым, брови сдвигаются к переносице. Поговорили? Что? — Я сразу понял, для чего она пришла, что ей велели сделать. Я попытался ее остановить, начав с ней разговаривать о тебе, Ди. О том, что не прошло ни дня, чтобы ты ее не искал, чтобы не пытался помочь. И я не знаю, может, это были мои слова, что повлияли на нее, или, может, она сама не хотела причинить мне вред, но затем она сказала мне всего пару вещей... Первое — что им нельзя помочь, — он делает короткую паузу, после чего продолжает: — Второе — "Ледяной монстр" идет за мной. И третье — в тот момент, кроме нее, мне никто не смог бы помочь. Думаю, Мелани спасла мне жизнь. Мне нужно подумать. Отойти, подумать, выйти на улицу и подышать. Они говорят о моей младшей сестре так непринужденно, а я отчаянно стараюсь не подавать виду, что мне больно. Мне. Просто. Нужно. Это. Осмыслить. Принять как факт то, что там, на озере, она не пыталась меня утопить взаправду. — Дилан, — заметив, что я отступаю на шаг назад, молвит Эллиотт. — Это еще не все... Я занимался переводом книги, которою мне дал мистер Капм... Это дается мне трудно, я в норвежском совсем не профи, у меня лишь отец имеет скандинавские корни, но я, кажется, нашел в книге то, как "Холод" перемещается по Земному шару. — В смысле, перемещается? — ставлю вопрос. — Я не уверен, могу ошибаться, но здесь сказано, что это божество мигрирует в разные самые холодные точки планеты раз в пятьсот лет. Думаю, именно так "Холод" оказался в Альберте.— Значит, "Ледяной монстр" покинет эти земли, примерно в две тысячи четырехсотом году? — Рокси вскидывает бровь. — Ты нашел что-то о том, что "Холод" делает с детьми? — Эрин складывает руки на груди, опуская взгляд на старую книгу, лежащую на столе. — Нет, поэтому мне нужна твоя помощь. Одному мне не справится, но вместе, думаю, мы сможем что-то найти. Что-то, что позволит нам понять, что происходит. — Я в деле, — смело и уверенно отвечает Эрин. — Если я могу хоть чем-то помочь, то я сделаю все, что смогу. — Хорошо, — отвечает Эллиотт, с благодарностью в глазах глядя на Новак. Я смиряю взглядом сначала его, а потом ее, поджимая губы. Если Эллиотту нужна помощь, то конечно, без проблем. Эрин очень умная, у нее нет ни одной четверки, верите или нет. Что ж, надо будет привыкнуть к тому, что ее образ будет мелькать перед моими глазами так же часто, как и прежде. Вот только теперь она для меня совсем другой человек: отчасти близкий, отчасти совсем незнакомый. Пить. Не знаю, наверное в моем желудке уже целый бассейн набрался. Но мне все еще сушит горло. Горло, в котором чувствуется отдаленный привкус тины и пресной воды озера Атабаска. — Дилан, — спокойно и вкрадчиво голос Эрин врезается мне в лопатки, когда я выходу на кухню. Вечереет. Рокси права, под вечер мне становится хуже. Привет, еще одна бессонная ночь, как поживаешь? — Можно тебя на минутку? — На минутку можно, — одариваю ее коротким взглядом, наливая в чайник воду и ставя его на огонь на конфорке. — В последнее время ты со мной совсем не разговариваешь... — Да? — удивленно выгибаю бровь. — А чем же я занимаюсь сейчас? Я прекрасно понимаю, о чем она. Я держу ее на расстоянии, а она хочет, чтобы все было, как прежде. Были "мы". "Нас" нет. "Мы" разрушены секретами и ложью. "Нас" уже не построить вновь из конструктора. — Ты все еще не можешь меня простить? — девушка сверлит мне висок своим взглядом глубых глаз. Я достаю новую чашку, чувствуя, как тяжесть снова накатывается на тело, мне хочется упасть. Я болен. Я не в силах даже с ней разговаривать. — Я на тебя не злюсь, — отвечаю с легкой прохладой в голосе, проклиная чайник за то, что он нагревается так медленно. — Нет, ты злишься, Дилан, — она констатирует факт. — Я... Я уже просто не знаю, как мне выразить, насколько мне жаль, насколько я виновата перед тобой. Я уже не знаю, какими словами я должна сказать "прости меня, пожалуйста", чтобы ты прекратил смотреть на меня так, словно я посторонний человек, с презрением, с недоверием. Н е д о в е р и е м? А она ждет, что после такого я снова начну ей верить, как прежде? — Это... Это очень сильно ранит меня, — на ее глазах проступают слезы, она впадает в отчаяние. Я знаю, я вижу, как это мучает ее. Я знаю, что сейчас она искренняя со мной. Как и в другие разы, когда она пыталась передо мной извиниться.Это что-то внутри. Стена. Высокая, широкая — не перелезть, не разрушить. — Я причинила тебе так много боли, и мне искренне жаль! — Я же сказал, что я на тебя не злюсь, — в каком-то роде меня отпускает, мой голос смягчается. Но я не ощущаю, как доверие закупоривает мои вены. Оно ко мне не возвращается. Если я посмотрю на нее более дружелюбно, она прекратит плакать? — Правда? — в радужках ее голубых глаз все еще леденеет боль, и спустя буквально секунду девушка прижимается ко мне в дружеских — без намека на большее — объятиях. Она знает, что большего я ей не дам, даже если бы сам этого хотел. — Правда, — нет. Приобнимаю ее холодно, сохраняя если уже не физическую, так ментальную и эмоциональную дистанцию. — Я... Может, ты меня уже отпустишь? У меня температура снова кости ломит, — мой голос хрипит, я нахожу не совсем подходящий, но все же весомый аргумент для того, чтобы девушка расцепила свои руки и отошла от меня на шаг. — Конечно, прости, — торопливо утирает слезы, растягивая пухловатые губы в счастливой улыбке. — Я пойду умоюсь холодной водой и пойду помогать Эллиотту. — Давай, — наконец-то. Наконец-то этот долбаный чайник кипит, и я снимаю его с огня, заваривая себе средство, чтобы сбить температуру. — Спасибо тебе за то, что дал мне второй шанс, — молвит тихо, немного сбито, на что я ничего не отвечаю, погружаясь в свои мысли. Шанс. А разве я действительно дал ей его? Какая-то часть меня смягчилась, поддалась слабости и ее искренним слезам. А вторая часть осталась непроницаемой, холодной, непоколебимой. Все во мне без изменений. Я по-прежнему не простил.Я все еще предан. Все так же не доверяю. Все еще сверлю ее лопатки презрительным прищуром. Потому что нашей дружбы действительно больше нет. Она убита ложью и секретами. Я делился с ней всем, о чем думал, о чем мечтал, что делал. А она скрывала от меня то, за что я винил себя весь год. Это похоже на "второй шанс"?Кажется, я не умею его давать предавшим меня людям. Я так хочу, но не умею. ***Вечер. Тихий и спокойный вечер. Ронан даже не знает, что лучше: сидеть и ждать загадочную гостью, маленькую девочку с глазами цвета светящихся сапфиров или наблюдать из окна за тем, как на небе Альберты "плывут" мягкие линии северного сияния? Завораживает. Такое никак нельзя было увидеть на небе знойного Техаса. Там даже снег — редкость. Лишь по телевизору в фильмах или статьях в интернете. Мальчик стоит на коленках на стуле, чтобы быть выше, прикасается ладошками к запотевшему от разницы температур стеклу в оконной раме, оставляя следы на ледяной поверхности. Красиво. Дыхание перехватывает. В доме О’Брайенов тепло, на первом этаже горит камин, а родители Дилана решили сегодня лечь пораньше, несколько последних дней для всех выдались абсолютно сумасшедшими. Кажется, все остальные находятся тоже где-то внизу, во всяком случае Эрин и Эллиотт усердно вчитываются в книгу, чему Ронан не придает особого значения. Он застал их за этим занятием где-то с полчаса назад, а сейчас мальчик сидит в комнате младшей сестры Дилана, и дверь закрыта изнутри на замок, чтобы никто не смог войти посторонний. Вряд ли Мелани когда-либо пользовалась замком... Вряд ли сейчас он ей нужен, чтобы войти в комнату. Она должна прийти. Свет в комнате не горит, все, верно, думают, что он спит уже. Но он ждет. И все же тьма в помещении не абсолютная, все, что находится в комнате, видно прекрасно, благодаря мягкому свечению северного сияния.Создается ощущение, что становится холодней. Температура в комнате Мелани О’Брайен падает на несколько градусов, заставляя Ронана вжаться в тонкую ткань собственной пижамы. Еще ниже и еще. Изо рта идет пар при выдохе.— Мелани? — он сбито шепчет ее имя, оглядываясь на тот самый угол, из которого появилось ее маленькое и щуплое тельце в болоньевом комбинезоне прошлой ночью. — Мел, — сокращает ее имя для удобства, — это ты? Она появляется в комнате тише мышки. Беззвучно, безупречно тихо. Ронан понимает, что его сердце начинает биться чаще и громче, буквально выпрыгивать из грудной клетки, ломая ее. Он замечает, как собственное дыхание вырывается из легких сгустком пара, а у Мелани пара нет, будто она и не дышит вовсе. Она сегодня рано. Но они будут тихими, да? — Здравствуй, Ронан, — сколько ей лет? Лет шесть? Такая маленькая, а отвечает по-взрослому. В ее руках все тот же потрепанный кролик, игрушка, с которой она, видимо, и пропала год назад. Ронан Грин вздрагивает от холода, но отчаянно старается не подать виду. Лишь спешно заматывается в одеяло, садясь на пол, прямо в самом его центре, сгибая ноги в коленках и скрещивая их по-турецки. Немного погодя, маленькая сестра Дилана делает то же самое, садясь напротив, но не слишком близко. — Где ты находишься днем? — столько вопросов возникают в голове: что с ней случилось? Почему ей не холодно? Что с ее глазами.И, черт подери, эти вопросы кажутся такими знакомыми, словно дежавю. Будто Ронан уже их когда-то слышал или сам задавал. — "Он" держит нас в лесу, — Мелани отвечает аккуратно, осторожно, все еще несмело рассматривая мальчика своим взглядом неестественно синих глаз. — "Он" говорит, что лес — это наш новый дом. Там нас никто не найдет. — "Он"? — мальчик снова акцентирует и заостряет свое внимание на этом местоимении. — "Ледяной монстр", — шумно протягивает она, и на дно желудка Грина словно несколько кирпичей падает от тяжести. "Ледяной монстр". Монстр из его кошмаров. Он существует, это не выдумка. Но родители до сих пор не верят, так? Ронан внимательно изучает радужку ее глаз, хмурясь, знает, что все его вопросы звучат немного навязчиво. Ее глаза... Они такие синие, как река, скованная льдом, а еще такие стеклянные и безжизненные, как у мертвеца. — Это... Это больно? — относительно детский мозг понимает, что с Мелани что-то не так. Она не такая, как он, она другая. Ее кожа кажется чистейшим фарфором, руки тоненькие, скулы немного торчат. Возможно, она голодная, ей хочется кушать... Или она не чувствует ничего. Абсолютно ничего. — Что такое боль? — светлые брови немного хмурятся, а ее голос все-так же кажется малость искаженным, словно иначе она говорить уже не может. И все же с каждой секундой ее голос воспринимается более спокойно. — Если... Если я прикоснусь пальцами к твоей руке, ты почувствуешь мое тепло? — Что такое — это "тепло"? Я слышу, как бьется твое сердце, как ты дышишь, как качается по твоему телу кровь. Ты окружен чем-то красным. Это и есть тепло?— Почему мне кажется, что ты даже не дышишь? Это больно — не дышать? — это так странно — смотреть на нее и понимать, что она нечто иное. — Что такое вдох? — она задает много риторических вопросов, на которые Ронан не может дать нормальный ответ. — Я ничего не чувствую. Ни тепла, ни холода. — Это "Ледяной монстр" сделал с тобой"? Мелани подставляет указательный палец к губам в знаке тишины — кто-то поднимается вверх по лестнице. От страха и неожиданности мальчишка задерживает дыхание, глядя на малышку своими широко распахнутыми зелено-карими глазами из-под вереницы густых ресниц. Стук в двери. По ту строну в коридоре раздается голос Рокси: — Ронан, ты спишь? — она дергает за ручку — закрыто. Мальчик не отвечает, чувствуя, как у него выпрыгивает четырехкамерное, как оно бьется где-то в горле. Легкие начинает неумолимо жечь, кислород заканчивается.Тишина. Ее силуэт еще какое-то время находится у его двери, а потом шаги отдаляются, Рокси уходит. — Никто не должен знать, что я здесь, — шепчет Мелани. — "Ему" это очень не понравится. — Что "Он" сделал с тобой? Ты "Его" боишься? — Ты знаешь, что "Он" делает с нами, Ронан. Айва, Джек и Конни приводили тебя к нам. — Что? — голос мальчика начинает дрожать. — Ты ошибаешься, никто меня не приводил никуда. — Ты забыл? Забыл, как смотрел "Ему" в глаза? Она лжет. Это неправда. Нет! ***(Писалось под: Mark Lanegan – O Holy Night)Мне жарко. В доме так жарко, что я не могу это описать. А еще мне просто захотелось побыть одному. Вот и валяюсь на снегу. Больной, кашляющий. Ангела делаю, глядя на небо. Черное полотно с пришитыми к нему сверкающими звездами. И ленты северного сияния вплетаются в этот растянутый по всем сторонам горизонта холст. Северное сияние раскинулось над Альбертой, и я с точностью могу сказать, что не видел ничего более в жизни прекрасного. Я слышу, как дверь в мой дом закрывается, кто-то из нее вышел на улицу. Снег под подошвами ботинок Рокси Грин скрипит, и я успеваю начать говорить быстрее, чем возмущение срывается с ее уст: — Привет, Рокси.— Что ты здесь делаешь? — молвит спокойно. — Не могу уснуть, — разглядываю мягкий и переливающийся свет зелено-сине-фиолетовых цветов, мерцающих наверху. — Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу его лицо и окровавленный топор, которым он пытался нас убить.— Да... — она подходит ко мне ближе. — Я тоже не могу спать. Потому что сейчас ты знаешь, каково это, Рокси. Потому что сейчас ты понимаешь меня так, как никто другой. Как никто другой не сможет понять. — Знаю, ты сейчас на меня накричишь, скажешь, что я болен и что мне нужно спать, а не лежать на снегу, — ее силуэт нависает надо мной, и я замечаю, как выражение ее лица немного меняется, становится ровным. — Но мне необходимо было выйти, подумать о всяком... — Я тебе не помешаю? — спрашивает немного робко. Робкая Рокси — это для меня что-то неизведанное, очень хрупкое, что-то, к чему я должен относиться очень осторожно. — Нет, все в порядке. Она ложится на снег рядом со мной, возводя взгляд к небу. Молчим. Просто наслаждаемся необычным, но безумно прекрасным явлением природы. С немного подрагивающих губ Грин слетает приглушенный вдох вместе с паром. — Такого я бы никогда не увидела в Техасе... — Это завораживает... — Очень... Короткие реплики, после которых снова наступает тишина. Я не могу выкинуть из головы страх в ее глазах. Свист металла, вонзающегося в стенку в паре сантиметров от моего лица. Я не могу забыть крик Ронана. Мой размах битой, которая находит свою цель. И то, как Рокси Грин выставляет перед собой нож, защищаясь. Это сделали мы. Мы убили человека. — Мне кажется, что в мою душу прокралась тьма... — неожиданно слетает с ее уст, и я поворачиваю к ней голову. — Я все время ощущаю какую-то тяжесть, запятнанность... Это... Это... — Это словно твою душу раздробили на тысячи сколков, — заканчиваю за девушку, и она согласно кивает головой. — Ты... Ты понимаешь меня? Чувствуешь то же самое? — Все время. Каждую минуту. Наверное, со временем нам с тобой двоим станет легче, Рокси, — я вновь приковываю свой взгляд к небу. — Почти январь... — два слова. Ей нужно произнести всего два слова, чтобы перевернуть во мне все и заставить вспомнить, по какой причине мы вообще сблизились. С-сблизились? — Барри Хайда нет, но "Холод" по-прежнему все еще здесь, и в январе "Ледяной монстр" снова кого-нибудь заберет...— Охота продолжается, ничего не кончено. И все это время мы видели лишь "Его" детей. Тебе не кажется странным, что "Холод" прячется за их спинами? — Кажется, конечно... — роняет вздох. — Я боюсь, — искренне произносит Рокси, и я поворачиваю голову к ней. — Я боюсь, что пропадет кто-то, кто мне дорог... Я не знаю, как это объяснить, но моя рука накрывает ее. Мягко. Нежно. Заботливо. Ее волосы цвета луны практически сливаются со снегом и создают контраст темной куртке. Я впервые думаю о Рокси как-то иначе, иначе на нее смотрю. Нос прямой, с легкой, едва заметной горбинкой. Густые ресницы подрагивают, когда девушка переводит на меня взгляд. В ее глазах мерцает свет северного сияния, я ловлю себя на мысли, что могу так часами смотреть, и отблески фиолето-синих огоньков так выглядят еще прекрасней, чем в живую. Не дышу. Не дышит и она, просто смотря на меня в ответ. Не убирает и даже не пытается убрать свою руку. Взаимный обмен теплом. Сейчас никто не поймет меня лучше, чем она. Никто не поймет ее лучше меня. Не знаю, что дает мне силы, что меня мотивирует и движет мной. Не знаю, что меня сподвигает аккуратно привстать, медленно-медленно над ней склоняясь. Ее лицо так близко, что жар сбивчивого дыхания Рокси обжигает мой подбородок. Она смотрит на меня, я смотрю на нее. Она вздрагивает, когда мои пальцы касаются ее щеки. Ее глаза немного расширяются и становятся влажными. Поглаживаю ее замерзшую кожу подушечкой большого пальца, коротко облизываю собственные губы кончиком языка. Всего пара дюймов отделяет нас. Но я не спешу ее целовать. Просто наблюдаю за реакцией, пытаюсь понять, хочет ли она или это только мое спонтанное желание? Указательным пальцем едва ли провожу по ее лбу, по бровям, по линии — самую малость орлиного — носа, касаясь впадинки над губой. Выпадаю в осадок и теряю здравый разум, когда ее горячее дыхание обдает теплом кончики моих пальцев. Ее губы мягкие, я чувствую это, прикасаясь. Аккуратно, медленно, едва ли. Не хочу давить. Не хочу вынуждать. Для нас двоих это совсем непривычно. Сейчас кто-то из нас стопроцентно рассмеется, разрушив этот момент. Хорошо, я уверен в этом на девяносто девять процентов. Но этот последний процент... Одна сотая из различных вариаций наших с Рокси действий приводит именно к тому, что никто из нас и не пытается смеяться. С каждым прикосновением мои губы все ближе. Если Рокси секундами раньше дышала, то сейчас она задержала дыхание и напряглась, кажется. — Ты так напряжена, — выдыхаю ей в губы. — Ты... — ее слова стелются гладью по моей щеке, практически по уголку губ. — Ты не сделаешь мне больно? — ее вопрос почему-то ломает что-то во мне. Б о л ь. Она не по наслышке знает что это такое, да? Холод и безразличие, ненависть и презрение к людям — это способ существовать так, лишь бы тебе только не сделали больно вновь. Я учусь понимать ее. Я учусь растапливать тот лед, что окутал ее сердце. Боль. Кто-то сделал ей очень больно, не так ли? Кто-то оставил неизгладимый след на ее восприятии прикосновений и отношений между людьми. Я чувствую, что она меня боится в какой-то мере. Нет, не моего характера, а меня. Моих действий и то, что я могу физически с ней сделать. Самое страшное — она не пытается вырваться, это как ментальный блок, который говорит мне о многом. У меня есть много подозрений на тот счет, что заставило ее стать такой холодной, и одно хуже другого. — Никогда, — я стараюсь звучать как можно убедительней. — Я никогда не сделаю тебе больно, Рокси, — серьезно смотрю ей в глаза, наблюдая за тем, как по золотисто-изумрудным радужкам в ее глазах разливается доверие. На какие-то мгновения она верит мне всецело, я это чувствую. — Ты хочешь меня поцеловать? Хочу. Хочу так, что в данный момент это будто мне поочередно ломает кости внутри меня. Или это снова температура в теле поднялась, я не знаю. — Да, — отвечаю шепотом. — Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал? — трусь кончиком носа об ее нос, и девушка сбито выдыхает мне в губы: — Я хочу, чтобы ты меня поцеловал. — Тогда я целую, — совсем немного, сантиметр между ею и мной. — Целуй...Тепло. Мои губы накрывают ее губы, и она замирает. Чувствую, как рука Рокси аккуратно касается моего затылка, и девушка слегка приоткрывает рот, позволяя кончику моего языка проникнуть чуть глубже. Отрываюсь от ее губ, чтобы сделать вдох, после чего целую ее снова, еще легче, чем в первый раз. Теперь между нами что-то изменилось, не так ли?— Нам пора возвращаться в дом... — шепчет мне в губы, когда я отстраняюсь. — Согласен, — отвечаю шепотом, кивая головой. Поднимаюсь на ноги, стряхивая со своего пальто снег, после чего подаю Рокси руку, помогая встать. Северное сияние над нами дарит ощущение какой-то сказки, наверное, так и казалось бы все сказочным, если бы не вой волков где-то глубоко в горных лесах. Лесах, где обитает "Холод" и его дети. ***Ронан Грин отрешенно качает головой. Вот и наступило то самое мгновение, когда Мелани начала его не на шутку пугать. Ее слова звучат так, словно все это правда, но мальчик ничего не может с собой поделать — память изъяли, остались какие-то размытые образы, отголоски незнакомых слов, какие-то необъяснимые ощущение. Это как если бы написанный карандашом на бумаге текст плохо стерли ластиком. Ты понимаешь, что текст там был (эти события происходили), но прочесть его не можешь (но сложить все в единую картину невозможно). — Я тебе помогу вспомнить, — серьезно шепчет Мелани. — Как?..— Я тебе покажу. Ее маленькая и холодная ладонь тянется к его щеке, и Ронан Грин замирает, переставая дышать. Что-то ему подсказывает, что эта идея далеко не из лучших, но времени, чтобы этому воспрепятствовать уже нет. Лед прикасается к коже, и перед глазами начинают всплывать яркие образы. Конни. Джек. Айва. Много детей, прячущихся за столбами деревьев. Они поют на древнескандинавском, слов не разобрать. Мелани не убирает руку от его лица, и радужка глаз Ронана на какие-то мгновения вспыхивает льдисто-синим, неестественным цветом, мертвым. Он вспоминает. Он вспоминает все, что было в памяти провалом. И он помнит "Ледяного монстра". Помнит как выглядят "Его" одеяния, "Его" кожа, "Его" отросли на голове и глаза.Мелани отнимает свою маленькую ладошку от щеки Ронана, и синева в его радужках медленно гаснет, тускнеет, возвращая естественный зелено-карий взгляд. — Теперь ты знаешь, что "Оно" такое, Ронан. Теперь ты знаешь, чего тебе стоит стеречься, — молвит девочка с грязноватым кроликом, покоящимся у нее на коленях. Ронан жадно сглатывает, пытаясь придти в себя. Он поджимает губы, и взгляд его становится через какое-то время ровным. Теперь все вернулось, встало на свои места. И знаете, что? Он помнит. Он помнит в с е.