Глава 14.2. Идиллия (окончание) (1/1)

?Проснулся лишь к полудню: до того измотал меня поход и потрясения последние. Очи продрав, не скоро сообразил, что не в шатре военном из грубой дырявой ткани, гарью и потом пропахшем, а в благоухающей душистым елеем из лампад спальне дома Доброславиных. Вспомнил, что ночью с Софьей по душам говорил. Смутился, вновь совесть заела. Огляделся?— постель с правой стороны заправлена, в помещении?— никого. Видать, убежала милая в библиотеку. Долго размышлял, долго думал, как пред женою извиниться, покаяться в прелюбодеянии, с матерью её содеянном. Да от мыслей горестных знакомый уже пронзительный детский крик за дверью отвлёк?.Дверь со скрипом открылась, и в спальню вошла Софьюшка, младенца на руках держа: в рубашечке льняной, крупный, по виду?— тяжёлый, с белой прядью на правом виске меж тёмных вьющихся волос. Бровки сдвинуты, вид надутый и сердитый. Смешно и радостно стало Петру Фосфорину. С кровати слез, к супруге подошёл, дитя с любопытством нескрываемым и некоторым волнением рассматривая.?Вспомнил вдруг картину, что у Лефорта во дворце видел: юная златовласая дева с младенцем, сидящим у нея на коленях. Франц Яковлевич сказал, что так изобразил его друг-итальянец нашу Пресвятую Богородицу, Деву Марию. Смешанные чувства овладели мною. Дерзко, впрямь дерзко, но столь ярко и близко к жизни нашей привычной. Не икону увидел я, на которую молиться надобно, а как будто в замочную скважину в доме святом посмотрел. Сравнивать не смею, но разве не по образу Божию создан человек? По образу, который мы все с возрастом и каждым прегрешением теряем…??— Познакомься с батюшкой своим, Данилушка Петрович,?— промолвила Софья, с улыбкой смотря в глаза мальчишке маленькому и в щёчки пухлые целуя, а затем, повернув его, к мужу обратилась. —?Смотри, Петруша, каков богатырь! Как есть будущий воин потешный!Пётр бережно Данилу на руки взял, поднял на уровень лица своего, черты родные в лице его узнавая и гордость оттого испытывая. Улыбнулся беззубой улыбкой младенческой Данила, да тут же отца юного и обрадовал: струя мощная ворот рубахи обмочила, жёлтое пятно по сероватой ткани расползлось. Захихикала в кулачок Софья, Пётр, спустя пару секунд тоже рассмеялся, затем поспешно назад отдал супруге, которая уже на кровать забралась.—?Экий ты вредный,?— с усмешкой промолвил Пётр, к сундуку своему подойдя и пытаясь найти там вещи свои. —?Весь в меня.?— Что нынче в Преображенском происходит? —?рассеянно вопросил Фосфорин, злясь оттого, что не мог найти платье своё, по-иному в сундуке тёщей сложенное.?— Хочешь узнать, почто я сейчас дома, у матушки, а не у царевны во дворце? —?вздохнула Софья. —?Захворала я к осени, домой отправили. Возненавидели меня там девицы знатныя, мол, выскочка я, из захолустного купечества во дворянство, а потом и ко двору. Платье любимое, малиновое с бирюзой, сожгли. Ох, сил моих больше нет. Гадости говорят. Жалят, как гадюки, со свету сжить хотят,?— рассказывала Софья, а у самой глаза покраснели, носом шмыгнула, боясь при муже сопли развешивать.?— Кто таковы?! —?вспылил вмиг Пётр, за супругу беспокоясь. —?Отвечай!?— Верка-боярышня с подругами…?— Скажу Данилычу, он государя попросит.?Уберут Верку окаянную и всех пособников ея! —?гневно крикнул Фосфорин, скрипнув зубами, чем Софью напугал и, кажется, сына своего: бровки нахмурил ещё больше.?— Нет, не говори, прошу! —?взмолилась супруга, брата обнимая. —?Дашенька просила не беспокоить его.?— Что за ?Дашенька?? Зачем?— ?не беспокоить?? —?не понимал Фосфорин.?— Воеводы Михаила Арсеньева дочка. Прости, ничего более не могу сказать,?— опустила голову Софья, и понял Пётр, что и в девичьем тереме свои, ему не известные, интриги творятся.Странное что-то происходить стало с Петром: ранее почти безразличный к супруге юной, от него всяческими няньками и воспитателями отстранённой, теперь же испытывал к ней нечто самому непонятное. Острой болью в нём отзывались её страдания, жгучую ненависть испытывал к её обидчикам и… дьяку тому, учителю. Не понравились прошлым вечером Петру слова Софьи, в сердце тревога поселилась необъяснимая. А ещё вдруг поймал себя на мысли, что не хочет отпускать её в Преображенское. Да только зубы стиснул и ничего не сказал.Данила тем временем всё же ?сменил милость на гнев?: уста пухлые детские в гримасе скривились, слёзы на глаза навернулись. Напрасно Софья его на руках качала, успокоить пытаясь. Заплакал, закричал на весь дом, словно пытаясь разбудить и хозяйку, и всю дворню.?— Да не плачь ты, дитятко,?— успокаивала его сестра старшая, жена отца его непутёвого. —?Не плачь, маленький,?— ручки пухлые целовала с нежностью.Пытаясь утешить, Софьюшка братца своего по голове погладила, а затем в порыве нежности и животик чмокнула. Тем необъяснимое чувство вызвала у супруга своего: ревность, обиду, желание пылкое.?Почто не мне?.. Благоверная моя не меня ласкает сладостно? Господи, что же за мысли в голову мою лезут, тьфу! Стыдно, ох и стыдно за них! Данила ведь дитя малое, чай, почти игрушка девице. А я-то чего?Вопли женские, причитания из коридора послышались. Испугался я, вдруг опять что-то случилось, к дверям бросился, да вовремя увернуться успел: толпа нянек с пелёнками в руках в спальню ворвалась?— чуть дверью не убили! Чуть позже и хозяйка сама подоспела?.—?Ах, что же вы, ребятушки, творите? —?послышался беспокойный, хоть и хрипловатый спросонья, голос Агриппины Афанасьевны, в рубахе просторной и платке шерстяном, голову и плечи прикрывающем. —?Почто Данилушку без спросу утащили??Плачет ведь!Подошла Агриппина к кровати, забрала у дочери сына своего, пуговицу на рубахе расстегнув, к груди полной, мягкой, приложила. Жадно впился в неё устами беззубыми младенец Данила, смешно чавкая и ладошкой по второй хлопая. Жадно впился в неё взглядом грешный юноша Пётр, чувствуя, как кровь шумит в ушах, и большим усилием взгляд отворачивая. А ведь не изменилась после рождения сына Агриппина Афанасьевна. Как будто бы ещё похорошела да стройнее стала.—?Ох, ребятушки, и напугали же,?— промолвила Агриппина. —?Авдотья нынче жаловалась: дескать, разбойники на погреб наш напали, всю солонину съели и вино выпили. А то совсем не разбойники, а чада наши любимые,?— улыбнулась вдова Доброславина, к дочери на кровать присаживаясь и свободной рукою обнимая её. —?Берите, когда и что хотите, на здравие доброе, растёте ведь, милые.Пётр тем временем молча вещи свои из сундука достал и молча же за ширмой из ткани плотной оделся. Затем, сапоги прихватив, прочь из комнаты направился, не желая в положении неудобном оказаться. Почти год продержался. Да какой год-то был: война, опасность смертельная на каждом шагу, голод, условия походные, невыносимые, раны и синяки бесчисленные. Не до того было. А теперь в дом полюбовницы своей вернулся, и мысли прежние в голову полезли. Нет, только в бою спасение, в бою не столько с врагами, сколько с самим собою.?— Куда ты, Петруша? —?вопросила Агриппина Афанасьевна, удивившись столь стремительному поведению зятя.?— В Преображенское,?— угрюмо ответил Пётр, сапоги в руках сжимая.—?А как же трапеза общая? Авдотьюшка пирогов сладких напекла.?— Простите, некогда, Агриппина Афанасьевна,?— с сыновней почтительностью склонил голову Фосфорин. —?Государь наш Пётр Алексеич будет гневаться.?— А батюшку? Батюшку-то навести! —?крикнула ему вслед тёща, на что Пётр лишь утвердительно кивнул и вышел из спальни.?— Не тревожься, матушка,?— успокоила Агриппину Софья. —?Не оставит нас Петруша. А важнее служения Родине ничего нет на свете.Услышав слова мудрые супруги юной, обрадовался Пётр, в очередной раз убедившись в том, что единомышленницу обрёл. Дверь за собой закрыл тихо, дабы сына не разбудить. И услышал разговор из-за двери:?— Ох и бестолочь ты, Софьюшка! —?осерчала на дочь Агриппина. —?Мужа отпускаешь вновь, не удерживаешь! Я бы на месте твоём в ноги ему упала да со слезами остаться умоляла!?— Что толку с того? —?с едва заметным укором отвечала Софья. —?Хочешь, чтоб всех нас возненавидел и душою угас, как батюшка мой? Али забыла, как с купцами венецианскими на их корабле к берегам Новых Земель диких не отпустила??— Почто в сердце снова жалишь? —?вздохнула Агриппина. —?Виновата я перед ним, оградить от опасностей пыталась, да, видать, не судьба. Теперь лишь ты, милая, последняя отрада мне в жизни сей временной. Смотрю на тебя,?— голос дрогнул; даже не видя лица Агриппины, понял Пётр, что слёзы на глаза её навернулись,?— и Васеньку своего вспоминаю.?Нет, не сдамся я никому. Выживу назло всем супостатам и врагу рода человеческого. Бог даст, с Софьюшкой, как подрастёт, ещё вдоволь потешимся. А пока?— не до того, службу нести надобно, страну нашу Российскую защищать…?Пообещав наутро вернуться и перед тем отца своего навестить, направился Пётр в конюшню, где ждал уже конь его верный, на именины царём пожалованный, рыжая громадина по кличке Ксанф*. Почистив его, не прибегая к помощи конюхов, и оседлав, Фосфорин стремительно помчался на восток, в сторону Преображенского, с главной целью?— семью Третников навестить.В ноябре рано темнело. К пяти часам после полудня солнце к закату клонилось, окрашивая в розоватый цвет блёклыми красными лучами первый снег, на облысевших деревьях осевший. К вечеру прибыл Пётр в Преображенское и первым делом к старику лекарю отправился. Разговор к нему был, и разговор серьёзный. Дверь открыла Марьюшка. В чёрном платке, словно послушница в монастыре, грустная, осунувшаяся, молча впустила гостя в дом и проводила в светлицу, тихо сказав:?— Хворает батюшка. Приступ месяц назад хватил. Не узнаёт никого. Меня Михейкой называет. А брата и вовсе?— нехорошими словами, и видеть не желает.?— Прости. Не буду беспокоить батюшку твоего,?— тяжело вздохнул Фосфорин, понимая, что ответа на свои вопросы от старика он не добьётся: самого старика добило горе, в семье приключившееся. —?Дай Бог тебе, Марьюшка, сил душевных и телесных.Долго молча за столом сидели. Смотрел Пётр в безразличные глаза Марьи Третник и понял, что ничем не может её утешить. Марья казалась спокойной, ничто не выдавало в ней скорби или иных чувств. Но всё же читалось кое-что особенное в её глазах?— зелёных, глубоких, как сама река Яуза: смирение и какая-то доброта душевная, которую Пётр у Третников ещё давно заметил. И у сестёр, и у Михейки, и даже у сурового их отца-лекаря. Как такой человек мог задумать покушение на денщика царского?Не найдя ответов на свои вопросы, на которые ни Мария, ни отец её не ответят, покинул Фосфорин дом Третников и отправился… куда глаза глядят. В избу-склад, уже ставшую родной, наведался?— стосковался. Но лишь обгорелые доски и брёвна вместо избы нашёл. Сердце упало, жалко было местного дома родимого.Взял себя в руки Фосфорин, решил наставника своего разыскать, у людей прохожих спрашивая. На другом конце села, как ему сказали, кутил Данилыч с товарищами. Возмутился Пётр: ?Как! В такое время? Да знаешь ли ты, что в наше отсутствие тут случилось???Вошёл в избу, где потешные собрались. Дым табачный очи застилал, запах перегара тяжёлый в нос ударял неприятно. Парни за столом сидели чуть живые, носом в чарки свои клевали. Никто даже внимания на меня не обратил. Пройдя чуть далее, заметил своего наставника: в дальнем углу стола на покосившейся скамье сидел. Вроде бы и не шибко пьян, да словно в забытьи каком-то. Подойдя поближе и приглядевшись, увидел, что слёзы на глазах застыли, а в руках сильных жилистых?— платок из небесно-голубой ткани с вышитым на ней искусным узором: медведь косолапый с золотым топориком, и от него расходящиеся две чёрные ленты…Меня увидев, горько усмехнулся Данилыч. Кривая улыбка насквозь лицо его пронзила. Меня за руку схватил, заставил сесть рядом и по чаркам вино ячменное разлил. А затем и провозгласил на всё помещение: ?За упокой души ея… Господи! Да за что?!? Выпили, не чокаясь. Успокоился понемногу Меншиков, в кулак руку сжал, прикусил до крови. Что в тот момент помышлял?— никто не узнал и не узнает?.?— Значит, донесли до тебя весть печальную? —?осторожно спросил Пётр.?— Донесли. Старика самого, говорят, удар хватил. Лучше б он, чем… —?не договорив, лишь рукой махнул Александр. —?Восемнадцатый год девке шёл…?— На всё воля Божья,?— вздохнул Фосфорин, на что Меншиков лишь гримасу скорчил, промолвив:?— Не тех забирает.?— Не нам решать,?— жёстко ответил дворянин юный, вновь почему-то своего погибшего дядьку вспомнив.?— Умный ты шибко. Аж противно,?— горько усмехнулся Меншиков. —?В самый раз в какую-нибудь аглицкую академию поступать. С утра до ночи будешь ихние каракули выводить, авось к тридцати годам в сухарь превратишься.?— Не время шутки шутить, Данилыч. Марфушу помянули, теперь что-то надобно с дитятей решать.?— С каким ещё дитятей? —?нахмурил брови Александр.?— Глафирой Александровной. Дочерью Марфушиной. И твоей,?— осторожно добавил Пётр, на что наставник его лишь в отчаянии застонал и закрыл лицо руками: что поделать?— сладко вино, да горько похмелье.?— Пропал я. Как есть пропал.?— Колька Сурьмин помощь свою предложил. После свадьбы своей усыновить Глашеньку хочет, дабы не отвлекать тебя от службы царской.?— Чувствую, как прогонит меня Алексеич, так к Сурьминым в пожизненное рабство придётся пойти,?— с кислой миной отвечал Меншиков.?— Друзьям помогать надобно,?— хладно заметил Пётр Фосфорин. —?Время позднее. Спать пора. На рассвете домой вернуться обещал. Теперь такое дело…?— Что? —?не понял Александр. —?Вот дурак, забыл. Пётр Алексеич тебя с рождением сына поздравляет. Передавал, дескать, чтоб воспитал его достойным образом, сам лично обещал проследить.?— Благодарствую,?— мрачно усмехнулся Фосфорин, которому поддержка была нужна отнюдь не только словесная. —?Сказали тебе али нет. Данилой без моего разрешения крестили. Бестолочи.?— Да подумаешь,?— закатил глаза Меншиков. —?Мало ли на Руси-матушке мужей с таковым именем? Не все ж они звери. Да и сам тот еврейский пророк не виноват в том, что мой батя?— сущий дьявол во плоти. Забудь, Петька. Расти сына да не забывай несчастного Алексашку. Не лупи его розгами, не наказывай зря. Ласкай и балуй поболе. Не от того, что отец меня бил, стал я правой рукой царя, совсем не от того. А лишь из чистой и преданной дружбы, любви братской, коей не сыщешь на свете… Коей многим и вовсе не понять.