Ворон (1/1)

Я хотел бы повернуть время вспять.***Особой цели у меня и не было. Тогда мною двигало желание посмотреть мир, сдвинуться с мертвой точки, показать всем, какой я крутой и замечательный. Симка предвещала мне, что Генезис вскоре объединит команды всего мира, что я встану во главе огромного количества роллеров, как Король Шторма, как их король. Но вот надо ли оно мне? От одной представленной картины возможных сражений на больших площадях, людей, бьющихся за право обладать небом, правом устраивать мир так, как они захотят, меня от этого в дрожь бросало. И всем этим хаосом я должен был руководить.И чего все так ждали от меня, неопытного молодого короля, только- только начинающего осознавать, какую ответственность на себя берет? Что я произнесу воодушевляющую речь, открою им истину, направлю на нужный путь? Что за чепуха. Даже Симка, которая и открыла во мне что-то, на ее взгляд, необычное, не могла толком сказать, что от меня требовалось. Не могла сказать, что же такое особенное во мне есть, отчего я стал центром всего происходящего. Поэтому Симке я не рассказывал о своих переживаниях ни разу за эти полгода.***Да, полгода уже прошло. Быстро ли время летит, медленно ли - я сказать не мог. У меня появилось столько новых знакомых, что я не мог и имена их запомнить. Я встретил много известных в Америке роллеров, и со всеми посоревновался. Где-то выиграл, где-то проиграл, куда уж без этого. На самом деле, это меня не сильно огорчало все. Каждодневные рейды, битвы, утомляющие дни заканчивались не менее утомительным вечером, где-нибудь в баре, с кучей иностранных знакомых, задающих множество нелепейших вопросов, на которые я даже не отвечал. Все они не были связаны с небом.Или же Симка тащила меня в ее любимую забегаловку, где мы перекусывали да и выпивали заодно. Она крутила в тонких пальчиках бокал, поводила точеными плечами, и смотрела, смотрела своими загадочными глазами, произнося сладким голоском разные речи. Мы старались обсуждать что-то отвлеченное, что-то несложное, и я с тоской понимал, что с Симкой мне не о чем говорить. Нас связывало только небо, но даже оно не могло помочь найти общий язык. Впрочем, я хотел этого все меньше; как-то раз я с удивлением понял, что хоть она и носит майки с глубоким вырезом, меня уже не тянет взглянуть за ткань. Даже ее грудь, столько месяцев бывшая предметом моих сексуальных желаний, вдруг перестала притягивать взгляд и возбуждать. Я перестал думать о Симке, как о таковой. Нет, она оставалась моим другом, но как потенциальную девушку я ее не рассматривал. Кажется, она уже прекрасно поняла это.***И вот, смирившись с этим, я понял, что здесь неимоверно скучно. Что эта Америка мне к чертям не нужна, со всеми своими королями, вечеринками в мою честь, толпами фанатов, да и с Симкой в придачу. Меня тянуло домой, в Токио, к друзьям, к семье...В конце концов, меня тянуло к Казу.Я находил утешение в разговорах с ним, в этих длинных вечерних разговорах. Прижимаясь к трубке ухом, я наслаждался звуками его голоса, и не мог перестать говорить и говорить, пока дыхание не перехватывало. Я хотел, чтобы он отвечал мне, мой верный друг, чтобы понял, как мне тошно здесь. Но, похоже, он не понимал, и это была моя вина. Я рассказывал все, не фильтруя информацию, рассказывал выразительно и быстро; а он, наверное, думал, что мне это очень нравится, что мне весело, интересно. Я говорил об этих вечеринках, о Симке, о новых трюках, что я успел выучить, со своей привычной, немного хвастливой интонацией, а он спокойно отвечал, спрашивал, интересовался. И вот чем больше он спрашивал, тем сильнее мне хотелось накричать на него. Как он, столько времени друживший со мной, не может понять, что я чувствую? Я впервые натолкнулся на такую стену с его стороны, и это поставило меня в тупик. Я не знал, как реагировать, и продолжал вести себя как обычно. И как-то все время, что я притворялся, мне становилось все тяжелее и тяжелее.***Ну, я же не такой, я несдержанный, я все в себе хранить долго не могу. И я однажды сказал ему, как сильно скучаю. Выдохнул в трубку и замер, боясь пошевелиться. Мне хотелось бы услышать что-то вроде: " Я тоже скучаю", как-то так. Но тишина повисла, и я ничего не услышал. Казу молчал, лишь один раз я услышал, как глубоко он вздохнул, и вот могу поспорить на что угодно, что после он вымученно улыбнулся.И когда разговор закончился, я положил телефон, и задумался, почему же он ничего не ответил. Мне хотелось верить, что это совсем не означает, что он не скучает по мне; но я ничего больше предположить не смог. От таких мыслей голова шла кругом, и я поскорее лег спать, чтобы наутро обо всем забыть, как обычно забываю.Но произошла небольшая заминка. Когда я встал, то все еще помнил.И из памяти это так и не вышло за следующие недели. Каждый раз, разговаривая с ним, я еле справлялся с желанием спросить: " Так ты скучаешь по мне? Как там у тебя дела без меня, Казу? Скажи уже что-нибудь". Но я боялся услышать тяжелое как ртуть молчание, раздирающее меня изнутри, и спрашивал про себя, снова и снова задаваясь безмолвными вопросами, не находящими ответа. Лучше уж кричать про себя, чем быть отвергнутым.***Я лежал на крыше, поднимая руки к небу, расстреливаемый звездами-пулями. Я лежал, беззащитный, под темным суровым покровом ночи, сжав луну меж пальцев, как это делал он. Кажется, что можно достать луну, да?О, он такой еще ребенок.На самом деле американское небо ничуть не отличается от нашего. Оно такое же ласковое и теплое, и такое же высокое и недостижимое. Небо - наша связующая нить между мной и Казу, наше общее увлечение. Но сейчас даже так любимые мной небесные дороги не могут доставить меня домой по невидимым полосам воздушных трасс.Не следовало мне уезжать. С каждым днем я все отчетливее понимал, что сам и отдалился отнего, сознательно сбежал на другой континент, решив полетать на свободе с ласточкой. Чем, спрашивается, думал, когда отпустил его руку в аэропорту, проходя на посадку? Надо было остаться, и плевать на Генезис, на Симку, на ждущую меня Америку. Сейчас в Токио меня ждет Казу, и эта мысль меня греет так, как ничто больше.Или надо было взять его с собой. Не слушать уговоры, доводы, ничего не слушать, просто взять да и утащить за собой. И самое отвратительное ведь, что я знаю, что он бы послушался, пошел бы за своим лидером куда угодно, стоило только надавить, поупрашивать. Но нет, гордость взыграла, я не потратил нужных усилий на это. И вот теперь сижу тут, в одиночестве, коротая вечера с трубкой в обнимку.Хотя я спрашиваю, я все время спрашиваю - может, приедешь? С надеждой замираю каждый раз, когда произношу. И всегда наталкиваюсь на холодное "нет". Он занят. Он занят там чем-то, в нашем огромном Токио, он бороздит крыши колесами, участвует в сходках...хотя, все это неправда. Я по голосу его слышу, как он пытается меня уверить в том, что ему хорошо, что все отлично, что жизнь идет и без меня. К чему такое притворство? Впрочем, он всегда пытался быть независимым от меня, отрывался на своей огромной скорости, и даже я, Король Шторма, не мог его догнать. Вот и упустил.***Порой не кажется, что я действительно его упустил. Особенно в тот момент, когда он рассказывал про Эмили.О, как же замечательно. Они все время вместе, судя по его рассказам. Вместе ездят, вместе празднуют, ходят в кафе - все вместе. Она даже ночует у него. Я ощущал ужасную, невыносимую ревность, потому что она могла быть рядом с ним, а я- не мог. Она могла спать в его кровати, видеть его лицо, ходить по его квартире - а я не мог. Эмили небеса позволили все, что запрещено было мне. И я ужасно злился, стискивал зубы, потому что прекрасно знал о том, как сильно она любит Казу. И то, что только этот дуралей не понимал этого, ничего не меняло. На месте этой девчонки я бы не упустил такой шанс ни за что, все бы сделал, чтобы донести свои чувства. До Казу частенько туго доходят такие вещи, но если прямо сказать, он уже не отвертится. Я бы сказал. А она? Сказала? Я надеялся, что нет, что ей все не хватает духу. Я хотел бы опередить ее, примчаться, и сказать это первым. Потому что кого он первым услышит - тому и поверит.Но пока я ничего не мог. Я только слушал его рассказы, и говорил тусклым голосом: "Как здорово", не позволяя рвущейся наружу душе выскользнуть.***Как бы я ни старался, я все хотел убежать отсюда. Улететь, спрятаться, бежать со всех ног на другой континент, только чтобы поскорее его увидеть. Накопившаяся за год тоска съедала меня изнутри, как могильный червь, только вместо плоти она глодала душу. Куда делся мой шторм? Он превратился во что-то беспокойное, и не было в нем того задору, что был раньше. Не было всепоглощающей силы и мощи. Были невнятные метания, поиски, порывы - и больше ничего. Разве нужны нам были слова? Я бы хотел распахнуть всего себя, чтобы Казу понял, что я ощущаю, обнажиться до костей, до плотных упругих мыщц, разодрать себя на части - но показать, что у меня внутри. Выпустить все наружу, чтобы оно взлетело вверх и исчезло, как плохой сон, растворилось в небесах. Я умирал заживо от сознания своего бессилия, от тоски по дому, от замкнутого пространства вокруг. Все кругом словно пыталось запереть меня внутри, и уже никуда не отпускать; тогда я поднимал голову к небу, и жадно втягивал его в себя, и его свежий ветер привычно расправлял за спиной мои крылья.Только вот за океан эти крылья меня унести не могли.***Я закрываю глаза, слушая его голос в трубке. Обычно болтаю я; но иногда и он расходится, и тогда я могу, устроившись поудобнее, вплетаться сознанием в знакомые звуки. Я знаю все интонации, каждую ноту, с которой он произносит то или иное слово. И так, слушая это звучание, я ясно вижу его лицо, все такое же светлое, красивое, и неимоверно любимое. Я скучаю по этому лицу. Я хочу взять его в ладони, чтобы он не мог вырваться; я хочу прижаться губами к его щекам, к его губам, я хочу забрать его воздух, и дать ему свой. Я бы взял его тонкие пальцы, сжал бы до хруста в своих, обнял бы крепкое стройное тело; но он настолько далеко и душой и телом, что я не могу даже сообщить ему о своих желаниях.Да и стал бы он слушать? Да и нужно ли ему это все? Я даже не уверен, скучает ли он. Я не могу представить, что, если его сердце уже занято кем-то другим. Той же Эмили. Поэтому я просто продолжаю звонить, делая вид, что мне неимоверно скучно.Я однажды не звонил ему неделю. Я действительно уставал тогда, все не было времени, но при желании я мог уделить несколько минут своей маленькой слабости. Но я не звонил, потому что хотел проверить, как же он отреагирует.И я ждал. Мне очень хотелось, чтобы он позвонил мне в ответ, как всегда это я делаю; но телефон молчал, и я потерял надежду. С каждым днем это все сильнее давило, и в конце концов я не выдержал этой пытки, и набрал его номер сам.И он сразу ответил.Тяжесть тут же пропала, и я свободнее вздохнул.А потом спросил, почему же он сам не позвонил?Казу помялся немного, и пробурчал, что денег на телефоне не было. Я не знал, верить этому или нет, но предпочел поверить. Потому что если это не так, то это может означать только то, что Казу просто не хочет разговаривать со мной.***Мне бы не хотелось, чтобы это оказалось правдой. Связывающие нас нити-провода тянулись от Японии до Америки, и если их порвать, то вообще ничего не останется. Только общее небо над головой. Но в небе его голос не прозвучит, там только ветер завывает, заполняя пустоту. Поэтому я боялся надолго обрывать нашу связь, замолкать. Это молчание пугало меня больше всего, поэтому я все время говорил. Говорил, не задумываясь о чем, о всякой ерунде, и слова лились, текли по проводам, связывая меня с Казу. И я слышал его слова в ответ. Он был на другом конце провода, за много километров от меня, но казалось, что он совсем рядом, особенно если глаза закрыть. Я позволял себе поверить в этот обман, чтобы потом, когда он замолчит, погрузиться в тишину, холодную и тяжелую, как темная вода в озере. Я ощущал, что ему есть что сказать; что-то рвется наружу из его горла, но он сдерживается. Поэтому я все больше желал оказаться рядом, выслушать все, что его тревожит. Я и сам много чего хотел сказать. Я тонул в океане слов, что кружились в моей голове, и это было немыслимо тяжело, и я представляю, что Казу чувствовал то же самое. Ничто, ничто не могло передать того, что мы хотели, никакие провода. Если бы можно было пустить по ним свои чувства, я бы давно уже это сделал, и пусть бы они проникли в него, ударили, как электрический ток, по всем нервам, чтобы он понял, наконец. И чтобы его ответ так же до меня дошел.Но даже так, молча, я все равно думаю, что я счастлив. Даже на огромном расстоянии, даже без него здесь - пока я могу слышать его голос, я счастлив. Я могу думать, что он нуждается во мне, а ни в ком либо еще, и никто не скажет мне, что это не так. Да, я не вижу его; но теплые интонации заменяют его лицо. Я счастлив думать, что я - тот человек, которого он ценит, и по которому скучает. Даже если он не любит меня, если я не тот, с кем он хочет провести лучшие моменты своей жизни, я все равно доволен. Потому что я могу хотя бы наблюдать за этим со стороны.Но все-таки мне мало. Мне всегда мало.***Я хотел бы сделать так, чтобы всего этого не было. Чтобы я никуда не уезжал. Но, ничего не вернуть, и, наверное, эта поездка помогла мне понять, что я не хочу с ним расставаться. Мне хотелось бы знать - ту неделю, что мы молчали, убивало ли это молчание его так, как убивало меня? И я стремлюсь обратно, домой, чтобы спросить его об этом. А уж ответит ли он, это все я потом узнаю.Но так мне кажется, что мы просто утонем от невысказанных слов, под напором эмоций расплавимся, превратимся в пыль. Я боюсь, что не смогу до него докричаться; что он не поймет, не услышит. Но и позволять этому просто так исчезать я тоже не хочу. Я потерян в нем, и если выбирать, позволить ли этому умереть, или же сражаться, то я выберу второе. Как бы трудно не было, я пойду до конца, и лишь, если он скажет, что шансов нет, я сдамся. Хотя и тогда, от одного звука его голоса мое сердце будет разлетаться вдребезги.***Мне тяжело было сделать шаг, когда я был там. Теперь, когда я здесь, я готов прошагать пешком весь континент. Так вот быстро происходит переоценка ценностей. Я жду, когда с неба посыплются бомбы, гонящие меня вперед; пока я смогу выкричать свое сердце наружу, и достучаться, наконец, до того, кого так хочу видеть. Кажется, я мог бы сгорать дотла и возрождаться заново раз за разом, до тех пор, пока не возьму его лицо в свои ладони. А потом я рассыплюсь пеплом у его ног.И ветер унесет меня в небеса.Так я желаю, смотря на самолеты в небе, что похожи на падающие звезды. Я загадываю желания, глядя на них, раз за разом. Я хотел бы все вернуть. Но это всего лишь самолеты. И это всего лишь мечты.Но я мог бы представить. Я бы залетел на крылья самолета пеплом, пролетел бы над океаном, и, приземлившись, нашел бы Казу среди сотен городских крыш. И затерялся бы в его светлых волосах.Но я не мог. Я лишь пытался не потеряться в разношерстной, но безликой толпе, поднимая глаза к небу. И мне все казалось, что к нему, уходя ввысь, так далеко, что не видно глазу, поднимаются тысячи тонких черных проводов. Я протягивал руки, чтобы ухватиться за них, и залезть вверх, на облака, побежать по небесным дорогам все дальше, но тонкие нити выскальзывали у меня из пальцев. Я не мог забраться.***Кажется, я не мог дозвониться. На небесах было занято, и мои чувства не могли взлететь.