Глава пятая, или Старики-разбойники в поисках Истины (1/1)

Наконец он перевернулся на спину, улегшись рядом с Хоном, тоже приходящим в себя, судя по тяжелому дыханию, и стал смотреть в расписанный потолок.—?Все же ты прав, звездное небо тут было бы уместнее,?— проговорил Чезаре, облизнув губы.—?Да, вон тот зад в розовом меня смущает. Он выглядит чересчур порицающе,?— скучающим, усталым тоном протянул кореец, закинул руки под голову и с усилием потянулся. —?А то, что изображал художник на некоторых?— это природные размеры, или проявление скромности?—?Традиция, пришедшая из древности,?— ответил Чезаре, тихонько засмеявшись. Улегся на бок лицом к Хону. —?Изображения больших размеров назвали бы вульгарным.—?Как абсурдна порой бывает традиция,?— пожал плечами Хон. —?Вся моя нация плачется, что орудия не то что мечами, детскими ножичками не назовешь, а в веселых книжках рисуют стебли толщиной с кулак. Но в наших книжках иной раз что только не рисуют. Ты представляешь мужчину и женщину, скачущих на коне? Я даже не знаю, сколько этому анекдоту лет, может быть и тысяча. Его еще китайцы придумали.—?Ну почему анекдоту… —?Чезаре улегся на собственный локоть и задумался. Не придумав, какой должна быть лошадь, чтобы вынести их двоих, занимающихся любовью, он добавил:?— Да и, мне кажется, не плачется ни о чем таком твоя нация. В тосканской земле, вместе со статуями с маленькими стеблями находят порой изображения Приапа с огромными орудиями.—?Поверь, я видел хоть и не слишком много орудий, но большая часть из них, когда была пригодна для справления одной малой нужды, никак не сравнялась бы с твоим средним пальцем,?— Хон потянулся еще раз, отметил, что подсыхающее семя уже неприятно стягивает кожу, невозмутимо мазнул ладонью по животу и облизал ее. —?Хотя, по моему опыту, женщинам одинаково противен излишне большой и излишне малый размер.Чезаре, не успевший остановить друга от позорного, как казалось ему, действия, только сокрушенно покачал головой. Потом собрал меховую накидку в складку и этой складкой обтер сперва живот Хона, а потом и свой.—?Женщинам порой и не поймешь, что надо,?— философски заметил он.—?Женщины непостоянны, но непостоянны даже в своем непостоянстве,?— в тон другу, патетично изрек Хон, а после благодарно, с нежностью улыбнулся каталанцу. Взгляд, с каким Чезаре вытирал его живот, кореец успел заметить. —?Постой… тебе стыдно? Чезаре, разве после того, что выходило из моего или твоего рта, хоть что-то из туда входящего можно считать нечистым? Тем более, ты при всем желании не сможешь меня отравить.—?Нет, нет, дело не в отравить,?— мягко покачал головой Чезаре. Он сам не мог объяснить, что это было?— только неприемлемость действия Хона для себя делала это действие нежелательным и для друга. —?Просто… ну ты же король, в конце концов.—?Бывший король,?— назидательно заметил Хон, разворачиваясь к Чезаре, прошелся любующимся взглядом по его телу. Прищурившись, разглядел во впадинке пупка оставленный полупрозрачный потек семени, мягко перехватил руки каталанца в локтях и склонился к его животу, долгим движением прошелся языком от паха к пупку и улыбнулся с так старательно изображенной невинностью. —?И я разве тебе не рассказывал про растрату и восполнение жизненных соков? По постулатам внутренней алхимии, семя выходит даже полезнее, чем материнское молоко для дитя.—?Рассказывал, рассказывал,?— отчего-то все действия Хона казались сейчас Чезаре трогательными до спазма в горле. —?Только по постулатам внутренней алхимии имеется в виду свое семя для себя. И вряд ли уже после того как оно покинуло тело.Чезаре оперся на локти и, откинув голову, стал рассматривать расписной потолок.—?Расскажи, как ты соблазнял наложницу отца,?— сказал он, рассмотрев необыкновенно мускулистую Еву.—?Как раз в чужом и выплеснувшемся пользы больше, поскольку свое?— это сохраненная ян, а чужое?— это уже готовая изначальная ци, полученная из чужой ян и совершенно доступная. Секрет именно в том, чтобы впитать чужую ци, сохранив свою, и поэтому искусство любви при помощи рта считается запретным, подобно вашей темной ворожбе. И некоторые, должен признать, достигают в нем больших высот,?— Хон скользнул взглядом вдоль всего тела Чезаре, стройного и сильного, бесстыдно влажного от выступившего пота. Только сейчас, когда на языке побывала терпкость своего и чужого семени, стало вдруг смешно и безумно приятно от того, что даже в посмертии сохранились все пять чувств, сохранилась телесность и все те крохотные, как отдельный волосок на миниатюре в той танской книжке, мелочи, при жизни казавшиеся пустяковыми и ненужными. Улегшись рядом на шамарр, Хон уткнулся лицом в живот Чезаре, глубоко вдохнул, втягивая ноздрями резкий и островатый, но кажущийся таким приятным сейчас запах кожи, пота и страстной любви. Счастливо улыбнулся.—?Не могу сказать, кажется мне это, или нет, но ты пахнешь слаще и острее, чем я и мои соотечественники, и много сильнее. Чеснок я, конечно, не беру. А что до наложницы отца… —?Хон погладил бок Чезаре над выступом тазовой кости. —?Она сама была достаточно дальновидна и хитра, чтобы понять, что мой отец уже стар и ни на что не годен даже в политическом деле. И она, что уж говорить, была умна и достаточно красива, а главное, умела хорошо слушать, если ты понимаешь, о чем я. Соблазнять ее в открытую я, конечно, не мог, но тогда в моем окружении было достаточно много других женщин, и не только. Ты ведь знаешь, кто такие павлины? Петуху павлина совсем не обязательно трогать курочку, чтобы она распростерлась перед ним в полном восхищении. Хотя, должен заметить, совокупляются они коротко и совершенно нелепо.—?Я успел понять, что для твоих соотечественников такие как я?— вонючие варвары,?— засмеялся Чезаре. Погладил Хона по затылку, потом одним быстрым движением сел рядом и обнял корейца, уткнувшись носом в его затылок. —?Но мне очень нравится, как пахнешь ты?— морем и еще каким-то цветком. А откуда ты знаешь, как совокупляются павлины?— наблюдал?—?Японцы подарили нам двух петухов, а потом из Китая привезли к ним курочку,?— засмеялся Хон, расслабленно откидывая голову на плечо Чезаре. —?И они хорошо поладили. У курочек хвоста нет, они скромные, почти что как настоящая курица. И это хвостатое безобразие вскарабкивается на нее, как ветеран войны на свою старуху, орет дурным голосом, трясется, падает, ломает перья в хвосте, а через мгновение уже опять ходит с важным видом и красуется. А вот ты совершенно не вонюч, но от тебя немного отдает вашим виноградным вином.—?Спасибо на добром слове,?— Чезаре прижался щекой к виску Хона. Кореец, сейчас расслабившийся, тем не менее выглядел отдыхающим хищным зверем или же змеем, готовым в любой миг выстрелить резким и убийственно точным броском. И от осознания того, что это безусловно опасное и смертоносное создание сейчас так доверчиво положило голову на его плечо, у Чезаре сладко заныло в груди. —?А ты что, настолько часто подсматривал за павлинами? Я вот их больше ел, чем наблюдал.—?В моей стране не имеют обыкновения есть всех, кого могут поймать,?— лениво отозвался Хон, перехватил лежащую на шамарре руку Чезаре и нашлепнул себе на живот. —?Они просто ходили по отведенному им саду и занимались своими павлиньими делами. И когда мне удавалось урвать немного времени для любования природой, я часто натыкался на них. У вас здесь сад вокруг дворца, верно? А у нас дворец внутри сада, в этом большое различие. Если осадить этот дворец, сколько он протянет без учета того, что можно снести стены пушками? Мой дворец мог бы простоять в осаде много лет, и никто из придворных даже не заметил бы.—?Ну, значит это была бы игрушечная осада, раз придворные не заметили ее,?— хмыкнул Чезаре, вспомнив нашествие французов Карла Восьмого, когда по улицам Рима текли реки крови. —?Я помню, как пришли французы. Можешь поверить, это заметили в Риме все, даже папа.—?Давай не про осады, а? —?Хон скривился, как от зубной боли. —?Конечно я про игрушечные. Это лишь иносказание, о том, что садов, заборов и голой земли в моем дворце много больше, чем построек с крышей.—?Давай не про осады,?— с готовностью согласился Чезаре. Погладил Хона по животу и со вздохом проговорил:?— Пожалуй, пора выбираться отсюда. Капелла, конечно, последнее место, где нас станут искать, но все же не следует торчать тут слишком уж долго.—?Но если это последнее место, где нас будут искать, зачем нам отсюда выходить? —?сладко, с лукавой улыбкой протянул Хон, прижал голову Чезаре к своей и погладил его по виску. —?Хотя знаешь как можно? Пошуметь рядом с капеллой, дать гвардейцам ее обыскать, а потом вернуться. Или ты хочешь показать мне еще что-нибудь?—?Не знаю как ты, но я не хотел бы остаток вечности провести голым в Сикстинской капелле,?— засмеялся Чезаре. —?Хотя… с тобой вместе это уже совсем не тягостное времяпрепровождение. Но разве ты не хочешь сходить в гости к Микеланджело?—?Зачем остаток вечности? Остаток ночи,?— пожал плечами Хон, развернулся к Чезаре и потерся носом о его нос. —?И разве твой Микеланджело имеет обыкновение работать так поздно?—?Как раз-таки имеет, если, разумеется, не изменил своим привычкам,?— Чезаре погладил его ладонью по щеке и виску и легонько коснулся губами брови. И подумал, что даже с женщинами ему не хотелось нежничать так, как с этим повидавшим и огонь, и медные трубы мужчиной, которого милостивая судьба кинула в его объятия. —?Хочешь, расскажу, как я с ним познакомился?—?Художнику, чтобы работать ночью, нужно быть богатым,?— задумчиво протянул Хон, прикрывая глаза под ненавязчивой и сладкой лаской. —?Знавал я несколько не то чтобы гениев, но просто талантов, которые работали ночами… и один обнищал, разорившись на масле для ламп, а второй вконец погубил свои глаза и днем ничегошеньки не видел. Конечно, я хочу послушать, как ты познакомился с очередным гением.—?У нас масло пока дешево,?— ответил Чезаре. И, обняв друга, начал рассказывать, как отец положил ему ценой свободы от кардинальской мантии изничтожение набиравшего во Флоренции силу проповедника Савонаролы. Как он и Фарнезе, нынешний папа, отправились во Флоренцию и там убедились в том влиянии, которое возымел проповедник на умы простых людей.—?На площади горел огромный костер, и художники бросали в него свои работы, женщины?— свои украшения и дорогие одежды,?— рассказывал Чезаре. —?Называлось это ?костром тщеславия?. И вся Флоренция словно вдруг разучилась улыбаться.Встретившись с Савонаролой, Чезаре был поражен силой духа этого человека.—?Я всерьез поверил, что поднимаю руку на праведника,?— сказал он. —?И вечером, после того, как встретился с противниками Савонаролы?— это были сплошь богатые торговцы, по ним сильно ударило то торговое эмбарго, которое повелел наложить на Флоренцию мой отец,?— я шел по тихим и грустным улицам в компании луны и бутылки умбрского. И увидел свет в одном невзрачного вида доме, а на его фоне?— странную позу теневого силуэта.—?Это была мастерская Микеланджело,?— продолжал Чезаре. —?Он лепил голого кудрявого парня лет восемнадцати, и ему было плевать на Савонаролу, адские муки и весь свет. Я сам хозяин своего сердца, своей души и своего члена, сказал он мне. А когда я спросил, что же он будет делать, если кто-либо вроде Савонаролы будет против, Микеланджело взглянул на меня в упор и сказал, что тогда он пустится во все тяжкие. Подошел и поцеловал меня. Не знаю, знал ли он тогда, кто я такой. Не думаю.Хон слушал с почти рассеянным видом, думая о своем. Праведник, сила духа, тщеславие и костер… слова Чезаре, вылетая из его рта, сплетались в новую прихотливую вязь, уносящую далеко-далеко от Рима, Флоренции и всей остальной Италии. И не сразу мужчина понял, что нелепо и безобразнейше забывается.—?И что, он в тот же день решил доказать тебе, что хозяин своему члену? —?беззлобно ухмыльнулся кореец, придержав готовые было вырваться слова о том, что Савонарола, благодатно действуя и просветляя душу каждого отдельного человека, был недопустимо опасен для всей страны. —?А целовался Микеланджело хорошо?Чезаре проказливо засмеялся.—?Ревнуешь? —?сказал он. —?Настолько хорошо, что у меня наступило что-то вроде просветления и я придумал, что стоит сказать людям, чтобы повернуть их против Савонаролы. Но переспали мы с Микеланджело только после того, как Савонарола попал в застенок и подписал признание.Он покачал головой.—?Для этого пришлось потрудиться.—?Тебе, Микеланджело, или вам обоим? —?Хон скосил глаза на Чезаре, недобро прищурившись, чуть отодвинулся от каталанца?— и вдруг кинулся на него в коротком и сильном броске, схватил за плечи, силясь прижать к полу. —?И я не ревную. Я тебя ненавижу, Чезаре.—?Что, настолько сильно ненавидишь? —?Чезаре поддался и оказался под корейцем, обхватил его обеими ногами и чувствительно поддал снизу тазом. —?А потрудиться пришлось мне и Нико Макиавелли. И палачам, конечно.—?Нико Макиавелли,?— долгим выдохом, смакуя каждый звук, протянул Хон, облизнулся, будто слизывал с губ сладкую липкую патоку, всем телом прижал Чезаре к полу. Медленно и нехорошо улыбнулся,?— Ты не представляешь, как я тебя ненавижу. Зато я прекрасно и во всех деталях представляю, как именно вы с Нико… трудились.—?С Николо у меня ничего не было,?— так же медленно проговорил Чезаре, улыбаясь в отчаянно-черные глаза, уже мутнеющие веселой яростью. И решил подбросить в это пламя вязанку-другую. —?Хотя ему, возможно, и хотелось. Меня вообще многим хотелось, даже не склонным к мужской любви. Как и тебя, впрочем.—?Не сомневаюсь в этом, Ваше Высочество,?— Хон, уловив такую же азартную и лукавую улыбку в глазах Чезаре, облизнулся вновь, неторопливо и не настойчиво развел ногой его бедра и чуть надавил коленом на пах. —?Мне очень легко верится, что вас, Ваше Высочество, хотелось и старым, и молодым, и красивым, и безобразным, и дурным, и глупым. И партнеров у тебя было много больше, чем у меня.—?Партнерш, хотел ты сказать,?— Чезаре, ощутив колено, касающееся его паха, развел бедра шире и потянулся губами к губам Хона. —?Партнеров у меня только и было, что ты и Микеланджело. —?Остальные партнерами не были, мысленно добавил он.—?И тех, и других,?— Хон с невозмутимой улыбкой надавил сильнее, потерся коленом о пах Чезаре, увернулся от поцелуя. —?Развратный каталанский кобель…—?Неужели развратнее вас, Ваше Величество? —?мурлыкнул Чезаре в ответ, и резким движением, словно борец, освобождающийся из захвата, перекатился через Хона, оказавшись на нем сверху. —?Ну что ж, кобель так кобель,?— он закусил губу и с силой прижал плечи Хона к меху шамарра.—?Развратнее-развратнее,?— Хон переждал миг горячего, деятельного страха, разлившегося по всем членам, медленно и спокойно выдохнул и затих под Чезаре в показной покорности. —?Я по сравнению с тобой просто образец умеренности и благовоспитанности.—?И что мне сделать с образцом умеренности и благовоспитанности? —?прищурился Чезаре. Развел коленом бедра Хона?— и в этот миг снаружи капеллы раздались уже очень явственные брязканья металла и голоса.—?Закрыто,?— прогнусил кто-то на французском с гортанным бретонским прононсом.—?Проверить надо, тут ходов и нор что дырок в лимбургском сыре,?— густо бухнул другой голос.—?Я их даже не убью,?— обреченно проворчал Хон, спихивая Чезаре с себя, поднялся. На лице мужчины расцвела пугающе спокойная улыбка. —?Чезаре, ты не хочешь вспомнить ту часть своей молодости, в какой носил кожаную монету на макушке?Не дожидаясь ответа, мужчина вернул на себя белый ханбок, сотворил свою старую киноварную мантию, пояс, рассыпались по плечам расплетенные волосы. Не отказав себе в удовольствии хоть что-то сделать руками, Хон взял из воздуха ленту и принялся вязать на голове привычный и почти забытый пучок.Покачав головой, Чезаре снова оказался в одежде. Замечание о кожаной монете на макушке повеселило?— тонзуру ему никогда не выбривали, но вспомнить… Как минимум подстраховать друга, подумал Чезаре, творя кардинальское одеяние. И тут же подумал, что наличие сразу двоих нестарых и не совсем страшных с виду кардиналов в одной капелле ночью вряд ли породит в солдатах дополнительно благочестие.Дверь между тем отперли и в темной кишке прохода заплясали факелы.Хон бесшумно и глубоко выдохнул, прочищая горло, расслабился, водрузил на голову свою высокую королевскую шапку. Сейчас не требовалось никаких сверхусилий, чтобы избежать ареста, и можно было покуражиться, без боли и натуги повспоминать прошлое. Спастись сейчас легко, просто провалившись сквозь пол, и это придавало дополнительной уверенности и остроты?— удастся ли обойтись одними своими силами? Как бы то ни было, подобного очень хотелось.Заранее сдвинув брови грозно и задумчиво, Хон выступил в коридор, окинул мрачным взглядом снующих впереди людей.Они были еще слишком далеко. Они не окружали, не сверлили взглядами и не бряцали оружием, они не были еще достаточно опасны?— и неоткуда было пить терпкую как вино силу.Наконец, пестрая толпа стражников остановилась в смятении перед самым входом в капеллу, и свет чадящих факелов выхватывал из тьмы тупые, озлобленные лица, кажущиеся сейчас обагренными свежей, в тонкую пленку размазавшейся кровью. Это было как раз то, что нужно.Гневно раздувая ноздри, Хон вбуравился взглядом в лоб ближайшего к нему стражника, как раз под тесьмой нелепого черного берета?— и за миг до того, как швейцарец открыл рот, начал свою игру.—?Кто позволил?! —?вскричал он, и голос послушно лился не из горла, а из груди, глубокий и сильный, как гром большого военного барабана. Сам себя раззадоривая, Хон разрешил себе волчий оскал, сжал руки в кулаки. —?Вторгаться в Богом отмеченное место! Тупые, ни на что не способные, кто отдал вам такой приказ? И как вы смеете стоять передо мной прямо, с покрытой головой?!Чезаре хорошо видел, как солдаты сперва недоверчиво зашептались, и подумал, что папские гвардейцы слишком уж толстокожи и привычны ко всякого рода неожиданностям, и уж человеком в киноварной мантии?— пусть даже и с золотыми драконами,?— их не напугать.Но вот по головам гвардейцев прошел словно бы ветерок, и глаза первого, постарше остальных, раскрылись в немом ужасе.—?Ваше Святейшество… —?выдохнул он и отшатнулся, вытолкнув остальных своими широкими плечами в проход.Хон без труда удержал себя от ликующей улыбки?— напротив, явный и искренний трепет гвардейцев придал сил, возвышая над ними, как и положено бессмертному возвышаться над смертными.—?Мне долго ждать? —?сквозь зубы, кривя рот в оскале, выплюнул кореец, порывистым жестом вздернул руку вперед, к проходу. Указующий перст глядел точнехонько на белое, водруженное на берет стражника перо. —?Если не желаете меня слушать, потрудитесь хотя бы избавить меня от своего общества и никогда более не попадаться мне на глаза! Вон отсюда!Хона явно приняли за кого-то из покойных пап, и Чезаре не мог отказать себе в удовольствии просочиться за гвардейцами и подслушать их разговор?— вернее переругивание, после того как они выкатились из капеллы.—?Говорю вам, это он! —?густо бухал тот, что постарше.—?Да разве ж он был так похож на сарацина? Да откуда? —?загудели другие, перемежая слова бранью и божбой.—?А я вам говорю, он! —?рыкнул старший. —?Суровый, с бородой, глазищи сверкают?— как есть, одно лицо! Когда потолок-то размалевывали, он так и крутился, все хотел посмотреть, а уж потом так рад был, так рад. И помер-то верно от радости. Вот и пришел после смертушки в любимое местечко.Вслушавшись в то, что было сказано дальше, Чезаре едва не утратил всю выдержку?— Хона, его Хона, приняли за покойного папу Юлия Второго, за Джулиано Делла Ровере!А Хон, успокоенно выдохнувший и добродушной усмешкой проводивший позорно бежавших гвардейцев, вновь закрыл дверь на засов, снял надетую было королевскую шапку и распустил волосы, прохаживался вдоль расписанных житиями святых стен. Чезаре нигде в капелле не было, но кореец ощущал его присутствие совсем рядом и почти не беспокоился. Все с другом будет хорошо… и у них есть еще как минимум полчаса в тишине и покое.Чезаре, вернувшись, застал Хона как ни в чем не бывало разгуливающим по капелле, подошел к нему и обнял за плечи.—?Ты кажется немного перестарался, друг мой,?— улыбнулся он. —?Но результат того стоит, они ушли и вряд ли вернутся до утра.—?Пятнадцать лет работы горлом так просто не забыть,?— польщенно улыбнулся кореец, погладил ладонь Чезаре и развернулся к нему, потерся носом о его нос. —?Мне уже можно раздеваться? И за кого, если не секрет, они меня приняли?—?За одного из покойных пап,?— ответил Чезаре, обняв корейца двумя руками. —?За того, при котором наново расписывали эту капеллу, как я понял.Говорить, за кого именно приняли Хона, очень не хотелось, и Чезаре ненавязчиво потянул друга к их импровизированному ложу.—?В любом случае, нас теперь не потревожат.