Глава 21. Спохватились, да поздно (1/1)

Синее море, только море за кормой,Синее море, и далёк он?— путь домой…(?Любэ?)Хватились Фосфорина лишь по прибытию в порт английской столицы. Именно там Петру Алексеевичу пришла идея проверить списки добровольцев. Нетрудно представить, в какое бешенство его повергла весть об отсутствии среди прибывших столяра юного новгородского, на которого возлагал большие надежды. Что-что, а в людях государь разбирался и человеческие ресурсы умел ценить. Потому, узнав о пропаже, дал волю ярости. Первым огрёб, конечно же, Меншиков, как наиболее близкий к царю, и досталось крепко: кулаком наотмашь по лицу.—?А, чтоб тебя, морда хитрая, лапа вороватая! Ты что мне тут людьми разбрасываешься?! Да какими людьми? Каков столяр был?— руки золотые, из простого бревна что хочешь мог сделать! Куда подевал, признавайся, шельма!—?Помилуй, мин херц! —?кровь из носа кулаком вытирая, взмолился Александр. —?Да разве ж я куда-то мог его подевать? Чай, не дитя малое, что ж я за ним, как нянька, должен был присматривать?—?Да хоть бы и так, коль мастер на вес золота. В кои-то веки наш, не немчура, не лодырь, не пьяница ведь,?— тяжело вздохнул царь, но потом вдруг страшным взглядом друга окинул:?— А не сбёг ли, а, Сашка? Смотри в очи мне!—?А пёс его знает,?— проворчал Меншиков, а про себя подумал: ?Греки?— хитрый народ, на всякое способны?.Досадно, что вновь по носу получил из-за гадкого мальчишки: то он из монастыря сбежал, то от голландцев кукуйских, то Константинополь воевать рвался, когда ещё молоко на губах не обсохло. А теперь что? С дурной компанией уплыл к берегам Нового Света?—?Говори, что знаешь! —?прикрикнул царь.—?Да ничего не знаю! Не мог он сбежать. В Амстердаме строго следят. Небось, напился вдрызг и забрёл куда-нибудь… на Де Валлен. Полноте, мин херц, тут в охране все сплошь люди Вильгельма Оранского, коль слухи какие из Голландии дойдут, сам первый узнаешь.Досадно было?— толпа зевак, сыновей боярских, к труду с детства не приученных, так вся в полном составе доехала. А Фосфорин, целеустремлённый и ответственный работник, как назло?— не пойми куда запропастился, и никто толком не мог сказать, когда и где последний раз его видели.—?Чтобы к завтрашнему дню каждого допросил. Смотри мне, ослушаешься, сам поедешь в Амстердам. На шлюпке. А нынче с севера шторм надвигается.Всех перебирать Александр, конечно, не стал?— времени бы не хватило. Лишь тех, с кем Фосфорин общение тесное имел ещё на Родине. Собрал пятерых?— Белозольского, Кирилку-дьяка, ещё троих?— и в гостиничном номере с ножом к горлу каждого допросил. Никто не признался, да и, видать, не в чем. Лишь Белозольский, как самый начитанный и просвещённый, гипотезы начал строить, мол, так-то и так-то могло случиться. Сам же Матвей о пропаже товарища хватился не ранее остальных, так как всю дорогу морской болезнью маялся, и никто его, кроме как через швиртборт свесившимся, не видел. Плюнув, Александр в конце концов принял истинной одну из гипотез Белозольского, а именно?— напился грек и проспал до полудня в кабаке.Не особо и беспокоился Меншиков о пропаже младшего товарища, даже, пожалуй, обрадовался?— наконец-то его в покое оставят. Не о том голова болела?— самому бы живым остаться да сёстрам хоть какой кусок урвать. А дальнейшую жизнь Александр на десять ходов вперёд расписал, и какой-то левый мальчишка из Новгорода в его планы никак не вписывался. Другом своим Фосфорина он не считал. Новгородец сам в друзья навязался. Даром, что шесть лет назад денщик по доброте душевной приютил беглеца, себя в отрочестве вспомнив. Ну перевёл ему Пётр с латыни механику строительную, на том спасибо. И Александр ведь в долгу не остался, боевым приёмам научил, надеясь, что дальше Сурьмин им займётся. Но что ты будешь делать?— прилип как банный лист и всюду следом с речами заумными ходил, совета у наставника выпрашивая?— как жить да что делать. ?Назойлив как муха, упрям как баран, стремителен, как ветер в степи, а как что в голову взбредёт?— батогами не выбьешь,?— только так и мог сказать о нём Меншиков. —?Ох и надоел, грек проклятый!?***Тем временем на ?Престиссиме? шла своим чередом суровая корабельная жизнь. Капитан Моретти, несмотря на видимую доброжелательность и природную итальянскую болтливость, оказался строгим и деспотичным, установив жёсткую дисциплину и распорядок дня, согласно которому каждый всегда был занят работой?— с перерывами лишь на сон, утреннюю, дневную, вечернюю молитву и скромную трапезу. ?Монастырь какой-то, а не корабль?,?— роптали матросы, но ослушаться не смели. Сам Моретти, хоть и был человеком мирским, но несколько лет назад попал под сильное влияние иезуитов и остальным свои взгляды навязывал.Впрочем, сам капитан почти не выходил из своего кабинета, зарывшись в бумаги и морские карты, а за поведением команды следил Грасси, то и дело раздавая подзатыльники: за лень, небрежность, сквернословие, а иногда и просто так, когда изжогой маялся. Единственным, кого не трогали, был Гугу, но лишь потому, что кок был настолько угрюм, замкнут и неразговорчив, что, казалось, никакие предупреждения и угрозы на него не действовали. ?Давно его надо было за борт выбросить!??— ругался боцман, на что капитан лишь закатывал глаза: ?Друг мой, он ведь такой же добрый христианин-католик, как и мы, нельзя, никак нельзя его за борт!?Что до Фосфорина, то ему поблажки не давали, несмотря на знатное происхождение, которое распознал в нём капитан, и юный возраст, на который он, впрочем, и не выглядел. Не привыкший к безделью, Пётр был рад любой работе, лишь бы отвлекала от мрачных мыслей. ?Бывало, как выпадает свободная минута, на палубе у штирборта с Васькой узлы вязали?— на скорость и прочность, кто быстрее. Потом приходил боцман Грасси и раздавал всем подзатыльники, мол, поторапливайтесь, дурни?.К вечеру собирались ребята на кубрике, после трудов и перед молитвой вечерней беседу вели нехитрую?— кто где побывал, что повидал, да о родных краях. Фосфорин в дружную компанию матросов не сразу смог влиться, большей частью в стороне сидел, слушал, хоть и не всё мог понять. Вспомнил вечера летние в Преображенском, как с Колькой и Михейкой у костра собирались, как сухие ветки в огонь подбрасывал да игру Михейкину слушал. Вспомнил?— и какая-то светлая печаль душу тронула.—?Через пару недель в Порту причалим,?— за вечерней беседой поведал Петру на латыни Вашку. —?Там мой дом. Супруга и сынок Лиаш ждут. И сестра Фелисия.Фосфорин в ответ кивнул, мысленно упрекая товарища, что напомнил о доме. О таком доме, который ждал его в Москве, Пётр и думать без сокрушения не мог. Одна только мысль о Софьюшке, солнышке маленьком, душу грела, успокоение и надежду внушала. Удивлялся Пётр мыслям подобным. Давно отвык от них, огрубела и очерствела душа юная в походах и работе непрестанной.—?Твои где? —?неожиданно вывел из раздумий хрипловатый голос одного из матросов по имени Пьер?— марсельский тёзка обратился к Фосфорину на родном языке.—?Кто? —?Пётр сделал вид, что из-за неважного знания французского не понял вопроса.—?Семья,?— пояснил Вашку.?— Отец с матерью в Новгороде,?— холодно отозвался Пётр, но потом пояснил. —?То древний город на севере Московии.?— С власть имущими, небось, не поладил,?— предположил с усмешкой тот матрос любопытный.?— С чего ты взял? —?возмутился Пётр, клеветы не терпевший.?— На ?Престиссиму? от хорошей жизни не попадают. Одни беглецы, вольнодумцы да несправедливо осуждённые.?Почти как на Кукуе родимом,?— вдруг подумалось Петру. —?А ведь ребята хорошие, отзывчивые да смышлёные, таких бы Петру Алексеичу представить?— служили б верою и правдой?.?— Вон, один Бертуччо чего стоит! —?вспылил вдруг матрос Франсуа.?— Кто таков Бертуччо? —?переспросил Фосфорин, не разбирающийся в сокращениях имён иностранных.?— Альберто Джордано Прести, еретик из Неаполя,?— закатил глаза Франсуа; Вашку и несколько других матросов поддержали его одобрительным ?о-о-о, louco herege!??— Неправда,?— возразил Фосфорин. —?Альберто?— прекрасный человек и инженер одарённый. Такие вещи мне поведал…?— Ты это брось! —?вдруг прошипел ему прямо в ухо, незаметно пихнув локтем в бок, Вашку, что-то пытаясь объяснить без слов. —?Не смей про него, понял?Пётр лишь молча кивнул, не став разговор неприятный продолжать. В самом деле, здесь он один среди чужих, права голоса особо и не имел. До Неаполя бы как-то добраться, а оттуда уже, неизвестно каким образом, домой. Но всё же, собравшись с духом, решил наконец рассказать о себе новым товарищам.?— Что там наш старик про него наплёл? —?перевёл тему Пьер, обратившись к Вашку и мотнув головой в сторону Петра. —?Правда, что ль, благородный мсьё??— Мне-то откуда знать,?— пожал плечами португалец.?— Сущая правда,?— ответил вместо него Фосфорин. —?Хоть словам моим здесь, на шхуне, грош цена, а всё же прошу поверить слову дворянина. Я потомок греческих патрикиев из Константинополя, волею Божией оказавшихся в Новгороде. Но не тем горжусь я, ибо и простой человек возвыситься может доблестными делами своими, а высокородный?— в нищете и пороке погрязнуть. Нет, тем я горжусь, что, по примеру правителя нашего, а тем паче?— по примеру Господа нашего Иисуса Христа, собственноручно работы столярные и прочие выполняю с прилежанием и мыслью о пользе Отечеству.?— Расходимся, ребята,?— скомандовал Вашку. —?Пока Грашши не пришёл. Отбой череж десять минут, а у наш ш Педру дежурштво.Впрочем, до дежурства тоже было десять минут. Пётр и Вашку направились к бакборту?— к вечеру поступила жалоба на возможные трещины в полу, сквозь которые просачивалась вода. Нужно было исследовать и заделать. Ждали теперь распоряжений, а пока Вашку счёл разумным хоть как-то скрасить драгоценные минуты отдыха. Достав из кармана бриджей фляжку, португалец протянул её Фосфорину.?— Отведай вина из Байрады*,?— пояснил Вашку. —?Такого у ваш в Сидаде-Нова не бывает.?— Благодарствую,?— Пётр отхлебнул из фляжки и вспомнил то вино?— как кровь багряное, терпкое, с привкусом дубовой бочки. Вино, которое один раз в жизни и пил?— на своей свадьбе. А дальше?— понесло разум по волнам памяти.?Вспомнил пиршество в доме купеческом, песни пьяного Данилыча, невесту юную, за столом задремавшую, тёщу, от радости сиявшую…??Какого лешего мне Васька о том дне напомнил? Нет, Пётр, не смей дальше вспоминать, не то плохо придётся матросу, ни в чём не повинному?.С камбуза тем временем, кашлянув и выругавшись на португальском, вышел Гугу с ведром помоев в руке. Медленной, тяжёлой поступью, скрипя досками, прошагал мимо парней, из-под сдвинутых, нависающих бровей взгляд недобрый исподлобья на Фосфорина бросив и зубами скрипнув. Но вслух не сказал ничего, а, вылив помои за борт, молча обратно побрёл. Пётр внимания не обратил, хотя и следовало бы.?— Больно угрюм ты. Словно старик какой,?— заметил Вашку. —?Причалим, познакомлю с Фелисией.?— Почто мне с девицей знакомиться?Казалось, что терпение вот-вот лопнет, и отведает морда португальская крепкого кулака русского.?— Мне б в хорошие руки её отдать. А ты, вижу, парень неплохой и неглупый.?— И женатый,?— с кривой усмешкой огорошил товарища Фосфорин.?У бизань-мачты по-прежнему кружили беспокойные чайки, как причудливые огоньки белоснежные. Крики их были подобны воплю отчаяния, такого, которое всеми силами подавлял и не давал на волю вырваться. Один среди чужих, в открытом море. Что бы ни говорил я им, как бы ни шутил и ни пытался сохранять рассудок хладный, а всё же?— страшно. Не смерти боялся, но вероятных слухов дурных о себе, чёрным вороном душу клевавших и покоя не дававших…??— Хороша жена-то? Снаружи да изнутри?Фосфорин молчал. Сказать было нечего. Лишний раз объятия Агриппины вспомнились, отчего только уши покраснели. Гнал от себя прочь мысли грешные, не хотел перед товарищем опозориться или, того хуже, дядькам своим уподобиться.?— Да чего краснеешь, какие твои годы? Вон, Жак, юнга наш, тоже пока с девкой не был.?— С чего ты взял, что я не был? —?грубо отозвался Фосфорин. —?Как женил меня отец три года назад, так я сразу к делу и приступил,?— а сам подумал: ?Глупость несусветную сказал. Приступил, как же. Тёщу обрюхатил, на всю Москву опозорился…??— Наградил Бог за труды??— Дважды,?— буркнул в ответ Пётр, за что одобрительный свист в ответ получил.?— Выпьем же! За сильных и крепких сыновей твоих, именем же… Как супругу твою да сыновей твоих звать? —?грубо и развязно вопросил Вашку.?— Супругу?— Софья Доброславина. Сыновей же?— Данила и Гаврила, да хранит Господь их, бестолковых,?— проворчал Фосфорин и отхлебнул вина за здравие сыновей своих незаконнорождённых.?— За мальчишек?— Даниэле и Габриэле Доброславеш Фосфореш да Сидаде-Нова! —?гаркнул Вашку, и звонкий раскатистый смех матроса слился с криком беспокойных чаек.***?— Что, матушка? —?протерев глаза спросонья, вопросила Софья, когда Агриппина к ней посреди ночи в спальню зашла со свечой в руке и слезами, по щекам пухлым катившимся.?— Молва до Москвы дошла: пропал наш Петрушенька, до столицы аглицкой не доехал,?— и с теми словами опустилась на кровать дочери и зарыдала в голос.?— Не тревожься, матушка,?— успокаивала её Софья. —?Не мог пропасть, не мог сгинуть, вот сердцем чувствую! Молва людская?— слухи, не истина, а коль и вправду в беду попал, так слезами ему не поможешь. А молитвою поможешь. Помолимся, матушка, святителю Николаю и апостолу Петру о спасении души нашего Петрушеньки.?— Вся в отца ты, доченька, умом да благочестием. Не то, что я, грешная да неразумная.Беда одна не приходит. Неделю спустя, как дошли дурные вести до вдовы Доброславиной и дворянки юной Фосфориной, к ночи стук отчаянный в ворота раздался. Юноша белокурый в шапке и тулупе крестьянском, словно чужой, требовал впустить его. Узнала незнакомца того Агриппина, велела слугам впустить в дом. Тот шапку снял и поклон земной отвесил.?— С чем пожаловал, Михеюшка? —?ласково обратилась к Третнику Доброславина, кота на коленях поглаживая.?— Нет времени долгий разговор заводить. А пришёл с тем, чтобы предупредить: на дом ваш давно супостаты-завистники покушаются, поджечь хотят посреди ночи. Бессилен я против них, ничего поделать не могу!?— Что ж делать-то теперь, Михеюшка? —?обеспокоенно вопросила Агрипина, со скамьи поднимаясь и чётки в руке сжимая.?— Бегите, бегите из столицы, как можно скорее. Здесь ныне скверные дела творятся! —?воскликнул Третник, собираясь уже было покинуть дом купеческий. Но тут вдруг в светлицу Софья вбежала, чем-то взволнованная. Увидев Михейку, бросилась к нему, едва дыхание переводя. Поклонилась, подошла к гостю и, прямо в глаза смотря, промолвила:?— Не уходи, Михей, дай что скажу тебе. То важно зело и внимания требует.?— Чего тебе, Софьюшка,?— вздохнул Третник, всё же повернувшись к ней. —?Вести какие о Петре дошли? Сам поверить не могу, что пропал орёл наш. Хорошо до Новгорода пока слухи не дошли, не вынесет старик вести дурной.?— О Петруше молюсь денно и нощно, только не о том тебе поведать хочу. Была на неделе в Новодевичьем, среди послушниц девицу видела?— одно лицо с сестрой твоей Марьюшкой, да и на тебя чем-то похожа. Прости, коль привиделось.?— Должно быть, согрешил с кем-то батюшка наш покойный, с кем не бывает,?— горько усмехнулся Михей, подразумевая друга своего непутёвого?— Фосфорина. —?А может, и показалось. Что уж теперь, самому в каждой второй девке Марфуша мерещится, как наваждение какое.?— А я бы не опускала руки, а поехала бы и поспрашивала,?— надула губки Софья.?— Не до того сейчас, Софьюшка. Время неспокойное. Саблю из руки выпускать нельзя ни днём, ни ночью, всегда быть готовым к войне. Ныне такое происходит, что брат на брата готов пойти. Сурьмина спроси, скажет тебе, да только не надобно девице нежной такие вещи знать.***Ветер гнал шхуну ?Престиссима? к берегам солнечной Португалии, откуда родом были большинство матросов. Ворчал капитан Моретти, не хотел причаливать в Порту?— разбегутся, канальи, не соберёшь потом. И так в Голландии часть команды растеряли, а всё виноват негодяй Альберто Прести, с капитаном поссорившийся и людей его верных, неаполитанцев, к себе переманивший. А куда уж сбежали под началом бунтаря?— то никому не ведомо.Возвращался как-то поздно вечером Пётр с дежурства: уставший, бессонными ночами измотанный, одним желанием лишь управляемый?— рухнуть на койку и проспать до самого подъёма. В мысли свои мрачные погрузившись, не заметил, как широкая, низкорослая тень за его спиной возникла.Предательски скрипнула доска. Вовремя успел обернуться Фосфорин. Ещё мгновение?— и нож, направленный в спину юному греку, пролетел прямо у груди, вонзившись в стену.?— Гугу? —?несказанно удивился Пётр, фонарь приподняв на уровень лица своего и устремив взгляд на кока. Даже в темноте было видно, как налились кровью небольшие серые глаза, как перекосило от злости и так неприятное лицо. Послышался скрип зубов, и в следующее мгновение Гугу, достав другой нож из кармана бриджей, бросился на Фосфорина, хрипло, заплетающимся языком, выкрикивая ругательства:?— Filho de puta! Vai para о caralho!*Точного перевода Пётр не знал, но суть понял, чем был несказанно взбешён и резко, пока пьяный кок не успел что-либо сообразить, подскочил к нему, схватил за руку, в которой тот сжимал нож, и резко опустил, заломив ему руки за спиной. Преимущество Фосфорина было лишь в том, что Гугу, мертвецки пьяный, туго соображал. Со всей силы Пётр двинул португальцу кулаком в челюсть, разбив губу и измазав руку в крови обидчика. Гугу потерял равновесие и, хватаясь за воздух, сполз к основанию мачты, где мгновенно вырубился и проспал до самого рассвета.?Нет, даже здесь мне покоя нет, даже здесь, на чужбине, среди волн морских, врагов себе нежданных нажил. В чём провинился? Чем ненависть заслужил? О том не ведаю. Об одном молю, Господи, хоть бы на Родину живым возвратиться да доброе имя и честь свою восстановить пред лицом государя?.