Глава 19. Приключения в Амстердаме. Роковая ночь перед Рождеством (1/1)

В разгар лета прибыл в Голландию государь Пётр Алексеевич с несколькими приближёнными. По прибытию же в столицу государь с Меншиковым и несколькими ребятами сразу же, благодаря заступничеству губернатора Вицина, на верфь Ост-Индскую поступили простыми рабочими. Остальные участники посольства, в том числе и наш герой, доехали туда лишь в середине августа. В восторге был Пётр Фосфорин: вот она, страна кораблей и безграничной свободы, в которую так рьяно рвался государь, о которой так живо и ярко рассказывал покойный мастер ван Захт.Бесконечные сети каналов, откуда словно вырастали аккуратные ?пряничные? дома?— их тёмно-бурые или коричневые фасады, украшенные белым узором, издали и впрямь напоминали пряники с сахарной глазурью. Высокие, но шириной, в среднем, в полтора человеческих роста, эти дома казались почти игрушечными. Вдоль каналов качались на волнах плавучие дома-баржи, на окнах которых хозяйки выращивали цветы. Узкие, залитые помоями улочки, вдоль которых расположились всевозможные кондитерские лавки, отчего впечатление сложилось смешанное: запахи помоев, гнили, цветов и свежей выпечки слились воедино и странным образом воздействовали на гостей?— кто-то проникся, кому-то стало тошно, но равнодушным не остался никто.Неизвестно почему, но по приезду в Амстердам у Фосфорина вдруг возникло непонятное ощущение: что-то случится, что-то из ряда вон выходящее и необыкновенное. Это чувство пьянило разум и полностью подчинило себе, заставив забыть все опасения и лишь наслаждаться мгновением, получая от жизни всё, что только можно.Прибывшим в августе ребятам тоже работу нашли на верфях по способностям их. Так, Матвея Белозольского направили в инженерную школу, поскольку хорош оказался в математике и геометрии. Героя же нашего, Петра Фосфорина, после двух месяцев обучения определили на ремонт некоего зарубежного судна, в плачевном состоянии пребывающего. Идея, как шутка, первоначально возникла у Меншикова, сильно выпившего после работы в компании с голландскими подмастерьями, и одобрена столь же сильно выпившим государем. А Фосфорин воспринял новость восторженно, на следующий же день собрав команду из нескольких московских и голландских ребят и отправившись вместе с ними на верфь, где ожидала их ?старая гнилая посудина?.?С первыми лучами солнца вставали и шли на верфи?— постигать в совершенстве науку корабельную, не на бумаге, не на учении, а в деле. Меня, как одного из способнейших, сразу после учений, в октябре месяце на починку старого торгового судна определили, по словам мастера, третий месяц в порту на якоре стоявшего. То была небольшая трёхмачтовая шхуна ?Престиссима?, следовавшая из Нордвича в царство Неаполитанское, перевозившая некий товар и сильно повреждённая во время шторма. Шхуна была собрана, по-видимому, малоопытными мастерами на скорую руку и нуждалась почти в полном перестраивании.Вскоре сдружился я с мастерами местными, в особенности с некими Винсентом и Феддриком. Хоть и с трудом по-голландски с ними изъяснялись, но худо-бедно понимали друг друга. Многому научили меня, чего раньше не знал, многим особенностям в строительстве и сборке. Познакомился также с молодым неаполитанским инженером и изобретателем Альберто, любопытнейшим и всесторонне грамотным человеком. За скромной трапезой поведал он мне о таких вещах, которых никто ранее не знал, а посему просил держать их в тайне?.Не только на верфях?— в кузницах и разных мастерских побывали гости московские, любопытные и любознательные. Всюду отметились, всюду нос сунуть успели. Часовую механику, кузнечное и даже ювелирное дело освоили наиболее способные: хвастался Фосфорин новыми часами, под руководством мастера ван Роозевельта собранными, с полудрагоценным камнем, в них впаянным, государю в знак преданности и верности затем подаренными. По инициативе последнего посетили и место, на Руси невиданное и проклятым сразу бы объявленное: в один из солнечных дней октябрьских посетил Пётр Алексеич с несколькими приближёнными своими анатомический театр.?Странно и страшно было. Мертвецы бледные по койкам лежат. Всех возрастов?— старики, девки, дети малые. Младенец в дальнем углу?— как живой! А сам, прости Господи, на цесаревича Алексия во младенчестве чем-то похож. Бросился к нему Громовержец, на руки взял, вот-вот оживит беднягу. Подержал в руках, зубы сцепив, в конце концов в лоб поцеловал, обратно положил и отчего-то приуныл. Но тотчас печаль с очей смахнул и, спросив по-голландски разрешения у доктора, обратился к собравшимся здесь добровольцам:?— Мы собрались здесь для изучения дела великаго, коему господин Боэргав вас научит.Увидев, как поморщились стоявшие в дверях и переминавшиеся с ноги на ногу Венька Пирожок и Кириллка-дьяк, царь в ярость впал.?— Что морщитесь? А ну?как заставлю зубами дёрнуть швы на животе покойника и сердце из груди его вынуть!Те чуть в обморок от страха не попадали.—?Я готов, мин херц! —?грубый задорный глас из дверей раздался.Глядь?— Данилыч! Растолкав присутствующих, в первый ряд протиснулся и молвил:?— Действуй, Алексашка! —?одобрительно и изумлённо воззрился на него государь.Указали ему на юношу бледного, белокурого да красивого, Гиацинту подобного. Жаль было красоту портить, чуть не воспрепятствовал наставнику, да ослушаться не мог Громовержца. Александр Данилович уверенно нити лезвием рассёк, потянул осторожно. Смутился я вначале. Но природа любопытная восторжествовала: глянул и узрел всё, что мог узреть. Зрелище предстало жуткое: швы расступились, увидел я скрытое под покровом кожи человеческой. Александр принял из рук местного анатома скальпель, вскрыл грудную клетку юноши усопшего, под рёбра рукою войдя и с некоторым усилием вытащив оттуда сердце его. Увидел, каков на вид источник страстей неистовых. Некогда пылкое, любящее, ныне же?— хладное, липкое. Из груди мертвеца его вытащив, государю показал. За то похвалил его государь, по плечу дружески похлопав?.В дальнем углу от злости и зависти зеленел присутствующий там Герман Шварц, давно зуб на Меншикова, Фосфорина и компанию их точивший. За что? Вероятно, за то, что, вопреки недостаточному образованию, проявляли ребята способности редкостные, за то, что препятствовали сплетням, пресекая их на корню, за то, что зубы ему выбили за те же сплетни. Да и за то, что почему-то вечно первыми они оказывались, несмотря на обещанное ему дядькой первенство при дворе. И сейчас Герман от злости кипел. Сам, жестокий и бесчувственный по природе, резко приблизился к месту действия: хотел было тому же юному покойнику голову отсечь, да вступился вовремя Фосфорин, а вслед за ним Меншиков подзатыльник знатный зарядил, да и доктор анатомии не позволил произвол творить безрассудный. Усмехнулся Шварц, но ничего вслух не сказал.?Позже, в гостиницу вернувшись, рубаху снял, себя ощупал и невольно подумал: а ведь то же самое внутри имею. И кости, и плоть грешную, и кишки мерзостные. Помру?— что останется от меня? Останки смрадные? Нет, не для того, не для того человек на земле рождается. Погибнуть легко, а память добрую и Царство Небесное?— заслужить надобно.Вечерами ребята наши по местным кабакам кутили, пиво?— золотистое, пунцовое, чёрное?— глушили вёдрами, едва успевая ремень на портках расстегнуть, дабы малую нужду в них не справить. Впрочем, один из наших, Тимошка, всё же отличился. Над ним смеялись до утра, продолжая пить и веселиться. Я же им компанию не составлял, ссылаясь на работу нелёгкую, все силы отнимающую. Но так оно и было. На верфи в полную силу вкладывался, всяческое одобрение государя вызывая и на благо Родины нашей процветания дальнейшего стараясь. Посему всячески воздерживался от развлечений.Общества девичьего совсем старался избегать, испугавшись, как бы снова Господь не наказал за прелюбодеяние. Да только не слушал моих доводов Данилыч: на третий день пребывания в городе утащил с собой в одно место необычное, где блудницы всяческия гостей принимали и услуги им нечестивые оказывали. Делать нечего, последовал за наставником, девку мне он сам, на свой вкус, выбрал да наказывал ей потешить меня лучшим образом. Так потешила, что из очей искры посыпались?— никогда доселе подобного не испытывал. Стыдно, стыдно вспоминать о том. Прости меня, Софьюшка, ангел мой. Прости меня, мужа твоего недостойного. Как ты там, родимая?..?***Перенесёмся же на мгновение на восток, в Московию, где все родные и близкие Петра остались. Софьюшка, дворянка юная, девица добрая и светлая, супруга своего беззаветно и безответно любящая, сразу по отъезду его в страны дальние сама, в сопровождении слуг и старой няни, в паломничество в монастырь Новодевичий отправилась?— помолиться Пресвятой Богородице о здравии и спасении раба Божьего Петра. Там, в свете приглушённом лампад вместе с сёстрами в жарких молитвах и земных поклонах время проводила и хоть видом своим того не подавала, но в душе страшно беспокоилась за ?Петрушеньку любимого?. Когда влюбиться успела?— сама толком не знала, кажется, ещё во времена Азовских походов. Но выразить не могла своих чувств, в тайне их бережно храня. Потому и не подозревал о том Пётр, считая себя ненавистным для супруги юной.В Москве же тем временем, в тереме с зелёными ставнями, Агриппина едва справлялась с шумной и неугомонной детворой?— росли сыновья здоровьем крепкие да нравом лихие, непослушные: чуть рассвет над Яузой забрезжит, с кроватей спрыгивали и убегали во двор?— с посадскими ребятами голубей гонять и с собаками дворовыми наперегонки носиться. Еле успевали за ними няньки и дядьки с ремнями и розгами?— тем всё нипочём. Павлуша же им компанию редко составлял, большей частью проводя время за клавесином, государем пожалованным, от деда доставшимся, да за чтением книг иностранных из библиотеки Доброславиных.Бывало, наведывался в столицу ?старик? Фосфорин, младшего сына и внуков проведать. Иногда и Ефросиньюшку с собою привозил, ?понеже матушка от нея зело устала?. Как приезжала их?тётка, оторва юная?— в полный восторг приходили племянники и вместе с нею из дому убегали, по улицам со смехом носились, в сады боярские лазили: Ефросинья на дерево забиралась и яблоки рвала, а мелкие внизу подбирали. Временами попадались и розгами от недовольных соседей получали. Тогда уж Агриппина приходила за ними, пред хозяевами извинялась, детям мягко подзатыльники раздавала и домой?— босых, грязных и взъерошенных?— уводила, по пути ругая. А как нюни кто из мальчишек распускал?— так сразу сжималось сердце любящее, обнимала и дома яблочком в меду угощала. Любила самозабвенно сыновей своих от зятя юного, всё им покупала, всё для них делала, а посему вскоре и избаловала вконец. Вредными и капризными росли Данила и Гаврила, и управы на них в доме не находилось. Отец бы на место сразу поставил, но где он тогда был? Далеко, на верфях голландских, в поте лица своего корабль неаполитанский из руин поднимал.***Задержались ребята в Амстердаме прилично?— с августа аж до января месяца. Зато и в науках преуспели так, что фору голландским мастерам дать?— раз плюнуть. Все постарались, а более других юношей-добровольцев хвалил царь неприметного скромного юношу с белой прядью в смоляных кудрях. За четыре с половиной месяца на верфях под его пылким руководством и с непосредственным горячим участием полностью перестроили вместе с подмастерьями неаполитанскую шхуну, считавшуюся уже легендарно безнадёжной и на щепки пригодной. Фосфорин и его подряд работали на износ?— едва успевали глаза сомкнуть. Диву давался царь, обещал награду невиданную по возвращении на Родину: за честную службу титул дворянский восстановить всему семейству Фосфориных.?Ликовал несказанно: сумел трудом честным благосклонности государевой добиться. Глядишь, как заручимся поддержкой герцога Оранского и императора Римского, объединимся, разгромим державу Османскую, а там и Константинополь…?Мечты кружили голову Фосфорину. Потеряв бдительность, перестал обращать внимание на происходящее вокруг. А тем временем дурное дело в одном из домов, для посольства отведённых, творилось.?— Что, морда собачья, профукал ты дело великое? Как тебя ещё земля носит,?— сплюнул Герман, презрительно на опустившего голову Вениамина глядя. —?Как? Как мог тогда упустить??— Дык я того, думал, надёжная девка,?— оправдывался Венька.?— Девка? Надёжная? Вздурел совсем, швайн! —?прорычал Шварц. —?Жир согнал, а ума не прибавил! Не уразумел, что девки все?— твари продажныя? Э, с кем связался я. Среди вас, русских, ни одного человека нет. Всех бы вас взять, да на кострах сжечь!?— Ну не гневайся ты, не гневайся, свет мой, Геша,?— умилённо взглянул на него Венька. —?То оплошал я, надо было сразу ея, как ты велел, топором прикончить вместе с приплодом, а я, дурак, лишь запугивал, пока сама не сдохла, да и письмо то…?— Да плевать на нея! Цель не достигнута. Покуда жив пёс приблудный Алексашка, не бывать нам при дворе первыми. А дядька, старый чёрт, наобещал всякого, когда из Саксонии с ним бежали, мол, примут нас варвары как гостей высоких, в министры сразу возьмут! Нет же?— сиди на Кукуе и шти хлебай! При покойном царе-то порядок был. А теперь вот всякие Меншиковы, твари безродные.?— Погодь, Гешенька. Знаю, как устранить вредителей сих,?— Вениамин склонился к Герману и промолвил:?— Яда того Третниковского не осталось, ушёл весь на… не тех людей. Но имею при себе одно снадобье.?— Что за снадобье? Говори, не томи! —?прикрикнул на Веньку Герман, за воротник его схватив костлявой рукой.?— Дурман-трава, какой на Руси не видывали. Имеются у меня в кабаке портовом люди знакомые, надёжные. Подсыплют Алексашке в чарку, он выпьет и уснёт?— часов эдак на пять-шесть, а коли побольше сыпануть?— так и вовсе может не проснуться.?— Врёшь! На тебя надежды нынче нет,?— проворчал Шварц, из-под сведённых бровей взгляд недобрый, тяжёлый бросая.?— Верь мне, на сей раз справлюсь, не быть мне инженера великого племяннику полюбовником! —?с жаром воскликнул Венька.?— Тише ты, швайн! —?прошипел Шварц, грубо заткнув Веньке рот ладонью. —?Сделаешь всё незаметно, я за тебя не отвечаю. И чтоб на сей раз! Уразумел?!—?Уразумел. Тем более случай скоро представится: наши неотёсанные московиты Рождество и отъезд в Англию празднуют. Полагаю, попойка будет великая. Там напоят и уволокут куда-нибудь… да хоть вон, на шхуну ту злосчастную! Как раз почти одновременно с нами отплывают. Народу будет много, в суете и не заметят, не хватятся денщика царского. А ежели и государя отвлечь…?— Чудесно. Вот там и покажешь, на что способен. А пока что?— не хочу тебя видеть. Иди.?— Иди? Но как же?.. —?замешкался Венька, ремень теребя.?— Сам себя потешу, не впервой,?— сказал как отрезал Герман, ледяным бесчувственным взглядом пронзая бедного Веньку, который, хоть и попал под влияние супостата-изменника, но был предан ему безмерно.В ночь перед Рождеством собрались ребята в приморском кабаке?— отпраздновать предстоящий переезд в Англию, царицу морей. Гуляли всю ночь, песни угрюмых моряков слушая и невпопад подпевая, девиц нескромных танцам лихим ритм по столу отстукивая и на колени к себе сажая. И хоть светлый праздник ещё не наступил, но настроение уже было у всех приподнятое. Не рад был лишь Фосфорин, и сам не знал почему. Вспомнил, как в раннем отрочестве чуда Рождественского ожидая, сладкой, детской истомы был исполнен. Как на всю ночь их малолетних?— Петьку и Федосью?— отец с матерью брали в церковь на торжественное богослужение. Как всю ночь рождественскую дети ждали подарков от святого Николая?— нехитрых, но всегда желанных. Как в восторге разворачивали ранним утром, после всенощной, свёртки с пряниками, леденцами и игрушками. Всё вспомнил Пётр, и в сердце защемило.Не то сейчас. Тоска и беспокойство необъяснимое. Сел в углу за стол, кулаком подбородок кое-как побритый подпёр. Вскоре в кабак зашёл и Белозольский. Увидев товарища, в печали пребывающего, к нему подсел, разговор попытался душевный завязать:?— Почто, Фосфорин, невесел сидишь??— Ох, Матвейка. Что-то будет,?— наконец промолвил Фосфорин, не моргающий взгляд устремив в пространство.?— Да что кручинишься! Пей и веселись. Утром в Англию отплываем. А там и новые нас ждут с тобой приключения. Вон, гляди, Данилыч так тот уже навеселе!Александр Данилович был, как всегда, в ударе: сыпал шутками, прибаутками, ребят смешил, государя радовал. Вскоре до царя слух дошёл: дескать, в дальнем углу, где Фосфорин с Белозольским сидели, почему-то невесело. Возмутился царь, встал из-за стола, пошёл разбираться, Данилыча с девицами потешаться оставив. А Фосфорин как раз в то же время направился к Меншикову, обсудить что-то хотел. Так вышло, что Пётр Алексеич с боярином Белозольским за столом остался?и ругал его за дурное настроение. Затем его Лефорт перехватил и увёл из кабака ?голову проветривать?. Пётр Иваныч же остался с Меншиковым, вслед за ним одну за другой стопки опрокидывая.К середине празднества к их столику девица странная подошла по происхождению точно южанка: смуглая, черноволосая, черноглазая, как есть Медея колхидская, вся страсти преисполнена. К Меншикову вплотную приблизилась, по плечу нежно провела, чарку с вином ароматным протянула. Александр Данилович уже было поднёс чарку к губам, но тут вдруг Кириллка-дьяк примчался с воплем:?— Государю дурно! Александр Данилович, беги спасать! —?замахал руками испуганно парнишка, на что денщик царя глаза закатил и, со вздохом, отстранившись от девицы, поднялся со скамьи, опустив голову и поплёлся прочь из кабака, оставив подопечного своего на произвол судьбы.Дальше всё происходило как во сне. Фосфорин, амброзию сладкую медленно потягивая, смотрел, как танцует та бестия разгорячённая, как убийственно манит к себе. Шаг, другой навстречу… Не помнит, как заключил в объятия, как чувственно всколыхнулись её полные, смуглые груди. Как засмеялась она, отстраняясь и словно цепью сдерживая его.?— Как зовут тебя? —?теряя сознание, промолвил по-голландски Фосфорин, тяжесть в голове ощущая и дремоту сладкую, непривычную.?— Росарио,?— звонкий смех искрами рассыпался вокруг, в глазах зарябило, цветы разноцветные привиделись… Пронеслось всякое в мыслях.***—?Aut vincere, aut mori!—?О, кого я видеть! Петька, мальчик мой! Сейчас начаться танцен!—?Корабли строить надобно, флот русский поднимать!—?Да как запела выпь на болоте: ?Не мешай любовь-то работе!??— Что за чудо сладкоголосое?.. —?Консолоне из Неаполя.***?— Фух, надорвался я. Тощий, как жердь, а тяжёлый! Вдвоём с Феддриком еле дотащили! —?вытирая пот со лба, промолвил пьяный голландский матрос, помогая своему товарищу затаскивать на палубу едва живого парня?— высокого, жилистого и пребывающего без сознания.?— Кто таков? —?пробиваясь сквозь толпу матросов, пробубнил приземистый грузный боцман Грасси.?— Грек Пьетро из Московии,?— ответил вместо голландца старый итальянец, местный столяр. —?В траттории на полу валялся, кто-то из местных сказал, что он с ?Престиссимы?.—?Он точно наш? Ничего не перепутали, гуси щипаные длинноносые? —?на ломаном голландском с неаполитанским акцентом ругался боцман. —?А то как я вам!..—?Как перепутать? —?развёл руками юный голландец. —?Парень что-то на латыни бормотал, о вине тосканском вспомнил, певца вашего Консолоне, будь он неладен, помянул. Нет, этот точно ваш, забирайте!?— Ладно, заберём. Полагаю, синьор Гранде Пьетро нам его в помощники определил. Матросов не хватает, а этот способный, пригодится. Вот только пьян, сволочь и, видать, ещё и под какой-то дрянью. Но ничего, к утру, видать, очнётся. А коль помрёт?— так за борт выбросим втихаря от синьора Моретти. Узнает ведь?— три шкуры с нас всех спустит!