Глава 17. Затишье перед бурей (1/1)

К началу осени вернулись полки государевы из второго, триумфального, похода Азовского. Разбрелись все по городам, по сёлам, по домам. Фосфорин возвращался нехотя. Знал, что ждёт его в доме неродном. Позор и ужас. К возвращению его тёща молодая уже вот-вот родить должна была. Второй пронзительный детский голосок присоединится к первому, громкому и резкому.Понимал Пётр, что сам виноват, и нечего сейчас жаловаться на маленьких ребят, по его же вине, как грибы после дождя, на свет появлявшихся. Сердце болело за содеянное: пообещал он сам лично присутствовать на крестинах второго сына, а в крёстные всё-таки позвать наставника своего. В питейном доме на берегу Яузы Меншикова разыскал. Тот, нехотя, ворча, дескать, опять грека нелёгкая принесла, выслушал.—?Да ну, Петька. Ну какой из меня крёстный? —?усмехнулся Александр. —?Грешник ведь, пьяница да развратник.—?Кто из нас не грешен? —?после некоторого молчания философски заметил Фосфорин. —?Я, будто бы, лучше тебя.—?Попроси вон, Михейку своего, Третника. Шестнадцатый год парню, а с девкой так и не был. А как Марфу похоронил, так в молитвах да поклонах земных время всё свободное проводит.—?Не может сестру забыть. Весёлая да искренняя была,?— вздохнул Пётр.—?Хилая да болезная,?— с досадой промолвил Меншиков. —?Какого лешего на меня полезла? Ведь сам тогда при смерти был. Вот прав же Алексеич, тыщу раз прав: последнее дело сдаваться в плен женщине.—?Знает, что говорит Громовержец,?— вздохнул Фосфорин. —?Ведь и сам в плену лютом…—?Дурак я, Петька, последний негодяй,?— уже подвыпивший, Меншиков ударил себя кулаком в грудь. —?Зачем только я с Анхен его познакомил? Думал, как лучше сделать, угодить другу сердешному. А уже и сам вижу?— дурную службу сослужил.—?Эх, сами виноваты,?— мрачно буркнул Фосфорин. —?Сами и расхлёбывать должны.—?Расхлёбывать. Мало мне забот, так ещё и Марфа.—?О том не тревожься. Тебе-то повезло, Колька твою Глашеньку после свадьбы усыновить обещал, дабы не отвлекать тебя от службы государевой. А мне… самому сыновей поднимать.—?Поднимешь. Ежели что, отец поможет. А мне, Петька, положиться не на кого. Отец, сам знаешь, дьявол во плоти. Франц хворает, а больше… Ну кому я сдался, простой безродный мужик? Как сменит государь милость на гнев, так и пиши пропало. Вот и смекай после того, кому повезло,?— при этих словах Меншиков будто в думы нерадостные погрузился.—?Полно тебе, не вешай нос, Данилыч,?— как умел, приободрил его Пётр. —?Отец рассказывал, дескать, предок наш дальний, тёзка твой, Александрос, из погибающей империи семью всю в Новгород вывезший, тоже в юности служил постельничим. К двадцати годам до препозита* священной опочивальни дослужился.При этих словах Меншиков всё же вином поперхнулся и кашлял с минуту, громко, на весь кабак, неодобрительные взгляды вызвав. Как только приступ прошёл, глубоко вздохнул и хрипло прошипел Фосфорину:—?Да пошёл ты! —?с тем бросил в Петра гнилое яблоко, но тот увернулся. —?Не смей даже сравнивать!?— Почто же? Сын придворного стратора* ничем не хуже сына патрикия*,?— пожал плечами невинный и недалёкий Пётр. —?Не происхождение красит человека, а подвиги его.?— Хорош заливать. От слов твоих греческих голова трещит.?— Сказал то, что знаю. Впрямь ведь, похожи судьбы…?— Нет уж. Лучше буйну голову на плахе сложу, чем такое… —?Александр испуганно и небрежно перекрестился: в отличие от младшего Фосфорина, был наслышан, что за люди занимали в Византии подобные должности: евнухом был Александрос, младший брат патрикия Феофана Фосфороса. —?Рассказывал тебе отец про него??— Рассказывал давно, я тогда маленьким был. Спрошу?— что да как. А ты не тревожься. Даст Бог, живы будем. Вон, зато девицы красныя тебя как любят, аж до умопомрачения. Васька та же… —?по-фосфорински криво улыбнулся Пётр.—?Что тебе опять Васька сдалась? —?закатил глаза Меншиков, ненароком чарку со стола локтём смахнул и внимание окружающих тем привлёк.—?Да ничего. До сих пор с Михейкой недоумеваем. Как так сумел в лагерь девку притащить? Мы бы вовек не додумались.—?Захочешь?— всё что угодно притащишь,?— мрачно усмехнулся Меншиков, ус нервно теребя. —?Васька. Эх, горяча девка была. Только бровь приподнимешь?— к вечеру уже в шатре или каюте, на колени бухается и наяривает тебе так, что из очей искры. Никто так более не умеет. А с виду?— худая да жилистая. В парня переодел, никто и не заметил. Сам ей лично косу чёрную обрубил и в полки зачислил. А теперь что?.. Где Васька? В Воронеже, на реке от скуки мается. А могла бы здесь, на Кукуе, отплясывать.—?Не тревожься, Данилыч. Вон, Дарьюшка тебе письма любовныя пишет. Супруга моя дружбу с нею тесную имеет, всё знает о ней. Хорошая девица, ласковая.—?Да что пристал с Дашкой-то? —?усмехнулся Меншиков. —?Дитя малое. Только вот… нить та, алая. Смейся иль нет, жжёт запястье, когда с девкой иной тешиться вздумаю…Ничего не ответил Фосфорин, размышлять продолжая о своей горькой судьбе. Что его ждёт? Боялся даже подумать. Ещё одно дитя от тёщи, взгляды насмешливые от челяди, от соседей, ото всех, кому не лень обсуждать его прегрешения, о коих сожалел сам? Но время позднее. Домой возвращаться надобно. Нахлобучив шапку, руку пожав наставнику своему, отправился восвояси Пётр, бросив измученный взгляд на Александра и исчезнув в холодной осенней ночи.***Наступил суровый морозный ноябрь. Заледенели окна, заледенел пруд во внутреннем дворе Доброславиных. Погрузился дом весь в полудрёму, нарушаемую происходящим в нём. Ночью поздней, холодной и промозглой, в светлице душной сумрачной, в тяжких и мучительных родах третье своё дитя воспроизводила на свет вдова купеческая Агриппина Афанасьевна. Происходило то накануне дня памяти святого архангела Гавриила. Многочисленные молитвы последнему возносила сестра новорождённого, дочь Агриппины, Софья. Тревожилась за матушку и будущего брата или сестру. Много крови потеряла Агриппина и чуть на тот свет не отправилась. Но с Божией помощью, с молитвами горячими дочери любящей всё обошлось.Утром ноябрьским родился второй сын у юного новгородского дворянина, Гаврила Петрович Фосфорин. Как и брат старший Данила, столь же капризным и крикливым оказался, лишь немного потише и поспокойнее брата. В непонятном ступоре пребывал Пётр, не понимал, радоваться ему или печалиться. Равнодушно отреагировал на рождение сына, в глубине души жалея, что не от супруги венчанной, а опять от тёщи. Второй уже сын, во грехе рождённый.Еле-еле уговорил наставника своего, Александра Даниловича, крёстным маленькому Гавриле Петровичу стать. Явился крёстный в церковь деревянную, на десять минут опоздав, два дня небритый и с глубокого похмелья: пятый день свой день рождения с ребятами праздновал, гудели так, что по всему Преображенскому шум и песни пьяные не смолкали. Пять бочек вина венгерского сладкого ржаным крепким залили. До сих пор не отошёл. Бедняга отец Агапий, высокий худой старичок с длинной бородой, поморщился в душе, но виду не показал и как ни в чём не бывало начал таинство.Видя, что Александру совсем дурно с бодуна, тихо приказал Пётр Фосфорин своим слугам, в церкви присутствующим, ковш воды и скамью деревянную в центр помещения притащить. Выпил жадно Александр, пожар внутренний погасив, вздохнул глубоко и, вызвав недоумение у присутствующих, сел на скамью. И большую часть таинства просидел на ней, пытаясь на руках удержать непослушного крестника.Младенцу Гавриле явно чем-то не понравился крёстный: вырывался из рук его, начинал плакать, по лицу ладошкой ударил, а в довершение всего, когда крёстный уже подошёл с ним к купели, Гаврила совсем обнаглел: справил малую нужду на мундир парадный. Скривился Александр: весь мундир ему противный мальчишка попортил!?— Э, да чтоб тебя! —?выргугался Меншиков, отодвинув от себя мальчика и отдав поспешно отцу его. —?Негодяй этакий!Юный отец, Пётр Фосфорин, от стыда покраснел, гости?— переглянулись. Софья лишь втихаря засмеялась, найдя произошедшее забавным. Меншиков позлился, но потом сменил гнев на милость, освободившись от мундира и сказав, что ему всё равно в нём жарко. Отец Агапий, вздохнув, продолжил таинство. Непослушный Гаврила Петрович тем временем окончательно помял и обслюнявил рубаху крёстного, но тот уже смирился и закрыл на это глаза. Не бить же, в самом деле, мальчишку неразумного?..Спустя месяц и сам Фосфорин получил приглашение почётное крёстным стать: Белозольские праздновали рождение первенца у юного боярина. Девочку родила Людмила Арсеньевна. Евдокией дитя нарекли. Матвейка Белозольский, отец новоиспечённый восемнадцатилетний, лично в письме на латыни пригласил Петра. Не мог тот отказать, стал восприемником духовным маленькой Дуняше-душеньке. Не думал Пётр, что спустя много лет станет она… впрочем, о том рано ещё говорить.А перед началом поста Рождественского состоялась долгожданная свадьба купеческого сына Николая Сурьмина и девицы благородной Марии Третник, похоронившей не так давно отца, старца почтенного, и потому в чёрном почти монашеском одеянии под венец явившейся. Всё понимали жених, родные его и гости. Ничего никто не сказал. Унылая атмосфера царила на таинстве венчания и на пиру свадебном. Михей лишь вздохнул облегчённо, за судьбу племянницы своей несказанно радуясь, желая сестре старшей, единственной из двух в живых оставшейся, и другу старшему?сердешному?— многая и благая лета…***Шло время. Восемнадцатилетие своё Пётр Фосфорин встретил не наивным мальчиком, а рано повзрослевшим юным мужчиной. Участник двух Азовских походов, за отчаянную смелость и безрассудство получивший уже звание как-никак поручика. Искусный столяр, один из лучших учеников мастера Брандта, хозяин столярной мастерской на правом берегу Яузы. Владелец крупного суконного производства в Москве и Ярославле. Помещик, умудрившийся выкупить обратно у бояр земли на севере Новгородской области. Глава семьи и отец двоих сыновей, гордость родителей своих, пример детям своим, а также младшим брату и сестре. Казалось бы, о чём ещё мечтать?Увы. Слишком рано столкнулся мальчик с тяготами взрослой жизни. Болезненно перенёс неудачу первого похода и разочарование от второго. С трудом справлялся с обрушившейся на неокрепшие юношеские плечи ответственностью за производство и рабочих, которых, в отличие от многих сильных мира сего, воспринимал как живых людей, таких же, как он сам, поэтому старался не нагружать их сверх меры и тем самым, как считали многие, тормозил развитие производства.Кто поможет? Кто поддержит? Стало быть, в семье иные деятели находили поддержку и опору, но Пётр Фосфорин избегал общения близкого с родными. И тому были причины. Отца и мать спрашивать?— только всем вместе тревог и беспокойства приумножить. Жене признаться? Тёще? Нет, только не это.В жизни семейной безумием казалось всё, происходящее в ней. Ведь как иначе, если супруга?— девочка несовершеннолетняя, которую Пётр даже пальцем тронуть боялся. Хрупкая, изящная, златовласая, синеглазая. А взгляд?— бездонный, убийственный. Не понимал, что чувствовал к ней. Привязанность? Нежность? Страх? Не знал и не мог понять. А тем временем вздыхала в покоях своих Софья, сокрушаясь о мечтах своих несбыточных. Хотелось, но… чего? Чего хотелось-то?.. Что невинная девочка могла ожидать от возлюбленного?Того и помыслить не могла, о чём знали муж её и мать любящая. Не знала Софья, что Агриппина, женщина ещё молодая, красивая, дважды зятем своим соблазнённая. Что двое сыновей, непослушных, капризных, от связи грешной родились. Буянили жутко, весь дом посреди ночи будили частенько, пакостили взрослым, но сестра старшая в них души не чаяла.Новые заботы свалились на Петра после смерти учителя математики, Абрама ван Захта: младшего брата пришлось усыновить, так как отец его, Иван Алексеевич, в свои тридцать с небольшим, имея давно развившиеся заболевания лёгких и суставов, считался старым и больным, в связи с чем и не был принят в войска государевы. Скрепя сердцем, заручившись благословением Петра Алексеевича, вернулся Иван домой, в Новгород, чувствуя, что миссию свою в проектировании и строительстве флота Российского закончил, оставив мастерскую на попечение сына.Смотрел на происходящее Пётр Фосфорин и в уныние впадал от тоски. С горькой обидой вынужден был смириться с тем, что не видать ему родного Константинополя, не вдохнуть опьяняющего воздуха освобождённых родных краёв. Собрать войско в тайне от государя? Втихаря отправиться на барках и малых галерах по Дону в Чёрное море? Да какой он после этого дворянин? Нет, клятва превыше всего.?Коль погиб император?— буду служить его наследнику. Коль пал Второй Рим?— верой и правдой послужу Третьему?.Но не только тоска по землям греческим тяготила Петра Фосфорина. Болото рутины поглощало его с каждым днём, однообразие убивало. Хотелось… приключений, опасностей. И моря, моря, солёных брызг, свирепых волн, бурной стихии. По ночам выходил из дома Фосфорин, отправлялся к Яузе и жадно впитывал поднимающийся от воды густой туман, представляя себя на берегу морском.***Вечером воскресным, по традиции, танцы имели место в Слободе Немецкой. Фосфорин исправно их посещал и весь вечер изображал ?свет звезды утренней?, саму доброжелательность, боясь гнева государева. А было чего бояться, и даже подумать о том страшно было дворянину новгородскому. Теперь-то батюшка, по состоянию здоровья домой отправившийся, не заступится, не прикроет перед власть имущими. Теперь он сам лишь за себя отвечал.?Уже и не вспомню, когда именно начал вести ту двойную игру. И Богу?— Богово, и кесарю?— кесарево. Как удавалось совмещать?— сам не знаю. А как в сборищах нечестивых участвовал… О том и рассказывать не буду, стыдно. Об одном лишь поведаю?.***Ещё в девяносто третьем собирал царь Пётр приближенных своих на Всепьянейший собор в честь бога Бахуса. А Меншиков возьми да и ляпни, мол, живой, настоящий грек в полку Преображенском имеется. Надо бы в дело пустить. Тут чуть Фосфорин жизнью не поплатился. Рассказывал он наставнику своему об играх опасных с быком, в восторг его и ребят прочих приведших. Схватился Александр за идею. Пообещал Фосфорину, коль не испугается и прыгнет через разъярённого быка, награду особенную. Нехотя согласился дворянин новгородский, мысленно уже с жизнью прощаясь.Поздней ночью собрались на Яузе. Костры и факелы по всему берегу горели. Несколько ребят-барабанщиков, под руководством Алёшки Бровкина, отстукивали зловещий ритм. Вывели, наконец, быка: белого, в рыжих пятнах, огромного и свирепого. Благо, двое парней следили, придерживали его, не то?бросился бы в толпу, рогами протаранив живую стену. Из толпы выделилась высокая и худощавая фигура юношеская. То был Пётр Фосфорин, грек новгородский, фактически в жертву Петру Великому нынче предназначенный.Полностью обнажённый, обмазанный маслом подсолнечным за неимением оливкового, решительно выступил Фосфорин навстречу дикому противнику. Кровь закипела в венах. Не понимая, что творит, подбежал к быку и?— несмотря на то, что в непрестанном движении тот пребывал, буйной натурой отличаясь?— оперевшись руками о спину широкую, мохнатую, в мгновение перемахнул через него, а затем?— обратно, крики одобрительные заслужив.Но на том не окончилось представление. Не рассчитав, после второго прыжка упал наземь Пётр, едва успев подняться. Бык, разъярившись, бросился на гимнаста неумелого. Почти струхнул Фосфорин, к смерти мысленно готовясь. Как вдруг… взревел бык, головой мощной с рогами загнутыми поникнув.Саблей острой в шею могучую пронзил быка несколько раз денщик царя, Алексашка Меншиков, тем самым от гибели подопечного своего избавив. Взгляд понимающий бросил на него Пётр Фосфорин, мысленно благодаря за спасение, но непонятное сожаление в душе ощущая. Опасной, чуть не забравшей жизни солдата потешного и стоившей жизни животному невинному, игре с высокого трона в восторге аплодировал царь Пётр Алексеевич, в жестокости взращенный и к жестокости привычный…После же обнял крепко победителя?— Алексашку и бесстрашного грека новгородского, в уста крепко поцеловал, по плечу похлопал и вернулся к компании своей лихой, пьяной. Меншиков, в уме что-то прикинув, отправил Фосфорина в избу, а сам втихаря послал мальчишку одного, чтобы тот снаружи запер его. Как ни рвался из избы Фосфорин, как ни пытался ставни взломать?— тщетно: продумал денщик всё, только чтобы юноша пылкий неразумный на продолжение той вакханалии страшной не попал…***Но то лишь воспоминания. После третьего танца выдохся Фосфорин. Поспешил прочь, в соседнюю залу: охота было трубку с голландским табаком покурить в компании старших товарищей. Тем самым ощущал себя старше, солиднее, не просто мальчишкой из войск потешных, а потомком патрикиев византийских, достойным общения с сильнейшими людьми России. То, что пусть не сознательно так хотел услышать, услышал: говорили немцы о предстоящей поездке царя и нескольких приближённых его в Европу, обучаться наукам. В восторг пришёл Пётр Фосфорин.Подошёл Фосфорин к Лефорту, в задумчивости, для него не свойственной, в окно смотрящему. Разговор завязался непринуждённый, в коем всячески избегались любые темы военные?— не до того сейчас. О навыках своих словно невзначай напомнил Пётр.?— Франц Яковлевич, я давно служу государю и целью жизни своей полагаю защиту, возрождение и совершенствование Рима Третьего. А посему прошу вашего заступничества пред царём и позволения зачислить меня в списки тех юношей, что в европейское посольство отправлены будут.?— Сообщим государю Петру Алексеевичу. И вас, Петер Фосфорос, возьмёт он в поездку, ежели проявите рвение к тому особое. Не прячьтесь и не стыдитесь, заявите о том прямо.?— Возьмут ли меня?..?— В первых рядах возьмём, Петер,?— усмехнулся Лефорт. —?Жаль, что на борту ?Апостола Петра? тебя не было. Но будешь, непременно будешь, mein Kind Peter,?— с теми словами потрепал его по щеке Лефорт, надежду призрачную внушив ему.Воодушевившись и хлебнув лишний кубок мальвазии, Фосфорин вдруг спросил у генерала женевского, что внезапно в памяти всплыло.—?Франц Яковлевич.?Не скажете ли, что значит по-французски ?жатем мон трезор??—?Кто таковой тебе сказаль? —?с хитрой усмешкой переспросил генерал Лефорт.—?Жена, Софьюшка,?— чуть покраснев, ответил юный новгородец.—?Вот как. А сие значить, что хорошая жена тебе досталась,?— потрепал его за щёку Франц Яковлевич и на следующий танец поспешил, несмотря на болезнь ужасную: последние годы доживал блистательный воин, нечаянно упавший с лошади и не обративший внимания на травму вовремя…