Глава 2. Делу — час, потехе — время! (1/1)

И ты споёшь, и тихо клёны вздохнут,И вновь тебе подпоют ребята с нашего двора.(Любэ)На закате собрались мальчишки на крыльце избы лекаря Третника?— Михейкину игру задушевную послушать, остудить пыл дневной, за жизнь поговорить. Рассказывали друг другу истории невиданные, где-то услышанные, а чаще и выдуманные. Но всех превосходил Михей, с отцом из дворцового посада Мологи прибывший, с недавних пор ставший известным сказителем и музыкантом села Преображенского. Любил поговорить, так правдоподобно заливал, что все вокруг лишь рты от удивления открывали, волей-неволей веря на слово.?— А знаете ли, ребят, какого осетра мы прошлым летом в Волге поймали! Вот не вру?— с мой рост в длину, а в ширину?— так трое таких, как Венька ?Пирожок?,?— пылко воскликнул Михей и руки раскинул, а мальчишки дружно засмеялись, пальцем на толстяка Веньку показывая.Обижался Вениамин, самых нахальных бил мощным кулаком в нос, повторяя слова князь-кесаря: ?Ужо я тебе!?. А его только пуще прежнего дразнили; особенно разозлился он, когда кто-то из мальчишек ляпнул, дескать, Александр Данилович в годы юные предками Веньки торговал. Ну и огрёб, значит, обидчик тот, поскольку Венька его к Данилычу отвёл и повторить слова дерзкие заставил.Также Михей поведал, как прошлым летом одного мальчишку водяной на дно Яузы унёс, трое суток там продержал, а как вылез тот бедняга на берег, так все и разбежались: на жабу стал похож, позеленел, а спустя два дни и помер. А другого парня русалка во сне поцеловала, пошел искать её посреди ночи да и пропал. Вот такие дела, по словам Михея, творились в селе Преображенском.А когда устали ребята от сказочек невероятных, достал Третник свою дудку, и музыка дивная разлилась по вечернему селу. Подпевали ему мальчишки, а вскоре и замолкли, в думы погрузившись. Подобна пению соловья была игра его, и слушать хотелось бесконечно…?Когда совсем стемнело, вернулся я в избу, про обязанности свои внезапно вспомнив. Стыдно стало мне. В самом деле, ведь недоволен будет боярин Александр Данилович, коли я не переведу всё в срок! Вечор половину лишь перевел, да и то не полностью: слов много неведомых мне. А когда чрезмерно много таковых накопилось, решил их на отдельный лист выписывать, чтобы в случае чего позже у Данилыча спросить. Он-то обязательно подскажет!Вошёл в помещение и вижу: за столом сидят Александр Данилович и незнакомый сухощавый человек в платье немецком и с серой паклей на голове. Таковых с паклею я уже видывал в Новгороде, то купцы немецкие были, что вино привозили зелёное да кислющее, словно оцет яблочный. И у самих морды кислющие были. Вспомнил их, смешно мне стало, еле-еле сдерживался, чтобы не засмеяться. Но взял себя в руки, промолчал, тихо подкрался поближе. А они как будто и не замечают меня, сидят, какие-то бумаги сверяют. Любопытно мне стало, нос свой из-за плеч их широких сунул и вот, что увидел: слева лежат рукописи, мною на русский переведённые, а справа… их копии, другим почерком и местами?— другими словами написанные?.?— Смотри-ка, Лексашка, какоф твой грихе*, за полтора дни с латенишь* гору брифен* перевёль! —?судя по акценту и словам неизвестным понятно стало, что незнакомец иностранного происхождения. —?И федь почти без ощибок! А что непонятного било?— то на отдельние листи виписаль. Умний, хороший мальчик.?— Новгород плохой товар не поставляет,?— хмыкнул Меншиков, а потом шёпотом спросил. —?Так что, оставляем?Немец лишь молча кивнул, а Меншиков, внезапно обернувшись, резко хлопнул Петьку по плечу, что тот даже пошатнулся.?— Лёгок на помине! Поздоровайся с господином Лефортом. Проверил он твою писанину и доволен ею остался. А вот тебе и новая работа,?— Меншиков поднялся из-за стола и, достав из сундука стопку бумаг, в три раза большую, чем давеча, положил на стол и с ухмылкой на Фосфорина взглянул, мол, испугаешься, чай.Как бы ни так. Петька лишь спокойно на рукописи взглянул и молвил:?— А чистых листов-то иссяк запас. Новых надобно, да трижды большее число, чем было.?— Вот же хитрец,?— засмеялся Меншиков. —?Будут тебе листы, хоть испишись.?— Механиков труди с латенишь переводитт?— конэчно, дьело,?— вдруг задумчиво произнёс Лефорт, —но не первай важность. Ващнее сичьас польса практичскай. Корабльи стройт надобна, рукь рабочьих умельих не хватайть.?— Их всегда не хватает,?— вставил свои пять копеек Меншиков, грызя колоска стебель. —?В праздности русский народ погряз, как в болоте. Вон даже мальчишки наши все дурью маются, болтаются взад-вперёд, сопли жуют.?— Неправда! Я готов к работе, только скажите, что делать надо! —?воодушевлённо воскликнул Петька.?— Что ж ви,?— обратился Лефорт к Фосфорину,?— Питерхен, с дереффам обращайтьсь умейте??— Как не уметь! Рубанок?— мой друг сердечный чуть не с младенчества! —?задорно ответил Фосфорин. —?Хоть сейчас приступлю, дай только инструмент!?— Твоей бы прыти?— да боярам нашим по капле раздай?— мигом бы зачесались. —?нетерпеливо вмешался в разговор Меншиков. —?Поговорим о том позже, Франц. Пока и переводов с него станется, а там посмотрим.Стал Петька рукописи новые листать. Из них лишь два листа на латыни были, а остальные все?— русские, причём большей частью?— фрагменты из Псалтири. Фосфорин вопросительно на Меншикова взглянул и молвил:?— Эти-то на латынь переводить??— Нет, переписать просто начисто, без ошибок и пятен чернильных,?— пояснил Александр Данилович, на что Франц лишь усмехнулся.Вскоре Лефорт откланяться изволил, но перед тем в сенях Меншикова задержал и тихо, вкрадчиво спросил:?— Не стыдно, Лексашка, на мальчика свою работу перекладывать? Смотри, сядет проверять наш герр Питер, заметит, что почерк не твой…?— Много ты понимаешь,?— огрызнулся Меншиков. —?Некогда мне бумагу марать, дела поважнее того есть.?— Что ж, только потом на побои государевы не жалуйся.Обиделся на такие слова Петька, вспылил, и, как только воротился Меншиков из сеней, подскочил к нему, гневно на него взирая.—?Так, обма-нул ты меня, о зло-вред-ней-ший из Олимпийцев! * Я ли работу твою выполнять с прилежаньем обязан?! —?отчеканил гекзаметром Фосфорин, на что Меншиков растерялся и не придумал, что и ответить толком, лишь плечами пожал да по щеке потрепал по-братски.?— Не горячись. Тебе же самому от переводов сих польза, навык не потеряешь. Ты с пером дружишь, а меня оно, дрянь этакая, не слушается. Видать, не судьба…*?Чуть позже и Александр Данилович, на срочные дела сославшись, покинул меня. А перед уходом наказывал, чтобы ночью из избы не выходил: дескать, волки голодные да медведи свирепые из леса на край села хаживают, добычу лёгкую выискивают. Честно поклялся, что до утра и носа из избы не покажу и дверь на засов запру. На всякий случай. Ухмыльнулся боярин, по щеке меня потрепал и, сени покинув, в темноте ночной исчез, меня одного наедине с ценными рукописями оставив?.Вернулся Фосфорин из сеней, досками заваленных, в жилое помещение и внимательно, что любопытной его натуре соответствовало, осмотрел его. Странной была изба: необжитая, переполненная всяким мусором, явно сюда нога хозяйки не ступала?— ни угла девичьего печного, ни красного?— одни лишь лавки, кое-как расставленные. Но оно и понятно, видимо и не жили здесь, лишь вещи хранили. Печь завешена занавесками богатыми шёлковыми, да не топлена, спать на такой?— лишь все нужное себе отморозить.Делать нечего?— дрова, уже отсыревать начавшие, нашёл под столом, печь затопил. Отправился спать, пообещав себе работу утром, лишь солнце взойдет, продолжить, чтобы свечи даром не жечь. Освободился от кафтана тяжёлого, камзола, портков грубых, тесных, сапог кожаных. В одной льняной рубахе оставшись, на печь забрался и в шубу соболью укутался.***?Проснулся на печи рано утром от ощущения неведомого или до того неосознаваемого: уд словно медными цепями сковало, да ко всему прочему поднялся, как башня, над тела моего поверхностью. Испугался я, думаю, хворь какую подхватил в речке, или водяной проклятие нагнал, как Михейка вечор рассказывал. Благо, Данилыч в сенях был, доски разбирал, я его и крикнул?.?— Что тебе? Сам с печи слезай, снимать не буду,?— из сеней грубо отозвался Меншиков, по всей видимости, в дурном расположении духа пребывая.?— Беда, Александр Данилович,?— пожаловался Петька. —?Глянь, что за болячка случилась.?— То не болячка,?— грызя колосок по своему обыкновению, буркнул Меншиков, не желая от работы отвлекаться. —?То…Внезапно стук в дверь послышался, причём колотили так, словно душу, если бы она была у дерева, вышибить хотели. Меншиков от страха стебель-то и проглотил, а затем мгновенно к печи бросился, завесил штору, Петьке велел признаков жизни не подавать и поспешил дверь открывать. В избу, грохоча сапогами, вломился кто-то, и Фосфорин с любопытством, о ?болячке? утренней и вовсе позабыв, принялся слушать. Голос, принадлежавший юноше, ровеснику Александра, был громким и звонким, как колокол. И видно?— недоволен незнакомец, речь его гневной была, вот-вот на крик перейдёт.—?Так, Алексашка. Не поведаешь, каким таким образом в сей избе захламлённой на отшибе села оказалась мебель из чёрного… чёрного дерева?!—?Купил, мин херц,?— мрачно буркнул Меншиков.—?Купил,?— передразнил его незнакомец. —?А вон там на лавке?— шубы собольи помятые. Те тоже ?купил?? У кого же?—?У того. У Семёныча. —?казалось, денщик вот-вот от страха дар речи потеряет.—?Какого ещё Семёныча?! —?прогремел неистовый его собеседник.—?Сурьмина, купца московского. У него же?— и вон тех чернобурок…—?На кой хрен тебе чернобурки? На кой?!—?Так ж… Холодно, ребятишки мёрзнут.—?Какие ребятишки?— ты, что ль? Сердца моего дитя неразумное? А позволь… Позволь узнать, что вот сие значит?! Отколь фарфор китайский?! Тоже купил? То-то я вижу, куда столько рублёв ушло! А ну, как по спине плёткою!?— Не надо, мин херц! Забирай и фарфор, и соболей, всё забирай. Виноват, больше не буду.?— А занавески на печи… Шёлковые! Шёлковые! —?совсем вскипятившись, проорал незнакомый парень и занавеску сорвал.А там?— Петька, ни жив ни мёртв, в шубу кутаясь и от страха вжимаясь в печь, глаза на него вытаращил. И в ответ на него глаза вытаращил незнакомец, видом своим безумца напомнив бы всем, но не Петьке. Увидав его только, грозного да ростом всех смертных превосходящего, единственная мысль в ум пришла: ?Хоть Александр Данилыч?— полубог-герой, а этот-то и впрямь?— сам Зевс-громовержец! Ох, не врал батюшка, были, да и поныне живы боги Олимпийские!? Вскоре в ум тот ?Зевс? пришёл, успокоился и на Меншикова с усмешкой воззрился.?— Э… да ты, Алексашка, жлоб! Мало того, что вещи ценные, так ещё и людей здесь прячешь??— Не прячу, приютил просто. Мальчишка, чай, оборванец, на паперти его подобрал…?— Правда, боярин! —?горячо поддержал его Петька, не желая товарища сдавать?— пусть и самому громовержцу. —?Спас он меня от супостатов с того берега! От смерти голодной спас!?— Хороши заливать-то,?— махнул рукой тот высокий парень, вновь на Меншикова взгляд переведя. —?А мальчишке негоже тут на печи праздно валяться, когда все наши потешные давно на состязаниях. Проследи, Алексашка. Чтоб в скором времени в полку был. А не то?— батогов получишь, и не помилую.?— Коли батогов?— так меня бей, боярин! Не боюсь! А спасителя моего в обиду не дам! —?воскликнул Петька, заслужив тем лишь одобрительную усмешку незнакомца.?— Значит так, Данилыч. Шубы и фарфор чтоб до завтра обратно сдал. Мальчишку же сего и других, кто ещё не в строю, к потешному сражению, что на неделе грядущей, подготовить наискорейшим образом. Не подобает в избе денно и нощно сидеть, чай, не девка. Да и сам по селу без дела хорош болтаться, ещё раз увижу?— выгоню, и пойдёшь пироги продавать!Вскоре тот юный ?Зевс? поспешно, стукнувшись лбом о косяк дверной и выругавшись хорошенько матом, покинул избу, оставив Меншикова и Фосфорина одних. Вид был унылый и подавленный у первого, а последний попытался утешить его.?— Не серчай, Александр Данилович. Подумаешь, товарищ тебе достался зело вредный да вспыльчивый.?— Эх, Петька. Да ведь кто сей товарищ-то… Царь-батюшка наш, Пётр Алексеич. Виноват я пред ним, ох, виноват!?— Неужто сам царь?! —?у Фосфорина от вести неожиданной глаза на лоб полезли. —?А я, дурак, не ведая сего, нагрубил ему.?— Ладно, авось и на сей раз пронесёт. А ты тоже времени не теряй, работы много, поспешить надо.?— Хоть сейчас приступлю, боярин! Всё, всё для тебя сделаю! —?воодушевлённо воскликнул Фосфорин.?Весь последующий день я провёл за рукописями. Даже на речку с ребятами не ходил, сослался, что дело у меня шибко важное. До ночи глубокой писал, на свечи багряный свет понадеявшись. Трудно приходилось, голову поломать пришлось знатно. Не заметил я, как очи сами собою закрылись, и сон овладел мною полностью?.***Едва первые лучи июньского солнца осветили неспокойную водную гладь ?речки-соломинки? и кроны деревьев, ветром едва заметно колышимых, в новоявленную подмосковную резиденцию дворянина Фосфорина, самим Александром Даниловичем ему пожалованную, без стука вломился Колька Сурьмин, один из ?стариков? полка потешного, и резко тряхнул за плечи Петьку, уснувшего за столом, прямо на ворохе рукописей.?— Эй, хорош храпеть! Данилыч мне велел за тебя с усердием великим взяться, дабы Русской земли защитника достойного из ?ости ячменной? вырастить!?— Кто тут ?ость ячменная?? —?огрызнулся спросонья Фосфорин, глаза потирая. —?Али не видывал, как деду усатому навалял?! До сих пор, небось, нос потирает!?— Ах-ах! —?засмеялся Колька. —?Неужто самому князь-кесарю Ромодановскому в нос заехал? Лихой ты, брат, ох, лихой! Таким и я в твои годы не был!?— А то! Знай наших, новгородских! —?зевнув и глаза протерев, бойко ответил Фосфорин.?— Смотри, как бы в опасную гишторию не влип!?— Не дождешься! —?усмехнулся Петька, мгновенно из-за стола поднявшись и, оправив на себе платье немецкое, Данилычем пожалованное, воззрился на Кольку Сурьмина.?Лоб перекрестивши, наспех вчерашними уклейками да плотвой позавтракали, затем же вслед за новым наставником своим из избы вышел, с непривычки от рассветного холода ёжась. Колька, супостат, раздеться до одних портков велел и двадцать раз обежать избу вокруг. На пятнадцатом круге бешено сердце заколотилось, в глазах потемнело, но в руки себя взял, прошёл до конца испытание. Затем, едва я отдышался, указал Колька наземь лечь, на одних руках вес свой удерживая и плавно в локтях их сжимая. Трудно поначалу пришлось, тяжесть и боль ощутил в запястьях и предплечьях, но не сдавался, столько раз отжался, сколько велено было. После ещё какие-то нехитрые упражнения показал на своём примере Колька и мне повторить велел?.?— Хватит с тебя на первый раз. Разотри руки до покраснения, чтоб впредь не ныли,?— наставлял Сурьмин Фосфорина, и тот выполнял воодушевлённо. —?А теперь?— айда со мной на Яузу, ребята ждут! —?сорвался с места Колька, Петьке вслед крикнув, чтобы за ним следовал.Наперегонки, со свистом и смехом помчались мальчишки к речке, Фосфорин поначалу отставал от старшего товарища, но не упустил возможности подколоть, подразнить его: ?Лети, лети, коршун чёрный, подрастёт соколенок, мигом тебя обгонит! Лети, коршун, перья по пути не растеряй!? Рассердился Сурьмин, резко остановился за треть версты от речки, Петька на полной скорости налетел на него, с ног сшиб, сам загремел?— и хоть бы хны! Смеётся, хохотом заливается: ?Победил соколёнок коршуна злобного!? Поднялся мгновенно купеческий сын, затрещину дворянскому сыну влепил, на том и успокоились.***На протяжении нескольких дней ни свет ни заря поднимал Колька Петьку и вокруг избы гонял, отжиматься от земли да на перекладине, меж деревьев вбитой, подтягиваться заставлял. Тот с воодушевлением всё выполнял, не обращая внимания ни на мурашки, от холода рассветного появившиеся, ни на тянущую боль в предплечьях, а вскоре и вовсе во вкус вошёл, кровь, к телу приливающая, лишь пылкого рвения прибавляла, и захотелось всё больше и больше нагрузок брать, что не могло товарища его, Кольку, не радовать. А потом, как немного окреп Петька, мышцы на теле худом мальчишеском проглядывать начали, так Колька сказал, дескать, свою работу я выполнил, дальше Данилыч тобой займётся.Меншиков сдержал своё слово, собрал всех новичков-мальчишек, примерно одного возраста, показал, как с оружием обращаться и сам лично руководил их потешной военной игрой, следя, чтобы не поубивали друг друга в порыве азартном. Не мог не отметить Александр Данилович того искреннего и неуёмного рвения к борьбе и победе, которое всеми своими действиями проявлял Петька, не взирая на худобу и отставание в силе, а также промахи, оплошности и подзатыльники, щедро наставниками раздаваемые за них.?— Хороший воин из него вырастет,?— заметил Ромодановский. —?Ежели сумеет с собою, со своими страстями природными совладать.По вечерам, бывало, навещал Петьку изредка Александр Данилович, рукописи проверить да ?Илиаду? из уст грека новгородского послушать. Почти полностью её наизусть знал Фосфорин: отец ему вслух читал на обоих языках родных, и Петька всё жадно впитывал и запомнил вскоре железно. Особенно любил Петька читать о поединке Ахиллеса с Гектором, несколько раз Данилычу его пересказывал?— с чувством, со всей душой, себя на месте первого представляя и грозно, мальчишеским резким голосом, вещая:Острым копьём Ахил-лес пора-зил При-а-мова сына:Белую выю про-нзило насквозь смер-то-нос-ное жало;Толь-ко гор-та-нь не рас-сёк ему тот сокру-ши-тель-ный ясень…*Достал Александра Даниловича гекзаметром, который аж в голове стучать у него начал, на ушах навяз?— не избавиться. Сдался вскоре Меншиков и надумал своим ?соколятам? в ближайшее время потешный поединок устроить, против Петьки Фосфорина Михея Третника поставив. Авось, угомонится ?ахеец? окаянный, перестанет стихами громоздкими светлый ум царского денщика засорять?..***После войнушек да походов почти до заката купались мальчишки в Яузе. Задорные, смешливые, шутили, друг друга мутузили, понарошку топили, наперегонки до противоположного берега доплывали. Наскучило как-то раз Петьке, вылез на берег, на траву улёгся, от испарений воздушных влажную, руки раскинул. И так хорошо стало, так вольно и свободно! Перевернулся на живот, вдохнул аромат трав неведанных, цветов сладких. Затем обратно на спину повернулся, цветущие травы и колоски к телу юношескому пылкому прижимая, вдыхая запах терпкий вечерней Яузы.Откуда-то с прибрежного края села песня послышалась. Девка пела. Проникновенно, горячо, терпко. Голос низким был, сладким, пьянящим, как мёд, крепким, как ржаное вино убийственное. Пела девка, и голос её в плен брал мгновенно. Таких-то и не бывает. Петька внял гласу чудному, проникся. Цветок фиолетовый сорвал, мысленно той девице его даря и голубкою её называя… Сладким пением одурманенный, внезапно ощутил необыкновенное, недавнюю тяжесть ощутил, с удивлением найдя её для себя приятною. Видать, созрело яблоко, рано упавшее с яблони, подрастал мальчик, юношей постепенно становясь.