Глава 6. Побег и возвращение в Преображенское (1/1)

?От сна тяжёлого отойдя, в постели мягкой себя обнаружил. Что до того было?— не помню, но тошнота и горечь волнами подступали к горлу. Очи мутные протерев, вокруг огляделся, осознать в полумраке пытаясь, где очутился: комнатка крохотная, простая, лишь кровать в ней и два кресла, на стенах подсвечники формы причудливой, сразу взор привлекли картины, похожие на те, что у Лефорта во дворце видел.?На одной овошти сладкие изображались так искусно, что подойти захотелось и самому полакомиться. А на второй?— чудо чудное! Мальчик?— такой, как я, но чуть старше возрастом, в строгом платье голландском и шляпе. А сам-то будто бы живой: казалось, сейчас сойдёт с полотна и как даст щелбана мне! До чего вид смешной у него был. И словно бы на Алексашку отдалённо похож. Диво дивное, а не картина!Нет, не дома я. И не у русских в доме, у немцев. Скрип двери послышался, девица вошла в платье простом, но немецком, что фигуры девичьи на перевёрнутые вазы для варенья похожими делает, и платке, не по-нашему завязанном. Девица в руках держала тряпку и чашу с водой. Подойдя ко мне, намочила тряпку и, отжав, на лоб мне положила, бормоча незнакомые мне слова?.—?Кто такова? —?слабым сиплым голосом спросил Петька незнакомую женщину.—?То неважно,?— незнакомка глаза опустила, заботливо подушку поправляя.—?Как… зовут тебя,?— уже более настойчиво вопросил Фосфорин.—?Луизе ван Захт,?— с придыханием ответила незнакомка, и эти слова кинжалом обиды пронзили его насквозь.Дёрнулся Петька, головой тряхнул, тряпку скинул и, на локтях приподнявшись, бросил на голландку взгляд гневный, полный ненависти и презрения. Вот она, хищница, семью их разрушившая и матушку его горячо любимую оскорбившая.—?Где отец? —?воскликнул в ярости Петька и, одеяло скинув, из кровати мгновенно выбрался. —?Куда отца дела, колдунья окаянная?! —?в бешенстве подскочил Петька к перепуганной голландке, а та от страха и слова вымолвить не могла.—?Здесь быть всё это время батюшка твой, а нынче мэниер Брандт его к себе вызваль,?— всплеснула руками Луиза. —?Тебя поручить моя забота батюшка твой.—?Его пленила и меня теперь в сети, как зверёныша, завлекла, погибели нашей хочешь? Нет! Не сдамся вам, супостатам! Где Александр Данилович?!Петька по комнате, как затравленный волчонок, метался, к окну подскочил, ставни раскрыл широко и крикнул:—?Данилыч! Меншиков! Спаси меня, погибаю!Вовремя отец подоспел, перепуганный до невозможного, сына в объятиях крепко сжал, хоть тот птицею хищной, гордой, вырывался ожесточённо. Пару слов по-голландски Иван Луизе бросил, и та поспешила выполнять поручение его. Вернулась с пузырьком в руках.Тот пузырёк со святой водой Иван из дома с собой взял и теперь, откупорив, сына непутёвого побрызгал. Капли ледяные, живительные едва лица коснулись, Петька немного успокоился, дыхание постепенно выровнялось, а в конце концов просто без сил повис он на шее отцовской, зубы стиснув, слёзы горькие всячески подавляя.***К полудню все присутствующие в доме ван Захта за столом собрались, за трапезой нехитрой и скромной: сказывались голландские обычаи того времени. Строгими и простыми были они, не то, что русские: при виде пышного разнообразия на боярских и купеческих столах у гостей голландских глаза разбегались и некоторое возмущение возникало в душе.Иван Фосфорин сидел за столом молча и с совершенно подавленным выражением лица, словно пленный солдат. Сын его, Петька, пыл сердечный не растерявший и ?влиянию супостатов? не поддавшийся, тоже молчал, угрюмые взгляды на хозяев бросая и к трапезе не прикасаясь: горек хлеб в доме врага. С огромнейшим сопротивлением удалось отцу уговорить его вылезти из кровати, где на несколько часов ?окопался? Петька, бунт тихий подняв, да одеться. Как же! Бунтовать?— так до последнего! Из вредности Петька правый башмак на левую ногу надел, а левый и вовсе в окно выбросил.Пауль, несчастный русско-голландский младенец с белой прядью, ползал по кожаному креслу и по матери своей непутёвой, Луизе, которая на родном языке с ним ворковала, не мешая компании мужской. Один раз приковылял Пауль к брату единокровному старшему, за подвязку его подёргал. Петька разозлился, резко ногу отдёрнул и сам отвернулся от мальчика. ?Нечего руки распускать, малявка!?,?— читалось во взгляде Петькином раздосадованном. Но его и понять можно было. Брат нелюбимый, нежеланный, непривычный и чужой.***?— Почему она родила тебе дитя? —?не мог успокоиться Петька, на что отец лишь пожал плечами.А что ответить? Что ответить невинному мальчику, всех страстей и пороков взрослых ещё не изведавшему??— Так вышло, Петрушенька,?— тяжело вздохнул Иван. —?Так получилось.?— Венчался с нею в той церкви немецкой, серой, без купола? —?с укоризной вопросил Петька. —?Матушку обманул? Предатель ты, батюшка… Матушку перед отъездом лобызал, да другую девку полюбил.?— Не смей говорить так. Неправда. Венчан лишь с Иринушкой и люблю ея лишь.?— Почему? —?ещё раз настойчиво спросил Пётр. —?Почему он родился??— Так. Вышло. —?Иван даже слов толком подобрать не мог, чтобы сыну объяснить произошедшее.?— Скажи. Или не сын я тебе больше! —?пылко воскликнул Петька, позабыв про всяческое почтение и видя вместо отца своего теперь неведомого доселе юношу перед всеми провинившегося.Такой же вид был и у Александра Даниловича, когда государь бранил его за добро, на деньги из царской казны купленное.?— Рано тебе знать. Мал ещё,?— угрюмо ответил Иван, за щёку потрепав сына.?— Неправда, батюшка. Возрос плотию и духом, пока тебя рядом не было. Такие вещи дивные со мною происходить стали…?— Какие вещи? О том ли Алексашка говорил?.. Неважно. Был уже с девкой? —?строго спросил отец.?— С девицами обеими, Марфушей и Марьюшкой Третниками, был,?— как ни в чём не бывало просто ответил Петька, не заметив, что ужас запечатлелся на лице Ивана.?— С обеими?! —?у Ивана чуть глаза на лоб не полезли. —?Ох, и позор мне! Как же отец их не проследил за благочестием? Яблоко от яблони. Сын мой такой же, как я, руки распустил…?— Прости, батюшка. Виноват. Как на прошлой неделе дожди с грозами ударили. В избе необжитой сидеть холодно да голодно было. У Третников какое-то время жил. С Михейкой и девицами на печи сидел. Песни мы пели, потом и уснул я от пения их.?— Слава Господу,?— перекрестился, вздохнув облегчённо, Иван. —?Я уж было подумал… всякое.?— Что, батюшка? —?не понял Петька.?— Ничего. Ничего, сердце моё,?— успокоил сына столяр Фосфорин.?— Плохо они пели, батюшка. Не так, как девка та… Помнишь, рассказывал ты о птицах Сирин, что в море корабли своим пением сладким топили? Слышал давеча, и ничто с пением её не сравнится.?— Погодь. О чём говоришь? Сирены ведь девы-птицы сказочные, таких не бывает.?— Вот бывают, честное слово, клянусь! Слышал таковую, никогда не забуду.?— Хорошо. Пусть так. Но почто же ты к Третникам-то ходил? У лекаря девки на выданье. Чай, мал ещё, ухлёстывать-то. Али полюбилась тебе кто из них??— Что ты, батюшка. Машенька и Марфуша?— как сёстры мне,?— тут Петька немного помолчал, вспомнив свой сон недавний, в котором сама Наталья Алексеевна ему внимание оказала. —?К Третникам от отчаяния подался, дрова им колол да коней чистил. Взамен же мне шти наливали и хлебом делились.?— Ох, до чего же довели тебя супостаты! —?вздохнул Иван. —?Где же видано, чтобы дворянин новгородский на посадских людей батрачил!?— Не стыжусь того. Богу и людям служить надобно, так покойный отец Милетий говорил,?— вздохнул Петька: взгрустнулось ему при мысли о добром старце, что наставлял его в детстве раннем, да почил ещё пять лет назад.?— Прав ты, Петруша. Да только время сейчас такое, что и служить с осторожностью следует.?— Что в виду имеешь? —?от напряжения свёл брови редкие да светлые Петька.?— Ничего. Ничего, родимый. Отдыхай,?— Иван стёр пот со лба и, проследив, когда сын уснёт, сам в кресле в сон беспокойный погрузился.Но не судьба была Ивану поспать в ту ночь, разбудил Петька, которому сон пригрезился: полк потешный снился ему, и рвалось туда сердце буйное. Ворочался, одеяло скидывал, шептал что-то на родном языке да на латыни, чуть с кровати сам не упал.—?Уеду, батюшка. Уеду. В Преображенское. К Сашке уеду. К Кольке и Третникам. Там только жизнь моя, там лишь место моё истинное,?— с жаром шептал Петька в полусне, в кровати немецкой лёжа, а отец его рядом сидел на табуретке, по волосам жёстким рукою грубой осторожно гладя.—?Неужто по матушке не соскучился? Не стосковался душой? —?вопрошал отец.?— Стосковался, батюшка. И каждый день вспоминаю, поминаю в молитвах за здравие. Но домой не поеду. Чувствую, здесь и сейчас я нужен. Дела великие творятся, не могу в стороне быть. Ни за что не могу.?— Будь так, родной мой. Будь так,?— тихо ответил Иван, а сам, видать, про себя иное решил: оставить Петьку в Слободе Немецкой, где бы он наукам точным да игре на клавесине обучался, и не отпускать ни в коем случае в Преображенское.Сердце кровью обливалось у старшего Фосфорина. Как тут быть спокойным, когда сын родной, малолетний на службе военной помешался? Война и дети?— поистине страшное сочетание, и Иван понимал это. Ведь сам слышал, как года два назад пятеро мальчишек из войска потешного порубили друг друга в резне безрассудной. Ведь дай дитяте в руки саблю?— без ума, потехи ради голову товарищу снесёт! Того и боялся Иван, но что он мог сделать? Оградить, защитить, увезти домой и запереть на замок? Не за то ли его сын родной потом возненавидит?Что поделать было Ивану? Поднял, как в прежние времена детства раннего, сына на руки. Осознал: да, тяжёл больно стал. Но не обратил на то внимания. Всхлипывал, вздрагивал во сне Петька, грудь мальчишеская вздымалась от волнения. На руках неся его по комнате, молитвы шепча ему на ухо, вскоре заметил Иван, что дыхание выровнялось, поспокойнее стало. Осторожно отнёс и положил сына на кровать, тот лишь сглотнул слюну жадно, к стенке отворачиваясь.Глянул Фосфорин на сына и не узнал в нём того отрока, которого чуть больше месяца назад в монастырь отвозил. Мышц бугорки на груди и худых предплечьях проступают, на животе кубики едва заметные виднеются. Плечи заметно шире стали, и сам вытянулся, что кости широкие на плечах заметны стали. На выросшие жёсткие, пока ещё редкие чёрные волосы на теле, а особенно в том месте, где гордость мальчишеская начинается, не мог не обратить внимания отец. Окрепло тело, ранее хрупкое детское, а теперь юношеское?— загорелое и высушенное на солнце. Взрослым становился Петька, и то был вынужден признать отец его.***Чуть не на коленях умолял Иван Абрама оставить непослушного и дерзкого Петьку в своём доме, в Слободе Немецкой, пока по делам семейным в Новгороде сам будет. Не особо рад был голландец происходящему, но из верности государю да по доброте своей согласился: как к сыну ван Захт к Ивану в глубине души относился, сыновей родных потеряв; да и сам Иван поддержку в нём находил, заботы отеческой в юности ранней лишившись. Хоть и бранились из-за случившегося, да мирились вскоре, осознавая, что ссоры ни к чему не приведут.Теперь же со спокойным сердцем Иван домой отправился, не зная, что твориться в доме ван Захта будет. Петька, лишь узнав, что отец его у ?супостатов окаянных, имя Фосфориных опорочивших?, оставил, от ярости чуть не задохнулся и поклялся вскоре сбежать в Преображенское. Особенно рассердился он, когда Абрахам, с лицом, полным безразличия, за клавесин его посадил и велел играть гамму. Неплохим музыкантом слыл тот математик, как и многие его современники, с точной наукой связанные. Но увы, как ни любил Петька музыку, как ни приятен был ушам его хрустальный звон клавесина, из вредности упрямился и не хотел учителя слушать. За что получал, но не розгами, как от дядек, а гораздо хуже?— словами обидными да презрительными, какими только мог иностранец русского назвать.Но затем стало ещё хуже. Ничего ему не позволяли: ни по коридорам бегать, ни диван кожаный кулаками дубасить, ни даже на улицу выходить. Совсем душою поник Петька в унылом доме голландском. Письмо гневное Меншикову написал с мольбою забрать из ?вражеского стана?:?Шлю письмо тебе, боярин милостивый, Александр Данилович!Одолели басурмане немецкие ван Захты, в плену лютом в Слободе Немецкой держат, словом и делом унижают! Спаси! Погибаю!Со всею преданностью,Отрок грешный раб Божий Пётр?Передать сей письменный вопль о помощи собирался Петька через конюха Барта, с которым единственным из всего дома нашёл общий язык и пытался учить его латыни. Увы, то ли слуга оказался чересчур честным и преданным хозяевам, то ли попался на глаза им с письмом, было оно перехвачено и прочитано. Абрахам позвал Петьку в свой кабинет и со вздохом промолвил:?— Что за жестокие шутки. С какою цель сие написаль??— Какова цель?— то не ваше дело! А письмо сие?— Александру Даниловичу Меншикову. Он мой друг и непременно освободит меня отсюда!?— Ах, Пьетька, Пьетька. Не прочтёт Алексашка письмо. Читать не умейть,?— с некоей удовлетворённой усмешкой порвал Абрахам письмо и в камин клочки бросил. —?Чурбан неотёсанный Алексашка твой.Слова последние окончательно разозлили Петьку. Всей душой голландца вредного возненавидел. Раз помощи ждать неоткуда, остаётся одно, ставшее уже привычным, средство. Побег. Однозначно. Даже думать нечего. Дождался Петька глубокой ночи, из кровати выбрался, кафтан свой искать стал, да не нашёл. Видимо, предупредил Абрахама отец о побеге возможном, спрятал тот верхнюю одежду Петькину. ?Ну ничего,?— подумал Петька. —?И без кафтана сойдёт. Авось, не замёрзну! А как солнце встанет, то и согреюсь?.Дверь оказалась заперта. Комната, в которую ?пленника новгородского? заселили, на втором этаже находилась. Спрыгнуть вниз из окна?— кости переломать. Благо, простыней и прочего тряпья много нашлось в шкафах и ящиках. Поразмыслив немного, Петька их крепкими узлами скрепил?— неумело, как мог, ведь пока ещё морские узлы завязывать его никто не научил. Затем к ножке кровати конец ?верёвки? самодельной привязал, а другой конец в окно спустил. Страшно было с высоты такой по конструкции не самой надёжной сползать, да выбора не было. Не оставаться же с душегубами!Спустившись наконец на землю, Петька, не разбирая дороги, кинулся бежать, только бы подальше от дома ван Захтов. В себя пришёл лишь за пределами Слободы, очутившись около церкви небольшой, деревянной, где на паперти и стал дожидаться рассвета. Вскоре началась изморозь, мурашки по коже побежали, холодно, чай, в одном камзоле шерстяном поверх рубашки тонкой.Время близилось к обедне. Немного согревшись лучами солнца восходящего, уснул Петька на ступенях, но тотчас же был разбужен грубым криком прямо в ухо. Молодой звонарь, первым приходящий в храм, дабы в колокол звонить, увидел на паперти мальчишку в платье нерусском и, решив, что немца из Слободы принесло, крикнул:?— А ну убирайся, басурманин! Не смей даже на порог храма Божьего ступать!?— Не басурманин я,?— протерев глаза, хрипло ответил Фосфорин. —?Православный христианин, из Новгорода.?— Почто одет, как те нелюди слободские? —?возмутился звонарь.?— Так царь нам велел теперь одеваться,?— спокойно ответил Петька. —?Новые времена настают.?— Конец света настаёт, точно,?— закатил глаза недалёкий парень. —?Одни негодяи и предатели кругом. Как ты,?— при этих словах получил звонарь кулаком в глаз от Петьки.?— Не смей говорить так! Я за Родину жизнь готов отдать! —?крикнул на него Фосфорин, пока тот глаз потирал, пытаясь осознать произошедшее. —?И ещё посмотрим, кто из нас Богу и Родине служит! —?крикнул вслед Петька, скрываясь меж домами, пока вдогонку за ним обидчик не бросился.Каким образом добрался Петька до Преображенского?— отдельная история. На телеге с сеном, за пуговицу дорогую крестьянин согласился подвезти, дальше пешком прилично прошёл, так, что к середине дня ступни горели, да с самого от палящего солнца пот ручьями тёк. Благо, речка рядом. Найдя берег наименее илистый, искупался в речке и путь свой долгий продолжил.Знакомые изб очертания лишь к вечеру замаячили вдали. Сердце готово было из груди выпрыгнуть: наконец-то на месте! Наконец-то друзей своих увидит! Глядь, в той избе-складе на краю села свет горит, не иначе, ждёт его Алексашка! Подошёл к двери, прислушался. Судя по звукам, собралась шумная компания: смеялись, бранились, стульями скрипели. Приоткрыв дверь, увидел Петька: за столом сидит Александр Данилович с парнями незнакомыми и в карты на щелбан играют.В какой-то момент повернулся Меншиков лицом к двери и застыл как вкопанный, словно привидение увидел. Удивление читалось во взгляде его, а в себя придя, поднялся из-за стола, табуретку уронив с грохотом, да только и молвил:?— Петька? Ты что тут делаешь??— Вернулся я, Александр Данилович! —?радостно сообщил Фосфорин, подбегая к наставнику своему и крепко обнимая, не обратив внимания, что табаком и водкой от него так и шибает.?— Эх,?— с досадой протянул денщик. —?Ты разве не в Новгород с отцом уехал??— Вот не уехал. Потом тебе всё расскажу! —?крикнул Петька, так как друзья Алексашкины стали звать его с собой на продолжение попойки. —?А позволь и мне с вами пойти??— Нет,?— сказал как отрезал Меншиков. —?Не надо тебя там. Ребят, идём! —?крикнул своим товарищам денщик царский и поспешно избу покинул, оставив несчастного Петьку одного.Но не послушался вновь Петька, тайком вслед за наставником своим отправился. Глядит?— на берегу костры горят, парни и девки сидят вокруг, смеются, песни распевают, вино и мёд из горла бутылки хлещут. А как подоспел Меншиков с другими ребятами, так те, что сидели, вмиг поднялись, подскочили к ним, смеясь и приветствуя. Спрятался Петька в кустах, смотрит.?— Что, Алексашка! Давай, как ты умеешь! —?крикнул кто-то из толпы шебутной, как оказалось, то был Лёшка Бровкин, умелый барабанщик.?— А ты играй давай,?Лёшка! —?весело крикнул ему Меншиков, на центр площадки, кострами окружённой выходя.Бросил взгляд хищный, орлиный в толпу. Усмехнулся, скривив тонкую линию уст. Рукою взмахнул под барабана ритмичные звуки, повернулся резко, каблуком о землю ударил, облако пыли подняв.Вдруг…Ударяет о землю каблук.Барабанная дробьКипятит в венах буйную кровь…Барабанная дробь смешивалась с шумом волн речных, беспокойных, да сверчков ночных треском.Всплеск…Слышишь волн неспокойных всплеск?И полночных сверчковТреск.Грубые, резкие движения, залихватский свист, стук каблуков, ритмичные удары в барабан, ритуальную музыку дикарей напоминавшие, всё это магически подействовало на Петьку, и он, как заворожённый, воззрился на сей невообразимый танец.Взмах!Разрубает руки грубый взмахВоздух пьяный ночной.Ярко пылали огни. Ярко горели щёки Алексашкины. Бешено сердце в груди юношеской колотилось. Танец нехитрый казался чем-то волшебным, немыслимым. Словно сейчас вырастут крылья, взмахнёт ими и взмоет орлом свободным ввысь…Ввысь!От земли оторвись, оттолкнись,Улети вслед за мной!